– Ёрпыль-гон! – Рыцек затряс Эльгу за плечи. – Куда ты побежала? Мастер боя из-за тебя дяде Вовтуру плечо повредил! – А мастер-лекарь починил! – Дура! – Тихо вы! – цыкнул на них дядя Вовтур, скособочившийся рядом на чурбачке. – Я делаю портреты, – сказала женщина-мастер, мазнув взглядом поверх голов. – Портреты из листьев. Из разных листьев. Они не простые, они поднимают настроение, служат для памяти, приносят мир в дом. – И все? – разочарованно протянул кто-то. – Не только. Портрет посложнее возьмет на себя беду. – Унисса огладила пустую доску. – Кто хочет получить портрет? – Я, – сказал дядя Сарыч. – И я, – сказала тетушка Тельгин. Женщина-мастер попросила желающих выйти вперед и какое-то время, запустив руку в сак, молча их разглядывала. Листья сыпались на землю. Затем Унисса Мару провела над доской ладонью и бросила на нее целый лиственный ворох, будто крупу в котел. Часть листьев сдуло, но большинство задержалось, прилипло, выгибаясь и трепеща краями. Желтые, красноватые, темно-зеленые, серебристые. Женщина принялась приминать их и складывать, пальцы ее работали быстро-быстро, заставляя доску отзываться легкими звуками: пум-пум-пум. Где-то отрывались кусочки, где-то подгибались черенки, где-то лиственная мякоть, сдавленная, давала белесый сок. Эльга заметила, что на мизинце мастера специально выращен и подпилен ноготь, которым делались надрезы или удалялись кромки. Ноготь жил словно сам по себе, безошибочно очерчивая границы портрета. – Ну вот, готово, – сказала Унисса тетушке Тельгин, отставив доску на вытянутых руках. – Можете взять. – Могу? Тетушка Тельгин несмело подступила к мастеру, приняла портрет, развернула к себе. Несколько мгновений ее глаза скользили по доске, по листьям, мучительно не зная, за что зацепиться. Затем тетушка Тельгин расхохоталась. – А ведь я, верно, я! Лицо ее расцвело румянцем. Похохатывая, недоверчиво качая головой, она вернулась с доской к изгороди, и там тоже заохали, засмеялись, заговорили вразнобой, разглядывая портрет. – А лет-то тебе убавили! – А грудь прибавили! – Ах, веселая! Тетушка Тельгин, хвастаясь, пустила мастерство по рукам. Листья трепетали, листья смотрели в мир насмешливо и открыто. Было совершенно удивительно, как в этом пятнистом узоре можно что-то разглядеть. Но стоило чуть тронуть доску, и улыбка тетушки Тельгин расцветала на ней, а выше проступали и ольховый нос, и глаза из мелких лодочек чебыча, и темная, сливовая прядка волос. Унисса между тем уже работала над портретом дяди Сарыча, мрачного, недавно схоронившего свою жену селянина. Сарыч супился и тревожно тискал штаны на коленях. Мастер отбирала для него листья темные, суховатые, ломкие, складывала, проводила ногтем, будто ножом по горлу. Сарыч кхекал. Кафаликс подошел, молча, сдвинув колпак, заглянул через плечо и так же молча отправился к вынесенному из гостиницы столу с пуншем. – Что ж… – Унисса Мару сдула с доски лишнее. – Принимайте. Дядя Сарыч сделал шаг вперед и застыл. – Вы, наверное, зря это, госпожа мастер, – произнес он глухо. – Передумал я. Если позволите, то не надо мне… Унисса сощурилась. – Ты сейчас хочешь оскорбить меня, селянин? Сарыч, побледнев, замотал головой. – Что вы, госпожа мастер! – Тогда бери свой портрет, – ледяным голосом приказала Унисса. Народ за изгородью притих. Дядя Сарыч, поникнув, мелкими шажками приблизился к мастеру листьев и принял из ее рук доску. – Посмотри, – все тем же, не допускающим пререканий тоном скомандовала Унисса. Сарыч повернул доску. Лицо его дрогнуло, в глазах блеснули слезы. Несколько мгновений он оглаживал дерево ладонями, боясь коснуться листьев, затем прижал его к груди. – Госпожа мастер… Дядя Сарыч упал перед Униссой на колени. – Встань, – сказала ему Унисса, и Эльге захотелось вцепиться ей в светлые волосы – в голосе было больше железа, чем в хорошем ноже. «Дяде Сарычу и так плохо!» – чуть не крикнула она. Но Сарыч послушался мастера и поднялся. Щеки его были мокрыми. – Благодарю, госпожа. – Иди, – сказала ему Унисса. Дядя Сарыч кивнул и так с портретом на груди, тихий и светлый, вышел за изгородь, мимо людей, к своему дому. Мастер листьев забросила лямку сака на плечо. – Если кто хочет учиться у меня, буду рада. Она уже повернулась, чтобы идти в конец двора, к мастерам-мужчинам, но замерла, посмотрела через плечо на дядю Вовтура: – А ты чего ждешь? Видел же, что я и твой портрет сделала. Дядю Вовтура подбросило с чурбачка. – Ну, я это… – Он старательно прятал глаза от Униссы – словно то в траве, то в обломке жерди натыкался на что-то важное. – Я не против, конечно… Эльга выпучила глаза на дядю Вовтура – необычно скованного и несмелого, а вдобавок еще и густо покрасневшего. – Ладно, – улыбнулась Унисса и всему народу объявила: – Вечером приходи. Эльга от возмущения набрала в рот воздуха, да так и замерла, как жаба на болоте. Ясно почему вечером! У дяди Вовтура жены нет. – Это же вообще! – шепнула она Рыцеку. – Взрослое дело, – пожал плечами тот. – Но она мастер! Эльга оглянулась, ища поддержки, но люди смеялись, переглядывались, а кто-то даже хлопал глупо хихикающего счастливчика по плечу. Эльге захотелось провалиться в самое пекло, так ей стало стыдно за дядю Вовтура. – А теперь, – громко возвестил кафаликс, – встречайте Тарзема Ликко, мастера животных и птиц! Высокий худой мужчина поклонился народу и развел руки. На них тут же сели сойка и маленькая, гнездящаяся у коньков крыш пугливая кычка. Эльга слушала вполуха, что мастер выводит мышей, кротов и лечит скотину. Ей хотелось то ли разреветься, то ли залезть куда-нибудь в колючие чепчуйник или малинник, чтобы царапинами на руках и лодыжках уравновесить то, что наглость и простота мастера листьев сделали с ее душой. «Ну как так можно?! – думалось Эльге. – Другие люди что, не люди для нее? Тот же дядя Сарыч… Подумаешь, она что-то из листьев складывает! Другие и то более полезные мастера». Она пролезла через ограду на улицу и побрела домой. – Завтра! – нагнал ее голос кафаликса. – Все дети до четырнадцати лет, желающие обучаться мастерству, смогут выбрать мастера! Тридцать монет родителям! Контракт с кранцвейлером Края Дидекангом Руе! Тридцать эринов! Эльга прижала к ушам ладони. Мать, ходившая к отцу на поля, встретила ее длинной, гибкой вицей и руганью. – Ты на кого двор бросила? А? Тебя кто отпустил? Свиньи забор подрыли, у несушек воды нет, посуда не вымыта!