Не останавливаясь на опушке, Эльга поднырнула под еловую лапу и углубилась в лес. Кочки, хвоя продавливались под башмаками. – Я – дурочка, – прошептала она себе. Елки равнодушно молчали. Солнечные лучи мазали верхушки и пятнали узорами стволы и редкие полянки. – Я ни на что не гожусь. Эльга одолела небольшой взгорок и села на землю. Скинула сак. Что? Что? – сразу забеспокоились листья. Ничего, сказала им Эльга. Я просто не умею делать букеты. Ах, нет! Ах, почему? – принялись возражать листья. Спорить с ними настроения не было. Эльга легла и долго смотрела, как светлеет небо, становясь розовым, а затем, обретая глубину и оттенки, мягко синеет. Тонкие верхушки елей качал ветерок, и они то сходились, то расходились, словно пальцы, набивающие букет на небосводе. Серебристая, голубоватая ива, ромашка, липа, сирень. Чарник – для законченности. – Ничего я еще не умею, – вздохнула Эльга, встав и отряхиваясь. – Просто страшно, сколько букетов мне нужно будет набить до грандаля. За ельником пошел осинник, а в ложбинках росли малиновые и смородиновые кусты. Листья золотились на солнце, шелестели, перекликались, наполняя воздух жизнью и радостью пробуждения. Вы живы? Мы – живы! И вы живы! С новым днем! С новым утром! Эльга ходила от ствола к стволу, улыбаясь, кивая, здороваясь, вглядываясь в кроны. Руки работали, нежно срывали новый материал для букетов, как учила мастер Мару, перехватывая биение в черенке. Сак распухал, наполняясь. – Новости! Новости! Новости! – затрепетали листья под свежим ветром. Эльга остановилась, слушая. В покинутом дупле поселился енот. Лисье семейство завтракает мышами. В кривой овраг на юге забрела дурная корова и сдохла. Мастера из Курсиля-Малого поймали медведя, повадившегося драть деревенских коз. Вчера молнией опалило старый дуб в Подпружье. Ах, где смешно, где тревожно. Дальше! – Новости! Новости! Сагим Белохвост прячется от родителей в плавнях. Младший брат по ночам носит ему еду и пересказывает все, что грозится с ним сделать отец за подожженный лабаз. Мастер-лекарь Аварох Эмфалл укротил плясунью в Туйе, Димурского надела. Опасные дома опечатаны и обнесены забором, вкруг посыпано солью и толченой хинной корой. В местечке Палива пришлыми убита девушка, пришлых трое, лесного племени, дикие. Староста объявил на них охоту. Тангарийские эрцгавры признали власть сумасшедшего мастера над собой и выдвигают войска в приграничье. Что? Эльга мотнула головой. Он же разбит! Как они могут… – Жив, жив, – зашуршали листья. – Ему что, мало? – растерянно спросила их Эльга. – Изменился. В шепоте листьев прозвучал страх. Они заговорили испуганно, тихо, словно страшась, что будут услышаны на другом конце Края. – Он изменился, – заговорили они, дрожа. – Убил! Убил! Многих убил. Рыцек! – почему-то подумала Эльга. Это он, он! – заколотилось сердце. Горечь стиснула горло. Она едва не заплакала. Я изменила его тогда, я набила неправильный букет. Это он! Мстит за мастера, ожесточился, обезумел. Рыцек! – Нет, нет, – тут же зашелестели листья. – Другой. Две рядом стоящие осины соприкоснулись кронами, сформировали, как букет, человеческое лицо – один глаз карий, сквозь другой виден клочок неба, голубой, кривая ухмылка, надменный изгиб бровей-веток, вздыбленные надо лбом острым хохолком темные волосы и узкая, выдвинутая вперед челюсть. Не Рыцек. Не похож. Ох! Эльга испытала громадное облегчение. Выдохнула. Конечно, конечно, тут же сообразила она, как это мог быть Рыцек? Он же сам воевал с этим мастером! И кто бы его отпустил в Тангарию одного? – Он действительно сумасшедший? – спросила она, внимательно разглядывая лицо. – Да. Осины разъединились, просыпав мелкий сор. Карий глаз погас, голубой распахнулся во всю небесную ширь. – Он мастер, мастер, – раздалось отовсюду. – Он убил наших братьев, он убил целый лес. Мы не слышим их больше. – Как убил? – опешила Эльга. – Сжег? Вырубил? – Убил. Иссушил. Заставил умереть, опасть. – Разве такое возможно? – Да, – прошуршали листья. Эльга вздрогнула от ответа. – Не выдумывайте, – упавшим голосом сказала она. – Никакому мастеру это не под силу. – Даже мастеру смерти? Деталей ни осинник, ни ельник не знали. Хвойные были туговаты на слух и обладали дырявой памятью. Их интересы не простирались дальше опушек. До осин же, подозревала Эльга, новости добрались изрядно изменившимися, потерявшими части слов и смыслов. Да и ветер мог похулиганить, разнести не новости, а слухи и домыслы. Ну это же совсем никуда! Никто и никогда не слышал о таком мастере. Мастер смерти. Не мальчишка. По лицу – наверное, вдвое старше Эльги. Разноглазый. Неприятный. И целый лес! Это как? Он просто сказал им умереть или что? Это что за мастерство такое? А кто печать ставил? И есть ли она, печать? Чем больше Эльга об этом думала, тем ясней становилось, что такое мастерство, скорее всего, выдумка. Она вот, конечно, может, коснувшись, засушить лист, но так ведь она с листьями и работает. А как работать со смертью? Скорее всего, этот мастер просто сильный боец. Тем более, осины поделились с Эльгой, что кранцвейлер вновь собирает войска от северных и западных вейларов и намерен решить вопрос с Тангарией и сумасшедшим мастером окончательно, до зимы. Лучше бы, конечно, пораньше. Эльга набрала малины и смородины, нашла чуть-чуть папоротника и кривки, на пригорке ободрала листья с молодого дубка. Пальцы уже ныли, пальцы требовали работы. Глаза искали, чего бы запечатлеть. Внутри Эльги, будто ледяные узоры на зимнем стекле, складывались букеты. И Хаюм, и коровье стадо, и сизогрудая птица на ветке, и поле, в котором, согнувшись, маячат женские, высоко подоткнувшие юбки фигуры. А еще есть Глица и Анника. И даже вот сумасшедшего мастера можно попытаться воссоздать. Хотя нет, не заслужил. Она вернулась из леса с саком, распухшим до такой степени, что он, как дружелюбный нахлебник, довольно выглядывал из-за плеча и сбоку и провисал к земле. Листья в нем знакомились друг с другом и мечтали оказаться поближе к рукам хозяйки. Некоторые расхваливали ее мастерство, подлизы. Фургон стоял у ворот. Лошади были запряжены, пофыркивали, прядали ушами. Сарвиссиан поднялся с лавки у крыльца. – Госпожа мастер, – голос его был полон укоризны, – вы же хотели ехать. Эльга запрокинула голову, смотря в небо, где уже высоко рассыпало лучи солнце. – Мы можем после обеда? – Нас ждут в Амине, а так мы, чувствую, доберемся до него только к зиме. Вы же, если работать начнете, то дотемна не остановитесь. Эльга вздохнула, признавая правду. – Тогда поехали. – Это дело, – с видимым облегчением кивнул Сарвиссиан. – А то еды нам собрали – за неделю не съесть. Эльга заглянула в фургон и увидела сложенные у заднего борта белые головки сыра, замотанное в полотно сало и гору розоватых клубней. – Зачем столько? – удивилась она. – В благодарность, – сказал Сарвиссиан. – Ильма меня даже слушать не стала, когда я, значит, попробовал возразить. Вы же, госпожа мастер, видели, какая она. Мой букет к себе повесила, Иньку – в светлую комнату. Все, сказала, без разговоров. Ну, я и промолчал. – Он поскреб усы, скрывая улыбку. – Зато, сказала, к урожаю, к Матушке-Утробе за меня замуж выйдет. Ну, если я на букете такой, как в жизни. Эльга перекинула сак в фургон. – Я внутри поеду. Можно? – Смотрите, растрясет, госпожа. До смотровой шиги дорога не шибко хорошая. – Я работать буду. – Оно, конечно, дело хорошее, – кивнул Сарвиссиан, – я даже сена доложу, только знайте, что пополудни, к затемкам, я остановлюсь и мы никуда не двинемся, пока вы не поедите. Да и лошадкам роздых будет. Эльга улыбнулась. – Хорошо. – Ну, тогда, наверное, и поедем? – Сарвиссиан схватил у сарая охапку свежего сена и понес ее к фургону. – Чего ждать?