Эльга прищурилась, разглядывая Шиввана. Лежит и лежит. Тополь лежит. Черно-серый. Что еще можно увидеть? Она напряженно вытянула шею. Вот Рыцек… По-настоящему ли она его видела? И как заглянуть за слой, в самую душу человека? Почему у мастера Мару это получается так легко? Тап-тап-тап – постукивали пальцы. Лицо на букете обрело закушенную губу. Тебе тоже не нравится, что я делаю? – спросила его Эльга. Мне вот совсем. Она потрясла кистью, давая ей отдых. Унисса поворачивала доску к окну над кроватью и набивала Шиввана одной рукой. Кромка букета белесо отсвечивала. Движения мастера были быстры и скупы. Брызги листьев, танец пальцев, пируэт мизинца. Эльга обнаружила, что смотрит на Униссу, открыв рот. Почему она не видела этого раньше? Ива, мак, чистотел, чарник, а сквозь них – прозрачное, спорящее с одуванчиковым солнечным светом голубоватое сияние. Сияние легко, трепетно касалось лежащего. Странно. Удивительно. Возможно, так светится мастерство? Эльга отложила букет с Шивваном, который, казалось, зажмурился от того, что его бросают, и взяла новую доску. Рука нырнула в сак. Куда-то пропали все мысли. Эльга даже не заметила появления матери Шиввана и ее осторожных перемещений по дому. Как можно точнее запечатлеть мастера, вот что сделалось смыслом ее работы. Одуванчик, можжевельник, рута. Мимолетно Эльга удивлялась сочетанию узоров, появлению лепестков, одуванчиковых головок, листьев на доске, удивлялась самому букету, который плыл перед глазами золотисто-голубым пятном, но продолжала прижимать, править, обрезать лишнее. Вернее, не могла остановиться. Возможно, что-то внутри ее, какая-то внутренняя и властная Эльга взяла командование руками на себя. Букет обнимал доску, листья и лепестки бежали по кругу. Солнце ушло из одного окна и заглянуло в другое. Шивван повернулся спиной, устав, видимо, жмуриться в потолок. Жужжала, тыкалась в стекло залетевшая в дом пчела. В кружке с молоком неожиданно не оказалось молока. Последняя капелька – на язык. Пальцы ныли, запястье покалывало, словно его стегнули крапивой. Букет получался удивительный. Листья можжевельника, окаймленные одуванчиками. Чарник и рута в самом центре. Смотришь на него – узорчатая промоина. Начинаешь следить за переливами, бежишь за одуванчиками – и как в зеркале возникает лицо, проступает из можжевелового рисунка, смотрит на тебя в ответ. Эльга даже мигнула озадаченно. Лицо не было лицом мастера. Лицо было незнакомое, девчоночье. Печальное. Глядело будто из-под воды. Свия? Эльга забыла, как дышать. Как же это? Она же мастера набивала. Неужели на самом деле это она в сердце Шиввана проникла? А почему? Эльга нахмурилась. Удивительная загадка. Мастер Мару спросит, и ответить нечего. С вещами понятно. Вещи ты сама наделяешь смыслом. С животными тоже понятно. В них отражается твоя любовь. А с людьми – поди разберись. Что ее любовь Рыцеку? Дурак он вообще, конечно. Доску разбил. Букет уничтожил. Не попрощался. А она, может быть, до сих пор… Но, значит, любви мало? А что еще, кроме любви, может быть? Сиди и гадай. Что это за сияние? Проявление мастерства? И букет… Эльга поставила доску перед собой. Это ведь не настоящий букет. Она такое никогда не делала. Руки как-то сами изобрели окаймленный одуванчиками можжевеловый глазок в чужую душу. Ни тополя вам, ни орешника завалящего. И листья тихие-тихие, будто тоже удивляются про себя, в чем это они участвуют, в каком таком букете стоят. – Эльга. Эльга вздрогнула. – Ты там что-то затихла, – сказала Унисса. – Ты закончила букет? – Да, мастер Мару, – тихо сообщила Эльга. – Хорошо. Я тоже. Можешь собираться. Унисса нанесла несколько последних штрихов. Эльга сложила обе доски в сумку, вместе с саком повесила ее на плечо. Солнце устало золотило стол. – Шивван, – между тем позвала Унисса. – Да, – глухо ответил парень. – Можешь обернуться. Под Шивваном скрипнула кровать. Он сел, косматый и угрюмый. – Вы уверены? – Да, открывай глаза. Унисса сунула букет ему в руки. Он несмело обвел его края, тронул кончиками пальцев колючую, плотную набивку. – Это Свия, госпожа мастер? – Не спрашивай. Посмотри. – Боюсь, – признался Шивван. Он выдохнул, потом, наклонив голову, раскрыл один глаз. Раскрыл и испуганно закрыл. – Что? – спросила Унисса. – Сейчас. Какое-то время Шивван сидел неподвижно, собираясь с силами. Эльга даже устала стоять. Сак и сумка тянули плечо вниз. – Шивван, – сказала Унисса, – будь смелым. Косматая голова качнулась, соглашаясь. – Да, госпожа мастер. Шивван открыл глаза, как за Свией в полынью рухнул. Вцепился в букет, приблизил лицо с запавшими щеками. Жужжала в тишине, билась о стекло пчела. – Пошли. – Унисса поймала Эльгу за руку. – Прощай, Шивван. Шивван не ответил. Пальцы его, подрагивая, касались листьев, губы растягивала неуверенная улыбка. Он даже не повернул головы, когда они вышли. – На букете Свия? – спросила Эльга. – Нет. – Унисса закрыла низкую дверцу в ограде. – Я показала Шиввану самого себя. Но Свия там есть, он увидит. Геттер Моэн поклонилась им. У дома стояло несколько человек, но Унисса сказала, что сегодня она больше не принимает. Завтра. Приходите все завтра с утра. В комнате мастер закинула сак под лавку. – Холодно, не находишь? – сказала она, сгребая с лежанки одеяло. – Солнце же, – сказала Эльга. – Мало ли, что солнце. Поставь-ка чайник. – Да, мастер Мару. Печь еще была теплая, и Эльга просто раздула утренние угли, а потом, когда огонь принялся пожирать щедро насыпанную щепу, добавила несколько поленьев. В большой чайник долила воды и с трудом подняла его на шесток. – Покажи, что ты там набила, – услышала она, едва вернулась в комнату. – Сначала Шиввана. – Эльга подала Униссе, кутающейся в одеяло, первый букет.