Они дошли до командирской палатки. Здесь суетился знакомый воин. На покрытый плащом походный столик Сист выкладывал хлеб и луковицы, лил из котелка в миску густую мясную похлебку. Увидев Эльгу, он покраснел и замер. – Сист, – сказал господин Некис, – хватит тренировать дыхание. Госпожа мастер будет обедать со мной. Ей нужны стул и вторая миска. – Сейчас. Сист рванул прочь. Вернулся, торопливо поклонился, выставил на стол кувшин с водой и прихватил котелок. Господин Некис с интересом посмотрел ему вслед. – Кажется, он влюбился, госпожа мастер. – В кого? – спросила Эльга. – В вас. Разве это невозможно? Прошу прощения. Господин Некис скрылся в палатке и скоро вернулся в чистой рубашке, с перевязью через плечо. Эльгу он застал задумчиво отщипывающей кусочки хлеба от большого ломтя. – Сист меня боится, вот и все, – сказала она. – У любви другой букет, яркий. – Не буду спорить, – наклонил голову господин Некис. – Хотя от такой характеристики моего подчиненного я далеко не в восторге. – Он исправится, – улыбнулась Эльга. Господин Некис взял в руку ложку. – Это почему? – Он внутри не только осина, но еще дуб и ольха. Господин Некис хмыкнул. – Конечно. Это все объясняет. – Он вас обязательно удивит. – Сист? – Господин Некис рассмеялся. – Возможно. Во всяком случае, мне хотелось бы надеяться. Пока он лучше управляется с посудой, чем с клинком. Он склонился над миской. Сист подоспел, едва Эльга расправилась с половиной ломтя, поставил стул сбоку, брякнул котелком, нацедил похлебки. – Доброй еды, госпожа мастер. – Долгой жизни, Сист. Есть не хотелось, узор танцевал перед глазами, куда ни посмотришь, за что ни возьмешься – листья, листья, листья. Одни глядят исподлобья, как ершистый Ристак Руж, другие хмурятся, мнутся складкой, напоминая брови Осипа Башквица. Третьи и вовсе похожи на господина Некиса – твердо стоят разделительным строем. Некуда от них деться. Эльга поводила ложкой. Волокнистое мясо, поднявшееся со дна миски, походило еще на одно лицо. Крохотная травинка – один глаз, пустота – другой. – Честно, я отошлю Башквицев назад, если вы не поедите, – сказал господин Некис. К губе у него прилип тонкий капустный лоскуток. – Я не шучу. – Вы слышали когда-нибудь о мастере смерти? – спросила Эльга. – А есть такой? Эльга пожала плечами. – Не знаю. Кажется, есть. – Это вы ошибаетесь, госпожа мастер, – уверенно сказал господин Некис, сплюнув в ладонь то ли осколок кости, то ли твердый черенок. – Если мы говорим про мастеров, то, скорее всего, это просто великолепный мастер боя. Тот, что может убить противника с одного точного удара клинком, кулаком или просто коснувшись пальцем жилы на шее или особой точки между ребрами. Такие мне встречались. Возможно, ему поэтому и дали такое серьезное прозвище. Не удивлюсь, нет. Но некоторые глупцы, могу вам сказать, называют себя еще хлеще. Сокрушителями черепов, например. Костоломами. Вершителями. Кромсателями. Я встречал даже одного Великого Пронзателя. И все они были молоды и пьяны от первых успехов на дороге своего мастерства. Так что вы ешьте, ешьте. Эльга кивнула. – Я просто… – Не важно, каков он, – сказал господин Некис. – Все дело в том, какие мы. Даже если ваш мастер смерти действительно страшен, разве это повод, чтобы бросить мне как воину защищать свой Край? Думаю, нет. – Простите, – сказала Эльга. Ей удалось затолкать в себя три или даже четыре ложки похлебки, сгинул, размылся, частично был съеден букет из мясных волокон, миска обнажила выщербленные стенки. Дно, конечно, не показалось, но господин Некис, кажется, удовлетворился и этим. – Уфф! Запрокинув голову, он по-местечковому выпил остатки своей похлебки и шумно выдохнул. У Эльги хватило сил лишь еще на одну ложку. Порыв ветра принес сердитый лиственный шелест от забора, от лавок, от палатки. Ждут, ждут. Все собрались и ждут. – Господин Некис, – решилась Эльга, – я, наверное, все. Мне бы сейчас обратно. – А курица, жаренная в клубнях? – Я не осилю. – Нет, чтоб постараться. Неужели мне придется воевать с курицей за двоих? – Господин Некис посмотрел на Эльгу с легкой обидой и вздохнул. – Идите, госпожа мастер. Я же вижу, у вас одни листья в голове. Эльга обрадованно соскочила со стула. – Долгой жизни. Ой, доброй еды. – Я приду посмотреть. – Сколько угодно! Солнце светило в глаза, ветер играл подолом. Башквицы толпились у приготовленных для них скамеек. Были там пять старух в платках, в широких, подвязанных на груди, расшитых малахаях; два старика в кургузых шеругах с рукавами и теплых штанах; два брата-близнеца лет семнадцати в простеньких свитках, с едва пробившимися темными усиками над верхней губой, глаза расставлены широко и бессмысленно поблескивают, как серые стекляшки; и были трое мужчин, основательных, бородатых, в свитках побогаче, раскрашенных на груди, головой у которых выступал знакомый извозчик Осип Башквиц. Дети поодаль, кажется, те же, что носили листья, тормошили рябину и плевались из трубок диким горохом. – Наконец-то! Осип Башквиц, раздраженно кривясь, шагнул к девушке. – Мы уже хотели уезжать, – сказал он, утирая шею свернутой в кулаке шапкой. – Простите, – сказала Эльга. – Чего теперь? – Мне нужно, чтобы старшие сели первым рядом, вы – за ними, а на самую высокую лавку встали дети. Ни один мускул не дрогнул на лице Осипа Башквица. Какая ни есть фантазия у госпожи мастера, а можно потерпеть, наверное, подумалось ему. Сколько тех дней осталось? Семь? Шесть? Можно, можно потерпеть. – И долго нам так? – спросил он. – До темноты. – Дети не выстоят. – Я начну букет с них, так что их можно будет отпустить раньше. – Ясно. – Осип посмотрел на забор. – А это для чего? – На этом я буду рисовать, – сказала Эльга. – Нас? – Вас. – А Ружей? – Их – с другого конца. Осип Башквиц пошевелил челюстью. – Как межа будет? – Увидите.