— А почему это вас интересует? — Да меня многое интересует, что вас касается. — Например? — Например, как вы проводите день? Что вы целый день делаете? — Ничего не делаю. — Решительно ничего? — То есть делаю: читаю, гуляю, хожу в гости, в театр, к портнихе, за покупками. — А муж? — А муж занят своими делами. Приходит домой поздно, усталый, ложится отдохнуть, потом опять уходит. Иногда уходим вместе. — Так что вы как бы не замужем? Велярская засмеялась. — Это и называется быть замужем. А быть вместе целый день называется иначе. — Как же? — Ну, я думаю, вы не настолько грубый пролетарий, чтобы таких вещей не знать. Тумин крепче прижал ее руку к своей. — Вы ужасно милая женщина, Нина Георгиевна. Я понимаю Пономарева. — Уже?… Они засмеялись и пошли еще медленней. — Странный вы человек! Вы спрашиваете, что я делаю. А что я могу делать? Трудиться? — А почему бы нет? — Как? В какой области? — У меня, конечно, может быть один ответ: в коммунистической. — Пожалуйста! С громадным наслаждением; если это будет забавно. — Очень мило! Если это будет забавно! — Конечно. Если не забавно, то зачем я стану тогда делать. Тумин нахмурился. — Вот, вот. Тут-то оно и начинается. — Что начинается? — Черта, через которую не перескочишь. — Какая черта? — Женская. Все женщины такие. И самые квалифицированные — особенно. — Я не понимаю, про что вы говорите. — Я говорю про то, что забавного в коммунизме ничего нет и что поэтому у коммунистов нет настоящих женщин, а есть такие, которые давно забыли, что они женщины. Поэтому коммунист бежит к буржуазным дамам, корчит перед ними галантного кавалера, старается спрятать свой коммунизм подальше, потому что он, видите ли, незабавный, и понемногу развращается. Велярская засмеялась. — Это относится как к членам партии, так и не членам, да? — Вы хотите сказать, относится ли это ко мне? Да, относится. Велярская заглянула ему в лицо. — Вы как будто даже рассердились. Простите меня, если я в чем-нибудь виновата. Тумин отвернулся. — Вам смешно, а мне грустно. Женщина — ужасная вещь. Особенно для нас, коммунистов. Хуже всякой белогвардейщины. Велярская отстранилась и высвободила руку. — Ну, знаете! Если общество буржуазной дамы вам так вредно, то лично я могу вас от этой неприятности избавить. Я совершенно не заинтересована в вашем коммунистическом падении. Они подошли к подъезду. Тумин прижал ее ручку к губам. — Простите меня, Нина Георгиевна. Я вам чего-то наболтал. Больше не буду. — Просите прощенья как следует. Тумин взял обе ручки и поцеловал каждый пальчик. — Ну, простила. Звоните мне. И скрылась за дверью. Тумин постоял в задумчивости. Подъехали двое на извозчике. Человек в котелке слез, а другой уселся поудобней. — А Сандарова с Ниной Георгиевной я все-таки сведу. Котелок засмеялся и вошел в подъезд. XIV Сандаров сидел в кабинете. Вошел Тарк. — Я к вам по поручению ячейки. — Прошу. — За последнее время в ячейке много толков вызывает ваше поведение. — Мое? — Да, ваше. — Очень интересно! И что же говорят? — Говорят, что вы обуржуились. — В чем же это выражается? — В вашем отношении к партии, в ваших суждениях. — Это что я критикую наших партийцев? — Хотя бы.