– Теперь горечавка, – шепнула Унисса. Стебелек травы нырнул под листья. – Чарник. Еще лист. Два-три касания, и лицо на букете осветилось, будто разбуженное мыслью, сделалось одухотворенным и притягательным. – Смотри, – сказала Унисса и повернула голову ученицы на женщину, сидящую на стуле. Эльга ахнула. Сквозь слой жимолости и лимонника протискивались черные, сухие, похожие на скорлупки скукоженные листья и рассыпались в прах. Но что было еще волшебней – все движения мастера, игра ее пальцев по букету тут же отзывались в живой женщине, и Эльга расширенными от восхищения глазами наблюдала за перестроениями листьев и шелестящими волнами, прокатывающимися по ней от живота к плечам. Как это возможно? – Готово. Воздух застыл. Листья прекратили свой гомон. – Что? Женщина часто заморгала, будто никак не могла прийти в себя. Эльга подумала, что она сейчас с удивлением прислушивается к случившимся переменам. – Вот, возьмите. Унисса протянула тонкую, в рамке, дощечку букета. – Долгой жизни! – Женщина несмело взяла букет. – Можно идти? – Можно, – кивнула Унисса. – Долгой жизни, – повторила женщина, поклонившись. Она дошла до дверей и вдруг остановилась. – Ой, – сказала она и повернула букет к мастеру. – Это я? – Вы. – Я какая-то… – Женщина улыбнулась. – Молодая какая-то. Она порывисто прижала букет к груди и заторопилась через двор к воротам. – Это надолго? – спросила Эльга. Унисса вздохнула. – Как человек захочет. Несколько раз они выбирались за стены города в небольшие рощицы. Эльге было удивительно хорошо среди деревьев. Ей слышались разговоры листьев, их сонное бормотание в безветрие и их рассерженный шелест, когда с севера задувало холодом, их расслабленная болтовня, когда слабеющее солнце дарило легкое, ветреное тепло. Вы знаете, в Шоэрсе заяц сбил утку, спасаясь от охотников? Весь лес смеялся. Одна иглолистая даже ветвь сломала. А в Оленьем Роге утонула корова. Это что, я вам скажу: в лесах Тангарии полно мертвецов. Своих и пришлых. Там ловят сумасшедшего мастера. В Каначубе – летние деньки, в Эскарроне выпал первый снег. Это были удивительные новости, и Эльга знала, что все в них правда. Она бродила теперь одна, Унисса оставалась на опушке и часто просто сидела на повозке с отсутствующим видом, подставив лицо солнечным лучам. Любой лес был своим. Листья передавали Эльге, кто и где в нем находится, она безошибочно выходила к ручьям, охотничьим домикам и не попадала ни в ямы, ни в капканы, поставленные на лис. Сак распухал, и, возможно, его стоило перешить, увеличив размер. В третий день версеня Эльге исполнилось четырнадцать. Число сделанных букетов перевалило за сотню. Часть из них Унисса повесила на простенок в большой комнате, сказав, что это будет стена ее достижений. Достижения пока были так себе. Но несколько букетов действительно стоило признать удачными. Кувшин. Кружка. Мокрое, после дождя, крыльцо. Будь дощечка с крыльцом побольше, его, честное слово, можно было бы перепутать с настоящим. Ну, наверное. Листья окончательно признали Эльгу своей хозяйкой, не путались, не мешались в саке, а быстро и слаженно набивались в ладонь. Кажется, даже старались легонько потереться и согреть кожу. Илокей Фаста появился в один из дней версеня, такой же растрепанный и босой, в такой же грязной серой накидке, что и в день знакомства, но с разросшейся вширь бородой. Он несмело заглянул в окно и стукнул пальцем по усеянному каплями стеклу, заставив Униссу вскинуть поверх марбетты голову. – Ило! Мастер удивила не только Эльгу, но еще и посетителя – седоусого мужчину в строгом платье. Он вздрогнул и сжал пальцы, когда Унисса с радостным криком, будто маленькая девочка, выскочила из дома. Илокей Фаста раскинул руки, и мастер листьев светлой головой боднула его широкую грудь. Они засмеялись. Седоусый мужчина, какое-то время понаблюдав за тем, как бродяга покачивается, неловко обняв Униссу, перевел взгляд на Эльгу и спросил: – Она сумасшедшая? – Нет, – сказала Эльга. – Он сумасшедший. – Это не удивительно. Он ушел в осеннюю морось, не дождавшись букета, но Унисса, похоже, и не смогла бы его завершить. Она смотрела на Фасту так, словно он был нежданным пришельцем из светлого-светлого времени. Возможно, так оно и было, несмотря на его болезнь. Они вошли вдвоем. – Это моя ученица Эльга, – представила девочку мастер. – Добрый вечер, – сказала Эльга, сидя под букетом маленькой Униссы. Илокей Фаста кивнул, мигнул. – Я тебя где-то видел, – сказал он, склонив голову набок. Глаз его дернулся. – Надо бы вспомнить. – Не надо, – попросила Унисса. Лицо ее сделалось тревожным. – Вы спрашивали о мастере, – сказала Эльга. Фаста накрутил на палец клок бороды. – Нет, – сказал он, хмурясь. – Я помню тебя седой. Да, во дворце кранцвейлера, там… – Ило, – прошептала Унисса. – Извини. – Фаста пожал плечами и улыбнулся. – Думаю, впрочем, это подождет. – Он потер ладони и блестящими глазами уставился на мастера. – Хочу букет! – Давай! Унисса с преувеличенным энтузиазмом села за марбетту и пристроила в коленях свой сак. Эльга подумала, что мастеру очень не хочется, чтобы Фаста продолжил странный разговор о седине и дворце кранцвейлера. – Ты меня насквозь видишь, – сказал он, усаживаясь на подоконник, – пожалуйста, сделай меня легким. Унисса сдула с рейки срезанные зубчики. – Легким? – Да. – Илокей улыбнулся и показал на Эльгу: – И она пусть попробует. – Она не умеет, – сказала Унисса. – Я еще не умею, – подтвердила Эльга. Фаста по-мальчишески отклонился назад, в окно, и, раскрыв рот, поймал несколько капель на язык. – Это не важно, – сказал он. – Ей уже необходимо готовиться, время уходит. Унисса сузила глаза. Она выглядела разозленной. – И не надейся, что я спрошу тебя об этом! Фаста фыркнул. – А я тебе и не скажу. – Сядь нормально.