– Сюда, госпожа. Эльге распахнули дверь. Сак прошел не сразу. Полутемное, в редких свечах помещение встретило ее негромкими голосами, огнем, облизывающим в очаге дрова, запахом мяса на решетке. Несколько посетителей, мрачно поглядывая в окна, пили за столами хмелку. – Госпожа. Перед Эльгой возник владелец гостиницы, худой, бородатый, со свисающей на глаза прядью седых волос. Он вытер руки о тряпку и поклонился. – Вам, видимо, нужна комната? Эльга кивнула и поддернула доску. – Две. – Обед? – Да. – Это четверть в день, госпожа. Эльга показала запястье с печатью титора. Мужчина кивнул и полез под стойку. Женщина тем временем повесила рогожу; пробежал в двери, ведущие, видимо, на кухню, босоногий мальчишка. Фыркая, зашел с улицы Сарвиссиан. – Вот же удружила Матушка-Утроба, – сказал он, выжимая подол рубахи. – Это, скорее, Киян воюет, – заметили за одним из столов. – Вон как копьем своим машет. Не в духе, видать, сегодня. Словно в подтверждение этих слов новый зигзаг молнии вспорол тьму за окнами. – Может, и Киян, – согласился Сарвиссиан, жмурясь на вспышку. – Госпожа. Хозяин гостиницы выложил на стойку клочок бумажки. На клочке кривыми буквами было написано: «Дом Хигв. Колчц. Одна четвр. постой». – Что мне сделать? – спросила Эльга. Худой мужчина дернул лицом, убрал прядь с глаз взмахом пальцев. – В первый раз? Приложите печать, госпожа. Наш титор щепетилен в денежных делах и во всем требует отчета. Эльга повернула ладонь. Запястье щекотно кольнуло, и на клочке бумаги отпечатался красный зверек. – Нам придется переждать грозу, – подошел к Эльге Сарвиссиан. – Госпожа уже заплатила за две комнаты, – сказал хозяин гостиницы, пряча бумажку во внутренности засаленной свитки. Извозчик шмыгнул носом. – Так, может, сейчас и отгремит? Чего впустую-то? – Нынешний ливень часа на три, на четыре, – сказала, прибирая полотенцем крошки с пустого стола, женщина. – Юхан! – крикнула она. – Как твоя рука? – Сжать пальцы пока могу! – ответил ей сидящий у очага старик в длиннополом заношенном каффане. – Значит, никак не меньше четырех, – объявила гостям женщина. – Но до вечера пройдет. – А до Шуморья успеем тогда к ночи добраться? – спросил Сарвиссиан. – Почему ж не успеть? Успеете. Кто-то попросил еще хмелки, и женщина понесла выставленный на стойку кувшин желающим пьяной добавки. – Комнаты три и пять, – сказал Эльге хозяин гостиницы. – Теймо! Мальчишка, вихрастый, с куском хлеба с сыром в руке выскочил в зал. – Да, пап? – Проводи. Комнаты три и пять. – Сюда, господа хорошие. – Мальчишка пригласил постояльцев на темную скрипучую лестницу. – Теймо. Хозяин гостиницы подвинул сыну свечу в угловатом железном подсвечнике. Под предводительством жующего мальчишки Эльга и Сарвиссиан поднялись на второй этаж, в узком коридоре им пришлось пропустить спешащего вниз толстяка с озабоченным, насупленным лицом. Сак он попробовал плечом и локтем, буркнув: – Вот же с какими мешками расходились. Обиженное недовольство в шорохе листьев – было или нет? Эльге досталась небольшая чистая беленая комнатка с сундуком и низкой кроватью, лавкой и дощатым гардеробом-вешалкой. Теймо поджег свечу, стоящую на крохотном столике в углу. – Госпожа. – Беги, все хорошо. – Эльга потрепала мальчишку по вихрам. Теймо поклонился и исчез за дверью. За узким окном шелестел дождь и сверкало так, словно кто-то орудовал гигантским кресалом, высекая из воздуха и воды ослепительные искры. Когда угомонится? Эльга вздохнула, плюхнула сак на кровать, распустила горловину и какой-нибудь южной павой уселась рядом на подушки. Так, сказала она листьям, я слышала, как вы бурчали в коридоре. Это не просто так. Значит, будем работать дальше. Вы знаете, как сдружить Ружей и Башквицев? И я не знаю. А сдружить надо. Размяв пальцы, Эльга опустила руку в сак. Ощущение было, словно кожи касаются кусочки льда. Лиственное зрение пробивалось короткими вспышками, на мгновение превращая комнатку в колючий, растрепанный букет из ивы и елочной хвои. Выдохнешь – и тебя вновь окружают беленые стены с перекладинами полок. Выдохнешь еще – вновь проседает, обозначается серебристым шелестом угол под потолком, мохнатится иголками подоконник, а молния за окном распадается на светлые льняные волокна. Давайте-давайте. Закусив губу, Эльга пошевелила пальцами. Листья будто отплывали подальше, пугливо фыркали, не признавали. Давайте, родненькие. Не распознали? Это я, Эльга, хозяйка. Она попыталась поймать ладонью несколько листьев, но те ускользнули, словно рыбки. Во второй раз попался лишь медлительный дубовый, да и то какой-то вялый, пятнистый, словно больной. И это в полном мешке! Эльга вытащила руку, подула на озябшие, скрюченные пальцы. Ну же! Печать на запястье была едва видна. – Может быть, я и устала, – прошептала вслух Эльга. – Но кроме меня ведь некому. Просто некому. Может, нас, мастеров, всего двое. Эй, листья, сказала она, что-то я вас плохо слышу. И нырнула в сак головой. Как в воду. В раздавшееся, промявшееся лиственное нутро. Ух! Глаза закрыть. Глубже, глубже. Кто она? Большая рыба. Шелест у ушей. Щекотный тычок черенка в нос. Выдохнуть. Я здесь. Я с вами. Где ваши голоса? Ш-ш-ш. Плыви, плыви, большая рыба. Чувствуешь, как мелюзга касается тебя плавниками? Я – хозяйка. Кто может повторить? Ну, смелее. Нам некуда деться друг от друга. Проблеск, конечно, пропал, мои последние букеты мастер Мару сожгла бы, едва взглянув. Но вы-то, вы-то еще здесь. Я просто вас почему-то не слышу. Отзовитесь. Чарник! Донжахин! Липа! Кто-нибудь. Пожалуйста. Из темноты, из зыбкого шелеста вдруг лучиком протянулась к губам искорка, коснулась мягко, нежно, как поцелуй. Хозяйка? Эльга разрыдалась. Да, это я! Я! – торопливо забормотала она, роняя слезы и глубже опуская голову. К листьям, к родным, близким. Я, Эльга Галкава. Что с вами? Почему вы молчите? Я же без вас уже не могу! Совсем вас не чувствую.