Петр Павлович поднялся за столом, опершись на него руками. — Квартира девять? Хорошо, сейчас будем! Инспектор повесил трубку и посмотрел на Осокина. Тот, в смущении, гневе и страхе одновременно, спрашивал: — Что там? Что там? — Застрелилась какая-то девица… Или убили ее — ничего не выяснили еще! Ваш район, Петр Павлович, пойдемте и вы! Осокин сорвался с места, ураганом помчался к двери и исчез, прежде чем успели надеть на него шапку, вразумить, остановить, объяснить. Инспектор покачал головой и пошел за ним. Глава XI Так жить нельзя — Хорохорина я на лестнице обогнала, — задыхаясь от беготни, сказала Зоя. — Он сумасшедший какой-то: ничего не видит! Давай письмо! — Все они сумасшедшие! — равнодушно ответила Вера, доставая из-под скатерти конверт, и, подавая его, спросила: — От кого? — Отец, конечно, — взглянула на конверт Зоя. — Некогда, Верочка! Хорохорин идет, значит, собрание кончилось. Меня Сеня в клубе ждать будет! Я прямо с работы сюда… — Какое собрание? — А перевыборы. Хорохорина отозвали и уж не выберут теперь! Прощай! Она вышла и в дверях столкнулась с Хорохориным, который даже не узнал ее. Он был бледен, как всегда, но никогда еще не чувствовал такой слабости, безволия и нерешительности, как в этот раз. Войдя, он осмотрелся кругом, точно видел впервые и Веру, и комнату, и картинки на стенах, и дырявое кресло, и круглый стол. Он покачал головою, пробормотал со вздохом: «Так жить нельзя» — и стал у окна, глотая сухими губами воздух, как только что выловленная и выкинутая на берег, измученная крючком, длинная костистая рыба. Вера не без сочувствия посмотрела на него. — Что случилось, милый мой? — Ничего! — То есть как ничего? Собрание чем кончилось? — Королева выбрали! — А тебя? — Меня? — Он удивленно взглянул на нее и махнул рукою. — Куда я гожусь теперь, Вера? Я никуда не гожусь! Теперь уже все кончено, решено и подписано… Вера вздохнула, села на кровать и, положив голову на руки, обнявшие судорожно железные прутья спинки, стала смотреть на Хорохорина с преувеличенною ненавистью и презрением. — Послушай! — зло сказала она. — Послушай! Если уж тебе не терпится, то выкладывай все, что у тебя есть, только скорее — мне заниматься нужно, — и уходи! Он смотрел на нее, слушал и с радостью чувствовал, как сам переполняется гневной тоской и решительностью. — Если ты хочешь, — кривя губы, выговорил он, — то могу сказать и это… Тебя это может заинтересовать — кажется, я заразился… — Чем? Она вскинула голову, отклоняя ее назад, точно ждала удара. — Глупый вопрос. Я о чесотке не стал бы тебе докладывать, а с тифом пошел бы в клинику. Вера сжала зубы и тихонько спросила: — Когда? — Давно уже, вероятно. Завтра мне сделают исследование, тогда скажут наверное. Если тебя это интересует — можешь справиться… Вот… Он вырвал из кармана скомканную бумажку и бросил ее на стол. — Вот с этой бумажкой пойдешь и справишься. Я не пойду. Я вообще больше никуда не пойду, и мне ничего больше не нужно. Вера подошла к нему Она смотрела на него с ужасом. — А я? Я — тоже? Он пожал плечами: так трудно было устоять от искушения причинить ей такую же боль. Он сказал серьезно: — Вероятно… — Ты и до меня, до меня был болен? Она впилась в его руку пальцами с такою силою, что он невольно вырвал ее. — Да, наверное! — И ты знал? Ее лицо, искаженное злобой, было страшно. Хорохорин оттолкнул ее: он почти боялся ее, этой женщины. И эта страшная ненависть, гнев, насквозь пропитанный презрением, самое лицо ее, опаленное краской стыда и унижения, были действительно жутки. Хорохорин бессознательно отодвинулся от нее. — Гад! — прошипела она. — Гад! Он не мог скрыть мгновенного торжества, отмщенного унижения. Эта тень, пробежавшая по его лицу, заставила Веру сдержаться. Она покачала головой. — Ты лжешь, Хорохорин? Он промолчал. — Ты лжешь, я спрашиваю! — крикнула она. — Лжешь? Он только взглянул на нее, не отвечая. Это молчание было страшнее самых горячих клятв. Тупея от ужаса, дрожа от страшного холода, как острый сквозняк пробиравшегося откуда-то изнутри наружу, Вера продолжала ждать ответа. Хорохорин молчал, опустив голову. Тогда, овладевая собою, она спросила: — Где же ты сам?… Она не кончила. Он закричал исступленно: — Где я сам? Там, там, где и все… Один раз и я дошел до проститутки по твоей милости! — Когда, когда это было? — простонала она. — Когда ты, ты, ты меня выгнала отсюда! Вот когда это было! Через тебя ушла Анна, ты не далась мне сама. И по делам: нам обоим нужно было заботиться о здоровье, а не разыгрывать мещанских драм. — Негодяй! Она вдруг с какой-то гневною страстностью выпрямилась и согрелась в ненавистном отвращении к этому человеку. Он засмеялся. — Что ж! Доигралась? Ну и ладно! — сказал он, утихая. — Все равно! Дело случая… Этот тон отрезвил ее. Она тряхнула головою и заметалась по комнате. — Подожди, — шептала она почти про себя. — Подожди… Я же ничего не заметила. У меня никаких признаков, ничего… Разве можно не заметить? Он чувствовал какое-то тупое удовлетворение от ее лихорадочного волнения и, стараясь скрыть злость, отвечал просто: