– Я стану грандалем и вернусь! – прокричала им Эльга сквозь нарастающий листвяной шелест. – Я вас не забыла! Ш-ш-ш… Листья совсем не умели петь колыбельную. Хотя и старались. Басовито шуршал дуб, под него подстраивались липа и яблоня, поскрипывала чужица, тонко звенела еловая хвоя и грустно вздыхали покинувшие мешки мертвецы. Ш-ш-ш… – Да прекратите уже! – сказала Эльга и открыла глаза. Серый с розовыми нотками свет раннего утра плыл по комнате. У окна стояли таз для умывания и кувшин. Платье лежало на короткой лавке. На стуле у изголовья, накрытый тряпкой, ждал вчерашний ужин. Шорох наверху заставил Эльгу запрокинуть голову. Несколько мгновений она всматривалась в темные потолочные балки, пока не поняла, что там, похоже, полно листьев. То ли налипли, то ли… – Мастер Мару, – прошептала Эльга. Она посмотрела на стену и обнаружила, что и она составлена из кленовых и березовых помертвелых листьев. Медный таз – из осиновых. Кувшин – из куманики. Оконная рама – из пуха и стебельков травы. Подоконник – из лебяжника. И все это было сплетено и подогнано так, что и стыков видно не было. Ой, подумала Эльга и потянула одеяло, чтобы накрыться им с головой. Но и одеяло было листвяным, ворсистым, зелено-фиалковым. – Мастер Мару! Эльга вскочила, не зная, куда бежать и что делать. Пол под ногами превратился в букет из листьев и шуршал и потрескивал под ступнями. Рубашка – ромашковая, платок – бруснично-горечавочный, лавка – ольховая. Эльга посмотрела на свои руки, и они оказались – рябиновые. – Мамочки! В зеркале на нее уставилось кошмарное создание из пшеничных колосков, крыжовенных ягод и розовых лепестков. – Мастер Мару! Эльга с криком вывалилась в коридор, наполненный темным липовым шепотом, и забарабанила в соседнюю дверь. – Что тебе, ради всех листьев в мире? Растрепанная и сонная мастер Мару тоже была из лепестков и листьев. Ива, мак, чистотел, чарник, одуванчик. Глаза – люпиновый цвет. – Что со мной? – спросила Эльга и уткнулась мастеру в живот. В ночную рубашку из выбеленного льна. – А что с тобой? Унисса увлекла ее в комнату и усадила на кровать. Повертела так и сяк Эльгину голову. – Ну? Вроде все с тобой в порядке. – Я вижу листья! – выдохнула Эльга страшным шепотом. – И что? – Везде листья! Все из листьев! И вы, мастер Мару. – Так это же хорошо, – сказала Унисса, зевнув, и потрепала Эльгу по макушке. – Ученица, ты растешь! Я же тебе рассказывала. Теперь ты сможешь самостоятельно набивать букеты… Впрочем, пока выйди и не мешай мне спать. Мне нужно хотя бы еще два часа… Я-то думала, что-то серьезное, пожар или зима среди лета. – А это разве не серьезное? – Это обычное. – Но я вижу… Мастер Мару кивнула, поднимая Эльгу с кровати и подталкивая к двери. – И я вижу. Иди сейчас к себе и учись видеть по-разному, поняла? – Да, мастер Мару. – Вот и молодец. Унисса подождала, пока девочка выйдет за порог. – А если… – обернулась Эльга, но мастер уже захлопнула дверь. – О листья! Никакого покоя! – донеслось из-за нее. Эльга понурилась. В своей комнате она легла и долго смотрела в никуда, в перекрест проступающих балок, в темноту, в собственные мысли. Она закрыла один глаз, но лиственное плетение осталось. Тогда она закрыла другой глаз, и тоже без результата. Она зажмурилась и разожмурилась, потом посмотрела сквозь пальцы и даже приложила к носу кулачок со сложенным кукишем, как ее учил Рыцек, шепча: «Морок, пропади!» Все было напрасно. – Я, конечно, могу спросить мастера Мару, – тихо сказала Эльга шуршащей на разные лады – клен, береза, липа – комнате, – но кто я тогда буду? Я буду глупая ученица, которая ничего не умеет самостоятельно. Она вздохнула, повернулась на один бок и на другой. Одеяло кололо, тонкий тюфяк насмешливо похрустывал при каждом движении. Эльга села. – А я вот возьму вам и прикажу! Чтобы из листьев – обратно. – Она подняла руку с отметкой, показывая ее стенам и потолку. – Видите? Это означает, что вы должны меня слушаться. У меня – знак, знак мастера. Поэтому – я приказываю! Солнце алым пятном вымарало стену, прокатилось от листочка к листочку. Пырш-ш-ш. И застыло. Приказ не сработал. Сверкнуло зеркало. Будто бы серебро, а на деле – облепиха и овсяница. – Значит, по-хорошему не хотите? – дрожащим голосом спросила Эльга. В животе у нее коротко уркнуло. – Я вот сейчас поем, наберусь сил… Девочка покосилась на тарелку с ужином. – И тогда… Она повернулась. Тарелка и мясо с овощами на ней тоже были букетом. Просто на мгновение показалось, что они-то как раз нормальные. Или не показалось? Эльга отвернула голову и снова посмотрела на тарелку самым краешком глаза. Никакими листьями и не пахло! Мясо было мясом, а не хрустким сухим листом, куски моркови – морковью, а потеки бурого – застывшей подливой. Эльга, затаив дыхание, выкрутила шею и повела косой взгляд по комнате. Прошлой осенью в Подонье приезжали артисты. Быстро сколотили дощатый помост напротив гостиницы, натаскали лавок из трактира и из домов и повесили на двух жердинах полотнище, украшенное вырезанными из ткани звездами и серебристым полумесяцем. Фонари, дудки, цветные флажки. Вечер. «Уважаемые жители Подонья! – кричал широкоплечий усач, надувая сизые щеки. – Только один день на нашей сцене перед вами развернется душещипательная история о мастере Фацисе и его Коломбине!» Занавес вспучивался, а потом специальный человек тянул за веревку, и ткань отъезжала в сторону, открывая Эльге, которую взяла с собой мать, удивительный мир с высокой башней из реек и прибитыми к заднику облаками. Здесь было то же самое. Лиственные стены, окно, потолок, полки под взглядом Эльги с шорохом сдвинулись, будто повешенное полотно, и, собираясь в складки, поплыли к двери. Ж-ж-жик, жик. «Уважаемая Эльга, сейчас вы увидите…» Нет, ей не открылись ни башня, ни облака, ни несчастный мастер Фацис в пышных одеждах и с выбеленным лицом, но лавка у подоконника стала обычной лавкой, одеяло – одеялом, а руки – обычными руками, а не согнутыми, подрезанными и сложенными один к другому рябиновыми листьями. – Ёрпыль-гон!