Лето захандрило, заныло, несколько дней лил дождь. Последний летний месяц – пожатье – обрушился в осень. Похожие на сердечки листья на растущей во дворе липе за одну ночь приобрели золотой окрас. Ремонт кончился. Крыша дома темнела обновленной дранкой. В комнатах было просторно и светло, а новые полы звонко отзывались на стук подошв. Уже две недели Унисса принимала людей, иногда – на лавке во дворе, если позволяла погода, чаще – в большой комнате. Эльга присутствовала рядом со строгим наказом смотреть на посетителей лиственным зрением, стремясь увидеть то, что составляет их суть. – Лекарь лечит тела человеческие, – говорила мастер, утверждая в ногах свой сак, – а мастер листьев смотрит в душу. Ты должна не просто увидеть человека, ты должна понять, как ему помочь, где срезать черенок, где сложить вдвое, где завернуть край. В человеке не один слой листьев, а два, а то и три, сокровенное он прячет, иногда это мечта, иногда – стыд, иногда – жаркое желание. Эльга кивала, а руки при этом самостоятельно набивали букет – половину хлебного каравая. Уже привычное занятие. Люди приходили самые разные. Кто пешком, кто на телеге, кто в карете. Иные – верхом на ослах или лошадях. Были бедные, были богатые, были цеховые мастера и простые крестьяне, были чиновники, скорняки и стеклодувы. Мастер не делала различий. Эльга скоро поняла, что Унисса почти не слушает своих посетителей. Кивает, улыбается, хмурится, но вряд ли в ее памяти задерживается хоть одно сказанное слово. Листья скользили с ладоней, набирал краски букет. Взгляд мастера упирался человеку в горло или в ямочку между ключицами. Эльга, спохватываясь, тоже смотрела туда. Там была ольха, переложенная кленом, или ясень и тмин, или дуб и чешуйки болотной ряски, или лепестки мака и хлебный колос, но за ними – ничего. Как Эльга ни старалась, листья не раздвигались и не показывали спрятанное. Ладно. Готовый букет отставлен. Взята новая дощечка. А Унисса все набивает, подрезает ногтем, и ей прекрасно видно, что хранится за первым слоем. – И я говорю… Женщина сидела вполоборота, отвернув половину изъеденного оспинами лица, словно именно так и хотела попасть на букет. Она была пышнотела, с большой грудью. Синее с белой каймой платье безуспешно пыталось скрыть фигуру, оборачиваясь вокруг стула. Жимолость и лимонник. И мягкий розовый лист. В распахнутое окно затекал наполненный сыростью воздух. Кто-то, ожидающий своей очереди, заглянул в дверцу у ворот. – Я говорю, – продолжала женщина, жалуясь, – как ты можешь? А она смотрит в глаза, будто ничего не случилось! Представляете, мастер? Ведь назло. На что ей этот сагрейский шелк? – На что? – спросила Унисса. – Вот! – подхватила женщина, принимая пустой вопрос за искреннее любопытство. – Я то же самое думаю! Не на нижнюю же юбку! И резчика из-под моего носа… – Она наклонилась ближе, подбирая складки платья. Рот ее приоткрылся, но Унисса стукнула пальцем по букетной раме: – Сядьте прямо! – Да-да. – Женщина отпрянула и замерла, вращая подведенными глазами. – Возможно, она имеет виды на резчика. – Возможно, – сказала Унисса. Мягкие розовые листья слегка разошлись. Но Эльга не разглядела, что было под ними. – Я бы хотела, – сказала женщина, помолчав, – чтобы ей было стыдно. Вы можете сделать так, чтобы ей было стыдно? Через портрет? Я ей подарю тогда. Пальцы мастера остановились. – Я делаю букеты только для посетителей. – Унисса посмотрела на женщину. – Вы понимаете? Та кивнула. – А как же! Подол платья подмел пол. Случайный лист, выскочивший из-под Эльгиной ладони, движением воздуха сдуло к порогу. – Я знаю, что вы делаете эти пор… букеты, чтобы людям было хорошо, – сказала женщина. – Вроде как бесплатно, от Гуммина, от энгавра Себаста Линдта, по распоряжению нашего кранцвейлера. Но что плохого, если я подарю ваш пор… букет другому человеку? Нет же такого запрета? – Нет. – Вот. И пусть ей будет стыдно! Листья шелестели, потрескивали. Эльга пересела – ей казалось, что ворот платья закрывает прореху, в которую нет-нет и проглядывает второй слой. Женщина с легкой тревогой бросила на нее взгляд. Наверное, она догадывалась, что Эльга присутствует в комнате не просто так, но наличие ученицы мешало ей, сковывало разговор. Про резчика и не поговоришь. – Букет будет только для вас, – сказала Унисса. Она запустила руку в сак. Эльга синхронно сделала то же самое. Фыр-р! – рассыпались листья, не собираясь соскальзывать. Ноготь. Пальцы. Два букета. Лицо женщины – на одном, хлеб – на другом. – Еще долго? Мастер качнула головой. – Будьте терпеливы. – Да я уж здесь полдня сижу! – возмутилась женщина, щупая ожерелье на шее. – Сказали, что мастер в городе. Что портреты делает, от которых всякое… Чудеса. Я ж не дура какая! Мне разве такой портрет не нужен? – Букет. – Ну, букет, портрет. – Женщина, скривившись, махнула полной рукой. – Бесплатно – и хорошо. Только долго. – Увы. Эльга, – позвала Унисса. Девочка отложила свою работу. – Да, мастер Мару. Она подскочила к стулу, на котором сидела Унисса. Перед ней стояла наклонная доска – марбетта – с рамкой на продольной рейке. – Что скажешь? – спросила Унисса. С букета на Эльгу смотрело самодовольное, полное презрения ко всему существо. Ожерелье из липы казалось ошейником. Несколько неуловимых движений ногтем – и в глазах существа появился жадный блеск. – А так разве можно? – шепотом спросила Эльга. Букет отталкивал. Его хотелось выбросить и вытереть руки. Женщина напряженно поерзала. – Что там? Я плохо получилась? – спросила она, вытягивая шею. – Вообще-то так нельзя, – тихо сказала Унисса Эльге, совершенно игнорируя заказчицу. – Ты видишь суть, но суть, которая только ранит. Что же делать? – Не знаю. – Смотри, – улыбнулась Унисса. – Важно… – Я все же не понимаю, – встала женщина, которой надоели перешептывания учителя и ученицы. – Если портрет неудачный… – Сядьте! Голос стегнул, как плетка. Женщина, ничего не соображая, шлепнулась обратно на стул. Пуф-ф! – мягким колоколом опал подол. – Сядьте, – уже мягче повторила Унисса. – Осталось чуть-чуть. – Я не возьму, если неудачный, – пробормотала женщина. – Как угодно. Унисса несколько мгновений всматривалась в букет под рукой. – Важно, – сказала она Эльге, – не показывать то, что есть плохого, а мягко менять это в человеческой душе. Понимаешь? Девочка кивнула. Унисса слегка коснулась букета кончиками пальцев, чуть смещая рисунок. Мелкая крошка посыпалась на марбетту. Вместе с движением листьев, казалось, что меняется не только букет, меняется общее настроение внутри него. Лицо женщины приняло задумчивый вид, жадный блеск исчез из глаз, неясная тень мелькнула и пропала, скользнув по щеке и шее.