– О, Сарви! – Здоров, Халута! – ответил ему Сарвиссиан, чуть притормаживая лошадок и свешиваясь к знакомцу. – Как семья? – Растут. – А я, пожалуй, женюсь скоро. – О! – воскликнул углежог. – Неужто? Когда? – Осенью, к Матушке-Утробе. – А невеста не молода ли для тебя? – отклонился, заглядывая на Эльгу, Халута. – Это госпожа мастер, чумазое ты бревно! – сказал Сарвиссиан. – По поручению титора Астараго направляется в Салланцу. – А-а. – Углежог, подумав, неловко поклонился. – Не держите зла, госпожа мастер. – Все в порядке, – сказала Эльга. – Ну, мы поехали. Долгой жизни, Халута. Сарвиссиан стегнул лошадок вожжами. – На свадьбу пригласи! – крикнул Халута, стукнув в борт ладонью. – Осенью! Карета впереди пропала, то ли свернула куда-то, то ли прибавила ходу. Небо на востоке сделалось совсем темным, кажется, там даже сверкнуло. – Думаю, до Колчицы успеем, – сказал Сарвиссиан, разглядывая, как раскачиваются верхушки елок на холме. – Хорошо бы, – сказала Эльга. Навстречу во весь опор проскакал всадник, мелькнули красный муландир да черная, с белым хвостом, шапка. Первые капли упали на лошадей, на платье, кольнули Эльге руку. Она потерла запястье. Зеленый, оставленный Униссой Мару лист казался шершавым раздражением кожи. Хоть расчесывай и сковыривай его совсем. – Госпожа мастер, как вам Халута? – спросил Сарвиссиан. – Веселый, – со вздохом сказала Эльга. – Ведь сам на букет просится, да? – Не знаю. – А гроза? – Я лучше спрячусь, – сказала Эльга и нырнула в фургон, пресекая дальнейшие разговоры. – Как знаете, госпожа мастер, – огорченно пробормотал Сарвиссиан. Доски желтели справа и слева. Распихав клубни, тыквы, корзины и одеяла, Эльга опустилась на сено, извернулась, подобрала ноги. Сак замер под боком, даже не шелестнул. Покачивался фонарь. Ткань поверху темнела дождевыми крапинами. – Какой я мастер? – горько шепнула себе Эльга. Зажмурившись, она представила углежога, высокого, чумазого, с улыбкой до ушей. Ну-ка, листья, сложитесь, нарисуйте узор. Нет узора. Фургон тряхнуло на камне, попавшем под колесо. Недалеко громыхнуло. Дождь стал сильнее, ветер растрепал край полога. – Успеваем! – крикнул Сарвиссиан. Эльга не пошевелилась. Фургон скрипел и вилял. Топот копыт сделался чавкающим, влажным. Несколько капель залетели внутрь, клюнули в лоб и в щеку. Ну, ладно, открыла глаза Эльга. Никто сдаваться и не собирался. Она подвинула к себе сак. Листья к запущенной в глубину руке не липли, шуршали вразнобой, и Эльга, не дождавшись отклика, просто взяла ворох наобум. Как хотите, глупые. Липа, яблоня, береза. Она подтянула ногой одну из досок. Поехали? Букет не хотел складываться ни в какую, листья сопротивлялись, грозя порезать пальцы, доска то и дело старалась выпихнуть листья из себя, а в голове вместо узора плыло пятно, и угадать что-либо в нем было невозможно. Хорошо. Эльга разбросала, смяла листья, исчеркала ногтем, очистила поверхность. Не хотите? А я все равно буду! Я должна! Она загребла из сака новую порцию. Послышался или не послышался возмущенный писк? Над фургоном прокатился гром, дождь вдруг припустил так, что матерчатая боковина справа враз промокла и прилипла к дугам. Тьму расколола молния – резкая, зигзагообразная, оставившая после себя отражение под сомкнутыми веками. Они остановились. Сарвиссиан просунулся внутрь. – Подайте-ка фонарь, госпожа мастер! – Сейчас. Эльга стряхнула листья, встала и сняла с крючка жестяную, мягко булькнувшую маслом колбу. Сарвиссиан надвинулся, с усов, с макушки капало. Щелкнули, стукнули в его ладонях кресало и кремень. – Ближе, госпожа мастер. Эльга сдвинула защелку и открыла извозчику доступ к фитилю. – Как бы не на сено, – сказал он. Дождь шумел вокруг, качались тени елок. Сарвиссиан стукнул кремнем, несколько искорок брызнули вверх, словно стараясь дотянуться до кончиков усов. – Вот же кулема, – качнул головой на собственную неловкость извозчик, придвинулся, стукнул снова. Огонек в фонаре вырос, заалел. – Все, госпожа мастер, – сказал Сарвиссиан, – сейчас доедем. Он опустил полог, забрав трепетный свет фонаря с собой. Фургон тронулся, зачавкали копыта. Эльга нащупала сак. Времени у нас много, сказала она листьям. Целый день, а то и больше. Тьфу! Она смахнула с носа упавшую сверху каплю. Все-таки я мастер. Я по-другому не могу. Понятно? Пока ехали до Колчицы, Эльга на скорую руку успела набить три букета, и каждый был по-своему гадок и омерзителен. Листья собачились между собой, узор шел вкривь и вкось, пальцы ошибались, мяли не там, загибали не то, ноготь мизинца резал где хотел. Только присутствие Сарвиссиана за пологом останавливало от того, чтобы не заорать в голос. Ничего-ничего. Последний букет Эльга складывала в скрипе колес, мелькании света и торопливом топоте по деревянным мосткам. – Ох вы ж, господа хорошие! – Ух, дождина! – Распрягай лошадей, Теймо. Листья опять легли дрянным узором, но пальцы вроде бы начали ощущать подушечками их колкое, рассыпчатое звучание. Возможно… – Госпожа. Свет плеснул в фургон, и Эльга прикрыла глаза ладонью. – Что? Уже все? – Вы же вся мокрая, госпожа! – сказал Сарвиссиан и подал руку. – Выбирайтесь. – Мокрая? Я и не заметила. Эльга потянула за собой сак. Доску – под мышку. – Сюда, под навес, госпожа. Женщина в накинутой на голову и на плечи рогоже помогла ей ступить на твердое. Фургон с мокрой тканью, облепившей дуги, походил на исхудавшее животное. – Сюда. Дождь бил по крыше, звонко лупил по железному листу, утопленному в земле, косыми струями прошивал воздух. Покачивался фонарь на цепи. Мокро блестели жерди ограды. Ж-жах! Молния сверкнула в темноте, на долю мгновения превратив лицо сопровождающей женщины в белую, зажмуренную маску.