– Больно уж вы молоды для мастера, – заметила она, вынося кружку из темноты запечного пространства. – Можно мне спросить, сколько вам? Эльга отщипнула от хлеба. – Скоро пятнадцать. И я не совсем мастер. Вернее, я только-только перестала быть ученицей. Я пока мало что умею. Женщина смущенно потеребила рубашку. – Мне Сарви показал тут вашу работу… – Это вы у него в сердце, – сказала Эльга. Женщина вздохнула. – Только он нечасто у нас бывает. Все в разъездах, в делах, и дом у него где-то за Гуммином. А я уже дважды была замужем. Сарви, конечно, очень хороший человек… Она умолкла, глядя на пламя свечи. – Я могу набить букет и вам, – сказала Эльга. – Ой, нет-нет! – замахала руками женщина. – Вы ж чего только не углядите! – Только то, что есть в вас и так. – Другим-то оно зачем? Потом стыда не оберешься. – Как хотите. Эльга шевельнулась, сбивая сонную одурелость. Пальцы царапнули свежий букет. – Ой, – сказала она, оживляясь, – я же Иньку вашу набила! Вот! – Можно? Эльга кивнула. Женщина подставила ладони доске. Губы ее тут же разошлись в тихой улыбке. Несколько мгновений она, подвинувшись к свече, изучала букет. Эльга достала из блюда теплый клубень и принялась его грызть. – Инька. Женщина рассмеялась, потом запоздало прижала ладонь к губам, глаза ее, точь-в-точь Инькины, замерцали мягким светом. – Я и не думала… Она смешалась, не договорив. Смахнула что-то в уголке глаза. Соринку? Первое время Эльга никак не могла привыкнуть к тем совершенно детским, чистым восторгу и изумлению, которые рождали у взрослых людей ее букеты. К ахам, вздохам, смеху, слезам. Вроде и хохочущую тетушку Тельгин с работой мастера Мару видела, и как тихо, благоговейно смотрели на панно в Дивьем Камне, наблюдала тоже. Деодора, торжественно уносящего своего лиственного двойника, провожала взглядом. А с собой соотнести не могла. Мурашки рассыпались по рукам, по лопаткам, от шеи к затылку – неужели это я? Это я – виновница? Может ли такое быть? Я же просто работаю с листьями. И комок стоял в горле, не таял. Чужая радость вспыхивала, накрывала с головой, заставляя испытывать какой-то даже внутренний стыд. Правда, потом это чувство ушло. Как и мурашки. Позже Эльга только мысленно кивала самой себе, когда видела и ощущала, как появляется и крепнет связь между человеком и букетом, который тому предназначался. Значит, все было сделано правильно. – Возьмите. – Зачем? – Эльга с удивлением посмотрела на женщину, передающую букет ей обратно. – Это вам. – У нас нет столько денег, госпожа. – Это бесплатно, – сказала Эльга. – Кроме того, если что, мне заплатит ваш титор. – Ой, наш титор! Женщина сказала это так, что стало ясно: никакого доверия к титору она не испытывает. Да и далеко титор. От него только сборщики налога приезжают. И видела она его всего раз, издалека, когда он охотился поблизости. Кавалькада пестрая проскакала, да рог протрубил, коз пугая. Вот и все знакомство. – Все равно. – Эльга даже руки за спину спрятала. – Это же не простой букет. – Да? – Женщина развернула доску к себе, и, как ни старалась держать губы, через несколько мгновений они вновь растянулись в широкую улыбку. – Ох! А ведь и правда. Сарви. – Что? – отозвался зашедший в дом и легонько обстучавший башмаки о порог Сарвиссиан. – Посмотри. Мастер Иньку сделала. – Так я подходил, видел. – Ты сейчас посмотри. – А что там? Сарвиссиан, умывавшийся во дворе, смахнул мокрые волосы назад. – Ну, Инька… Язычок свечи трепетал, рисуя на лиственной щеке девочки теплый загар. Сарвиссиан наклонился. – Так, погоди… В его горле что-то треснуло, и он вдруг гулко, на всю избу, захохотал, заставив женщину испуганно привстать с лавки. – Тише, Сарви, тише! – Пытаюсь! Сарвиссиан накрыл рот ладонями, но смех взбулькивал в нем, как каша в горшке, и прорывался сквозь пальцы. – Бы-уп… пха-ха… Инь… Зашевелился, перевернулся под медвежьей шкурой Хаюм. Всклокоченная мальчишечья голова приподнялась с тощей подушки. – Чего вы? Ночь на дворе! – Ты спи, – сказала ему мать. – Уснешь тут! – Пых-ха… – сказал Сарвиссиан, на ватных ногах отступая в сторону печи. Слезы текли у него по лицу. – А что с дядей Сарви? Плясунья? – спросил Хаюм. – Репей тебе под язык! – сердито сказала мать. – Смешно ему просто. Годами смех копил, вот и прорвало. – Лучше бы утром прорвало, – проворчал мальчишка. Он взбил подушку кулаком и накрылся шкурой с головой. – Тише, Сарви, – повторила женщина. – Да я уж все. Сарвиссиан обессиленно сполз у печки на пол, отвернул от себя букет. – Я, наверное, перестаралась, – сказала Эльга. – Простите. Рано утром Эльга ушла в лес. Позавтракала козьим сыром и молоком вместе с хозяйкой избы и Хаюмом, повесила сак через плечо и, сказав, что скоро вернется, отправилась через поле к темному, сонному еще ельнику. Подол платья скоро стал мокрым от росы, зябкая сырость заползла к лопаткам и в рукава. Листья взволнованно шуршали за спиной, обсуждали вчерашнее, успокаивали, мол, с кем не бывает, осторожно хвалили, сетовали на отсутствие хорошей компании.