Глава пятая Что касается ее подлинной красоты, то говорят, с ней никто не мог сравниться, и еще рассказывают, будто у всякого, кто видел ее, захватывало дух. Если же вы жили в ее окружении, то не могли противостоять соблазну постоянно искать контакта с ней; внешняя ее привлекательность, помноженная на чарующую манеру общения и ауру, которой было окутано все сказанное или сделанное ею, создавала вокруг совершенно волшебную атмосферу. Наслаждением было даже лишь слышать звук ее голоса, который пел, словно многострунный инструмент, на каком бы языке она ни говорила… Возвращаясь к Клеопатре: Платон утверждал, что существуют четыре формы обольщения, но она использовала тысячу. [NB: Тысячу и еще одну, как она доказала несколькими жизнями позднее в одном удивительном дворце.] Плутарх. Параллельные жизнеописания: коллекционное издание Цветы. Какофония накладывающихся друг на друга цветочных ароматов: жасмина, лаванды и розы, апельсинового дерева и жимолости, пионов. Цветы окружали его Я-во-сне, недремлющее зерно мыслей, плывшее во тьме, пока Купер спал. Когда его сознание раскрылось, развернулось, к запахам добавились еще и сандал, янтарь и мускус, анисовое семя, мускат и перец. И что-то еще, скользящее меж состязающихся ароматов, – живое, ищущее, колючее и опасное. Это был яд. Сознание Купера возвращалось по частям, семя в пространстве его сна выпустило первый росточек с семядольными листьями – это еще не был полностью он сам, но Купер уже начинал осознавать себя заново, ощущать подушку у себя под щекой, прикосновение льняной ткани к обнаженной коже. Звуки, подобные знаменам, развевающимся на ветру, превратились в мягкую музыку; плакали струны, и робкое пение услаждало его слух нежнейшим образом – этакая противоположность колыбельной, побудка, исполняемая тонким голоском в такт движению пальцев, разминавших его виски, смазывавших елеем его губы, брови и шею. Ритуал пробуждения, ради удовольствия испытать который иные полководцы принесли бы в жертву свои армии, достался Куперу совершенно бесплатно, подаренный Леди Ля Джокондетт. Он лежал в ее занавешенной балдахином постели, на ее коленях, в ее неоценимо заботливых руках. Откуда-то это стало известным его все еще крошечному просыпающемуся сознанию. – Проснись, проснись, маленькая змейка, – почти шептала она свою песню, и всякая нота, всякий перелив голоса переполняло ее лукавое тепло. Даже жар ее дыхания казался благословенным даром богов. – Проснись, проснись же, согрейся на моей груди, пусть солнечной негой станет тебе тепло моей крови, о Змей, о Мужчина. Светила сияют, и все миры ожидают тебя, моя змейка; так проснись и утро приветствуй, в кольца свернувшись в ладонях моих. Купер почувствовал, как матрас под ним качнулся и пальцы перестали массировать его виски. Звуки песни и ароматы отдалились, и он поднял голову, чтобы проследить взглядом за своей похитительницей. В ее движениях было больше благородства, чем могло уместиться во всем Куполе. Строго говоря, разбудившая его женщина не была красавицей – в предрассветном полумраке ее силуэт кутался в вуаль черных волос, и изгибы кудрей обрамляли два темных колодца ее глаз. В подбородке ее вовсе не было слабой женственности, а крючковатый нос скорее должен был бы принадлежать генералу, но не княгине. Она оказалась шире в кости, чем предписывали каноны красоты, и обладала тяжелыми грудями и полными бедрами, словно священная корова Хатор[17], некогда являвшаяся ее покровительницей. Но те времена прошли. Купер следил за тем, как крупицы постижения происходящего начинают связываться воедино в его сознании, словно бы его мысли думали себя сами. Все страннее и все глубже, все глубже и все страннее… Леди заметила взгляд Купера и улыбнулась, будто бы в точности знала, каким путем следуют его думы. Что ж, этот путь был давно проторенным, ведь за прошедшие века она провела по нему многих мужчин и женщин. Даже в Неоглашенграде ей доводилось рождать легенды и обрывать династии. – Приветствую пробудившегося, – промурлыкала она, – давно потерянное дитя Рима. Если Леди являла воплощение цветов и песен, то мысли Купера – терна и шума. Он заставлял свое сознание возвратиться в тело вопреки инстинктам, призывавшим затаиться во тьме и остаться нерожденным для мира. Очередным мертворожденным ублюдком, о котором будет скорбеть мать. – Ты гадаешь, где находишься, кто я такая и почему ты здесь. Ты даже не понимаешь, спишь ли еще или в конце концов сошел с ума, и теперь тебя примут в свои объятия луна и ее безумные дети. – Я… Купер прикусил язык и проследил за тем, как Леди подвязывает закрывавшие окно тонкие гардины. Уличный свет озарил комнату – бледно-голубые стены, украшенные лепниной, плетеные циновки на полу. Женщина прикрутила фитильки ламп и продолжила: – Ты гостишь в Ля Джокондетт, и, хотя мои посетители относятся ко мне с чрезмерным благоговением, которого я более не заслуживаю, было бы очень приятно, если бы ты обращался ко мне по имени, что дал мне при рождении отец, и имя это – Тея. Я – Тея Филопатор[18], а ты – Купер-Омфал, знаешь ты о том или нет. – Привет… – Его голос был глухим от долгого сна и хриплым, сорванным криком. Когда он вспомнил причину этого крика, в вены его устремился адреналин. Он как-то даже слишком резко сел на кровати. – На нас напали… – …И мне это понятно. Бессмысленный акт жестокости, с моей точки зрения, но таковы уж пути людей во всех мирах. Здесь ты в безопасности, Купер. Просто знай это. – Безопасность! – разразился он надрывным смехом. – Я слышу невысказанные страхи и голоса Умирающих, подобно лунатикам блуждающих по улицам. Меня бесцеремонно похитили и напали на моих друзей. О какой безопасности может идти речь? – Ты так похож сейчас на Эшера, дитя Рима. – Она взбила его подушку и помогла вновь улечься. – Неужели на тебя так повлияло ваше знакомство? Или же это просто обычная уловка всех мужчин, когда их захлестывает непреодолимыми обстоятельствами, – притворная бравада? – Я не бравирую и не притворствую… но меня и в самом деле захлестнуло и затопило. Уже раз этак десять. А откуда ты знаешь Эшера? Стоило посмотреть на ее откровенный наряд и косметику, как ответ нашелся сам. Леди прикрыла глаза. – Учитывая обстоятельства, я бы скорее удивилась, если бы тебя не захлестнуло. Все еще молишься? И молился ли ты сегодня, Купер-Омфал? – Прошу прощения? Она открыла глаза, и в них сверкала сталь. – Разрушил ли твою веру единственный день, проведенный на другой стороне жизни, или ты, как и прежде, почитаешь тех богов, которым поклоняются наши люди спустя века после того, как моя нога последний раз касалась песков Земли? – Песков Земли? – переспросил Купер, но, произнося эти слова, осознал, что уже знает ответ. – Мы оба, милый мальчик, когда-то гуляли по одному и тому же миру. – Леди подняла его подбородок пальцем так, чтобы их глаза встретились. – Минуло уже много лет с тех пор, как я правила им, но прочла пару свитков, описывавших мою первую жизнь, и посмотрела несколько театральных постановок. Я не столь прекрасна, как тот ясноглазый ангел, но ты, несомненно, знаешь про меня? Купер явственно слышал женское тщеславие в ее словах. Ясноглазый ангел? Царица? Если бы он не был уверен в обратном, то решил бы, что все еще спит. Либо эта женщина была прибабахнутой шизофреничкой, либо же… К нему пришло понимание. От осознания этого факта у него закружилась голова. Такое было возможно лишь здесь, так как же он мог сомневаться? Мог ли Неоглашенград в действительности быть благословенным даром? Возможности просто зашкаливали. И вновь женщина словно бы прочла его мысли. – Одним прекрасным днем я обнаружила у своего порога Шекспира. Он охоч был до шлюх, этот ваш потрясатель копьем[19]. Я окучивала его, пока он не согласился написать про меня. Представляешь, он так и не забросил своего пера. Полагаю, и не смог бы, даже если бы захотел. Уильям сказал, что включит меня в свои пьесы как минимум дважды; клялся, что прежде никогда не встречался лично ни с одним прообразом своих исторических трудов, а я наслаждалась возможностью всецело просветить его относительно своей сути и талантов. Уверена, его раболепные старания угодить опишут меня в куда более радужном цвете. – Поверить не могу. – Впрочем, это уже было совсем не так. Так неужели? – Уж лучше поверь, братец. Знаешь, наш народ поднялся и завоевал целые миры. Нет колыбели лучше, чем та, в которой нас качала Гея, ибо в наших песках созревают сладчайшие из фруктов. Купер вдруг понял, что, как бывшая обитательница Земли, сколько бы времени с тех пор ни прошло и сколько бы миров она не сменила, Тея испытывает к нему родственные чувства. Связывало ли нечто подобное выходцев с других планет? Неужели он только что вступил в такой неправдоподобно эксклюзивный клуб? Их с этой женщиной объединяло что-то столь вечное, что он был просто шокирован. Она была знаменита, подлинная звезда, родившаяся и умершая за две тысячи лет до него, и все же Леди до сих пор была готова принять его за земляка. Или даже ближе – она назвала его братом. И не имело значения, что она, как он понимал, являлась последним подлинным фараоном Египта, а Купер – всего-то чересчур образованным широкоплечим американцем с пустой заносчивостью и полным отсутствием навыков выживания. Она подошла ближе, и ароматы цветов и яда стали сильнее. – И все же ты не ответил на мой вопрос, хотя, быть может, я и задала его слишком рано: как у тебя обстоят дела с верой, дитя Рима? – Кончики ее пальцев выбивали ритм на его предплечье. Купер потряс головой и заставил себя принять сидячее положение, наплевав на наготу и причинявшие боль ссадины. Ему хотелось, чтобы ответ прозвучал достойно: – Не думаю, что местные всерьез отличаются от тех людей, которых мы знавали дома. Я уверен, что потребность в чем-то… большем… универсальна. Вот только не могу себе представить – учитывая масштабы всех этих миров и наших жизней – бога достаточно могущественного, чтобы уследить за всем. Что значит Христос, когда речь заходит о чем-то столь грандиозном? – Он показал на окно, где два похожих, словно близнецы, лазурных солнца поднимались над горизонтом, окрашивая небосвод в оттенки бегущей воды. – Он был куда более милым человеком, чем ты себе представляешь. Мы, те, кто утверждал, будто является детьми богов, редко бывали настолько добры к людям. – Тея расхохоталась, и Куперу вдруг померещилось, что ее окутывает тонкая аура страха – постоянный подземный поток, струящийся под поверхностью ее слов. Не требовалось быть студентом исторических наук, чтобы понимать: она строит планы внутри планов. – Или ты ожидал, что я скажу: «Он был просто воплощением сострадания»? Должна признаться, я не очень-то много внимания уделяю тем, кто идет по моим стопам. Был ли он всепрощающим? Так ведь и я тоже когда-то являла собой воплощение бога на Земле. Я была самим солнцем, Купер, и если уж сравнивать меня с Иешуа из земли Ханаанской, то мой финал был ничуть не менее горестным. Ее плечо дернулось, высвобождая руку из платья и обнажая одну тяжелую грудь. Плоть пятнала, подобно татуировке, вереница колотых ранок – не одна пара, но многие и многие, словно Тея накачивала плоть ядом, пока та не была готова взорваться. – Мои дети мертвы. Зачем мне материнское молоко? – Она пожала плечами и вновь закуталась в одежды. – Я отдала себя змеям, и теперь мои груди дарят совсем иной сок. – А разве, – внезапно озарило Купера, – эти шрамы не должны были исчезнуть, когда ты умерла? Или это новые? Она вновь улыбнулась, на сей раз – озадаченно. Купер подумал: а бывало ли так, чтобы эта женщина проигрывала? Она ведь ухитрилась превратить в триумф даже собственное самоубийство. – Ты наконец-то начал задавать умные вопросы, невинная ты моя душа! И, быть может, тебе удастся пережить грядущие испытания. Именно так все и должно быть. Так и случилось. И уже случалось неоднократно в десятках десятков сфер. Мое путешествие было не столь уж прекрасным, как тебе, Купер, может показаться. Многие из своих жизней я провела в тумане саморазрушения, упиваясь своей утратой, и в пути нашла змей куда более редких, нежели та, чей поцелуй, как я когда-то думала, станет для меня последним. Благодаря их поцелуям я стала чем-то большим, чем просто женщиной, а в чем-то – меньшим. Я не могу ни умереть, ни Умереть, как не могу и покинуть это место. Яд проник в меня слишком глубоко, и теперь я прикована к сему городу столь же надежно, как и все остальные его шлюхи. Купер не мог представить эту женщину, чью личность он только начал принимать, в качестве проститутки. Впрочем, мог ли он представить ее хоть в какой-то роли? Две ли стороны у монеты или только одна? Вокруг Леди, словно вуаль на сквозняке, трепетала тень старательно подавляемого страха. – Улицы Неоглашенграда таят много всего странного, – увела она разговор от темы Истинной Смерти. Купер подумал, что если постарается и раскроет свой разум, то ощутит страх всех этих людей… целое море… и, быть может, захлебнется в нем. – Тебе известно про карточную игру, в которую нельзя выиграть? – «Три шлюхи»? Да, Эшер предостерегал меня. – Тогда, – кивнула Тея, – тебе должно быть известно и про три разновидности куртизанок, работающих в борделях Неоглашенграда? Купер нахмурился и покачал головой. – Их три? Этого я не знал. Мне известно только про кровавых шлюх – я хотел сказать, проституток жизни, ну или как там еще называют себя те, что умирают и оживают. Видел одну такую в Неподобии. Я… полагаю, я слышал ее страх. Скребущий шелест в моей голове. Она почти свихнулась от всего этого. Та еще штучка… – Да. Штучка, пожалуй, наиболее близкое слово. – В голосе Клеопатры прозвучала горечь. – Проститутки жизни – это люди, превратившиеся практически в движимое имущество. Здесь, в Ля Джокондетт, мои братья и сестры сохранили в себе чуть больше человеческого, но мы точно так же заточены. – Но если ты не проститутка жизни, тогда чем ты… занимаешься? – Он не смог придумать, как менее неловко задать этот вопрос. – Если позволишь, Купер, я продемонстрирую тебе таланты, которыми мы с сестрами обладаем. Люди нашего города приходят к нам скорее за эмоциональной разрядкой, нежели за плотскими удовольствиями, хотя и те составляют часть нашей работы. Но мы с коллегами, как понимаешь, занимаемся не только разговорами. Яд в наших в венах наделяет клиентов даром прорицания, разворачивает перед их взором видения, раскрывает им запретные знания. Облегчение, которое мы даем, заключено не в благословении плоти, но в блаженстве судьбы. Я пробужу и твой собственный секрет, а затем поднесу зеркало к твоим раскрытым глазам. – Хорошо, – не стал медлить Купер. – В смысле, да. Да, пожалуйста. Покажи мне мою судьбу! Если ты сможешь это сделать, я буду крайне признателен. «Особенно если это объяснит, почему меня похитили», – подумал он, но вслух произносить не стал. Леди развела руки и прошептала какую-то свистящую фразу, обращаясь к углам комнаты, а затем задернула шторы, скрывая от глаз кобальтовое утреннее небо. – Может казаться неправдоподобным, но когда-то этот город процветал; я видела его таким собственными глазами в воспоминаниях одного очень, очень старого клиента. Он до сих пор скорбит по тем временам. Затем все перешло в руки смертных, и с тех пор наступила эра праха и упадка, а мои сестры и управляющие еще пытаются сохранять глянец, присущий тем дням, когда на протяжении целых эпох мы гордились своим трудом, а понятие «шлюха» еще не было в ходу. Я этого, разумеется, уже не застала, но, прибыв сюда, увидела Ля Джокондетт столь же безукоризненно чистым и сияющим. Мои умения привели меня, и с годами я стала здесь хозяйкой. – Да, – едва слышно пробормотал Купер, – я уже заметил. Шлюха, некогда бывшая царицей, склонилась над ним, исходившее от нее облако благоухания обволокло и отравило его, и все, что он мог теперь видеть, так это только полные влаги глаза и пряди волос, подобные струям бегущей в не знающей света бездне великой вселенской реки. Они подхватили и укачивали его, пока ступенчатый потолок над его головой не раскрылся, оглушив Купера видениями за гранью возможного. – А как насчет третьего типа шлюх? – спросил Купер у белухи, в чьих глазах бушевало оранжевое пламя.