Именно домик на Межевой оказался роковым для Лены 3-вой. Мы уже знаем, что по этому делу был осужден и расстрелян Александр Кравченко. Что же произошло на самом деле с девочкой, труп которой нашли в реке Грушевка? Свою роль в судебной ошибке сыграло еще одно совладение, которых так много в этом деле. Александр Кравченко жил на той же Межевой, в доме 19. Только настоящий убийца отделался тогда вызовом к следователю. Сам Чикатило рассказывает так: «…Убийство этой девочки у меня было первым преступлением, и я сам, без чьего-то напоминания, искренне рассказал об обстоятельствах ее убийства. На момент моего задержания по настоящему делу следственные органы не могли знать, что это убийство совершено мною. Именно после этого преступления я начал убивать других своих жертв…» Как видно из дела, Чикатило не просто слонялся у школ. Он «прикармливал» детей жевательными резинками, «приручал» к себе. Как свидетельствуют документы, Лену 3-ву он давно «приручил». Напомню: убита она была 22 декабря 1978 года. После этого подружки Лены рассказывали оперативным работникам: «Лена по дороге домой должна была зайти к дедушке за «жвачкой», — говорила одна. Вторая: «Лена сказала, что она договорилась с дедушкой, который ей дает импортную «жвачку», что после уроков она пойдет к нему и что он живет по пути; ей нужно сойти с трамвая на одну остановку раньше». И выясняется, что подругам про этого дедушку Лена рассказывала еще в сентябре, октябре, ноябре, говорила, что он и им может дать «жвачку». Мы видели: в показаниях Кравченко была постоянная путаница. Чикатило добровольно признался в этом убийстве, никто у него показаний не выбивал, «явку с повинной» не требовал. Однако не сразу пришел к окончательным однозначным показаниям и он — как отмечает следствие, «путался» в месте преступления. Но один действительно путался, другой — намеренно путал. Рассказывая впервые об этом преступлении, Чикатило сказал, что поехал посмотреть, все ли в порядке в домике на Межевой, встретил на остановке трамвая «Грушевский мост» девочку с портфелем, она шла попутно. Проходя через пустырь, напал на нее… После этого труп сбросил в реку и ушел… В деле Кравченко, истребованном из архива областного суда, обстоятельства этого преступления имелись. Где-то были и материалы, собранные по проверке Чикатило, но почему-то не приобщенные к делу. Их нашли, рассмотрели, сделали вывод: еще тогда он обоснованно подозревался. А теперь объясняет это преступление случайным стечением обстоятельств, называет местом убийства не пустырь, а остановку «Грушевский мост», хотя, судя по собранным тогда еще материалам, все это не состыковывается. Был человек, который видел, как встретились убийца и его жертва на остановке «Трампарк». Свидетель Гуренкова стояла метрах в пяти от них, ждала трамвай. Незнакомый мужчина что-то говорил девочке, а сам подозрительно поглядывал на нее. Ей казалось, что девочка в чем-то сомневается, и хотела и не хотела идти, а мужчина продолжал уговаривать. О чем говорили, свидетельница не слышала, делали они это тихо. Затем мужчина пошел вперед, а девочка следом. Была она одета в красное пальто с капюшоном, отделанное черным мехом, в кроличьей шапке, войлочных сапожках. Позже, в милиции, по фотографии она узнала в девочке 3-ву. Мужчина в возрасте сорока лет, ростом 170 сантиметров, нос длинный, лицо удлиненное, был одет в длинное пальто, в шапку из цигейки, в руке была сумка, в ней — бутылки с вином… Надо отметить: свои показания Гуренкова дала не сразу. 24 декабря она с сослуживцами приезжала с работы домой на обед, на мосту была пробка. Пошли. И увидели, как из реки извлекают труп девочки. Она сказала, что именно этого ребенка видела на остановке с мужчиной. Подруга поделилась новостью дома, муж ее был членом добровольной народной дружины, он сообщил о свидетеле в милицию. На другой день к Гуренковой приехали, с ее слов изготовили фоторобот, напечатали фотографии, показывали людям. И сама Гуренкова вместе с работниками милиции ходила по улицам города в надежде, что его удастся найти. Через некоторое время от сотрудника милиции узнала, что убийца арестован. «Что же вы мне его не показываете?» — спросила она. «Надо будет — покажут», — ответил тот. Ей показали Чикатило только в 1991 году. В группе предъявленных ей мужчин она его опознала уверенно. На суде призналась: как единственный свидетель, она боялась все годы после того, как расстреляли другого. Как бы там ни было, но польза от ее показаний была большая, составлен фоторобот. Как же его использовали? В конце декабря 1978 года, по горячим следам, с ним ходили по предприятиям, организациям, учебным заведениям. Через несколько дней после убийства два работника милиции зашли к директору ГПТУ № 33 Ивану Андрееву, показали фоторобот, спросили, не знает ли он похожего человека. Тот ответил, что ничуть не сомневается, фотография хорошая, и на ней — Чикатило Андрей Романович, который у них трудится. Работники милиции предупредили, чтобы он об этом никому не говорил. Иван Андреев знает, что Чикатило в милицию вызывали раз пять или шесть. Но вскоре, узнав, что в убийстве обвиняется другой человек, был несказанно удивлен: зачем же ему Чикатило показывали? Амурхан Яндиев, идя путями этого давнего следствия, уже в 1991 году не мог взять в толк, почему милиционеры никакого документа о беседе с директором училища не составили. Впрочем, удивляло многое. К уголовному делу Кравченко не был приобщен протокол допроса живущей по Межевой, 24, Людмилы Сибиряковой. Его нашли в уголовно-розыскном деле. Может, потому и в протоколе следователя прокуратуры не содержится никаких вопросов к Сибиряковой о Чикатило и его домике на Межевой, 26, что даже информацию об этом оперативники следователю не дали? А Сибирянова рассказала, что в дом на Межевой, 24, переехала только в октябре, соседа не знает, что ведет он себя замкнуто, купил домик вроде для отца, сам бывает там редко. На работе по радио услышала о пропаже 3-вой Елены, которая была подругой ее дочери. В день исчезновения девочки они с мужем, Матвеем, были в кино на вечернем сеансе и, возвращаясь домой в 19 часов, увидели, что из дома № 26 на улицу падал свет, но окна были зашторены, и видеть они никого не могли. Она подумала: «Вот хорошо, от соседа дорога освещается». Раньше в этом доме никогда свет не горел. Через два дня их снова вызвали в милицию. Там и соседа встретила. Извинилась, спросила: был ли он дома в тот вечер? Он отрицал. — Если не были, то почему в доме горел свет? Он не ответил, только глазами моргал… Странно выглядит эта история только для непосвященных: допросы, показания, исследования отсутствовали в уголовном деле Кравченко. Они мирно лежали в уголовно-розыскном: показания жены Чикатило и его самого, свидетелей. В те дни напротив дома на улице нашли след крови. Но эксперты об изъятом материале не знают, он где-то вообще затерялся. Были самые веские причины, обоснования для того, чтобы в убийстве девочки подозревать Чикатило. Но в связи с арестом Кравченко дальнейшая отработка его была прекращена… И только в ноябре 1990 года он сам признался в этом своем злодействе. Только тогда Яндиев и Костоев установили: работники милиции все, что касалось Чикатило, даже не дали следователю прокуратуры, а представили лишь то, что касалось «вины» Кравченко. Следователь же покорно шел на поводу у оперативников. Некоторые участники судебного заседания склонны считать, что это преступление недостаточно доказано. Основанием служит то, что вначале Чикатило перепутал остановки, потом место, обстоятельства убийства. А коль так, то веры ему нет. Действительно, вначале он так и показывал: место действия — пустырь. И много позже, уже в августе следующего года его рассказ совпадет с установленными раньше объективными обстоятельствами. Может, ему, как и Кравченко, тоже «подсказали»? …Разговор у них с Леной завязался. Чикатило не понял, то ли она заходила к подруге, то ли идет к подруге. Она сказала, что хочет в туалет. Было холодно, и он ей предложил зайти и нему, это рядом, а потом она вернется на остановку и уедет. Она стеснялась, но все же пошла. «…Мы зашли в мою мазанку, — рассказывал он — Я включил свет и как только закрыл дверь, сразу навалился на нее, подмяв под себя, повалив на пол, стал срывать одежду. Девочка испугалась, закричала, а я стал зажимать ей рот руками… Ее крик возбудил меня еще больше… Хотелось все рвать и трогать. Она хрипела, я ее душил, и это мне принесло какое-то облегчение. Когда я понял, что убил девочку, встал, оделся и решил избавиться от трупа. У нас в переулке было темно, решил одеть ее снова и труп отнести и пустырю, рядом с домом, и там выбросить в речку. Река имела быстрое течение, поэтому труп должно было унести. Так я и сделал: одел ее, взял под мышки, забрал с собой и ее портфель, и все вынес из дома. Вышел на пустырь, оттуда труп бросил в воду и там же выбросил портфель… Видимо, в этом своем состоянии я забыл выключить свет в доме, так как когда обнаружили труп 3-вой и искали преступника, этот факт стал известен следственным органам. Меня вызывали в милицию, допрашивали, я отрицал свое участие в этом преступлении, и мне поверили… Вскоре уехал на курсы повышения квалификации, потом интересовался, чем все расследование кончилось. Слышал, что за это убийство задержали какого-то мужчину…» Это было первое его преступление. По некоторым характеристикам оно действительно выбивается из ряда. Например, глаза у Лены остались целыми, в отличие от других жертв, и это было одно из оснований для утверждения, что преступление «не его». Уже в эти дни следствие, докапываясь до мелочей, устанавливая, похищал ли преступник вещи, деньги, ценности своих жертв, обнаружило, что среди вещей Лены 3-вой недостает шарфика. Чикатило потом все пояснил: «Во время совершения преступления я шарфом завязал 3-вой глаза. Я не мог выдержать ее взгляда…» Потом уже он «найдет выход» из трудного для себя положения. И даже на скелетированных останках его жертв эксперты будут находить следы от ножа в глазницах. Нанесение этих ран приносило ему удовлетворение, утверждают психиатры. Исследуя Чикатило в институте имени Сербского, они отмечали: в то время когда он совершал свои развратные действия в школе-интернате — на пляже, в классе, это приводило к семяизвержению, укрепило потребность сексуальных контактов с детьми. Получал он удовлетворение и тогда, когда прижимался в транспорте к молодым девушкам и женщинам. После каждого подобного случая у него резко улучшалось настроение, появлялось чувство физической и психической разрядки. Одну-две недели после этого чувствовал себя бодрым, жизнерадостным. Однако после незначительных конфликтов, неприятностей на работе, даже при перемене погоды ухудшалось самочувствие, нарастала тревога, появлялась раздражительность, он вновь ощущал себя униженным, ненужным человеком. Когда видел на улицах девушек в коротких платьях, чувствовал сексуальное возбуждение, хотелось дотронуться до них. Пытался подавить возбуждение с помощью физической работы. Постоянно что-то переделывал на дому, ремонтировал, рыл погреб. Иногда пытался вспоминать предыдущие эпизоды, но в этих случаях ощущал лишь усиление раздражительности. Первое убийство свое психиатрам объяснял тем, что в тот период чувствовал себя особенно подавленным. Незадолго до случившегося был избит учениками, понимал, что, возможно, придется оставить педагогическую деятельность, испытывал страх, что могут снова наброситься и избить. Стал носить нож. Пояснил: для защиты, не для убийства. …Но он к нему был готов, подошел вплотную. Сам Чикатило отмечает главное: крик девочки возбуждал. Но на этот раз вид крови привел его в неописуемое возбуждение. Он испытал ярко выраженный оргазм, какого раньше не знал… Родные его именно в период, совпадающий по времени с этим убийством, заметили изменения. Он вдруг спохватывался, куда-то направлялся. Потом возвращался, озирался, будто что-то забыл, снова бежал и опять возвращался, будто был не в себе. Скорей всего, он боролся с тем, зовущим его, Чикатило, который хотел повторения того, что так неожиданно доставили ему муки и кровь маленькой, слабой жертвы. Это состояние жена связывала с беспокойствами по поводу вызовов в милицию. Но его волновало, как отмечали и психиатры, совсем другое. Первое преступление такого рода глубоко потрясло, запало в душу, и, как отмечает сам Чикатило, оно его звало куда-то. Если бы знали тогда в милиции о его смятении! Знали бы, что за первым убийством может последовать еще много десятков. Смею утверждать: и не хотели они этого знать. Уже давно стало правилом: отбрасывать все попутное, брать только то, что похоже на искомое. Дело «Лесополоса» показало: если доводить какое-то направление до конца, то попутно раскрываются десятки, сотни преступлений по делам, в которых в свое время следователи зашли в тупик. Займись они тогда Чикатило поплотнее, не было бы трагедий и этого ужаса, продолжавшегося многие годы. Одно маленькое усилие — и стало бы ясно, что в психическом плане наступило раздвоение личности Чикатило. Один — хороший семьянин, добытчик, работник, общественник. Другой — сексуально озабоченный: пристает, прижимается и женщинам, подглядывает в туалетах, его уже узнают. Но нет системы работы с такими больными. Это считается «стыдным», недостойным того, чтобы информировать какие-то службы. Соседки Чикатило видели: гнался за девочкой. Рядом была убита Лена. Должен бы был встревожить этот случай, тем более женщин, матерей. Не встревожил. И завуч школы, должностное лицо. Ее обязанность, самая прямая — защитить вверенных ей детей от маниакальных действий неизвестного человека, избравшего школу, в которой она работает, объектом для своих упражнений. Но и попытки не сделала. Даже после убийства в соседней школе. Но почему же Чикатило, уже признавшись в убийстве, которое ему не предъявлялось, не говорил сразу всей правды, запутывал следствие. Он подтвердил это и объяснил своим беспокойством за безопасность семьи. 5 августа 1991 года, через девять Месяцев после первого показания по этому делу, он признается: «На первых допросах я не мог правдиво сказать о месте совершения убийства 3-вой, так как в это время члены моей семьи проживали в этом же городе Шахты. И если бы я сказал, что убил ее в моей мазанке, то жители города могли бы уничтожить мою семью. Позже мне стало известно, что члены моей семьи поменяли фамилию и выехали из города Шахты, и вот после этого я уже дал более правдивые показания о месте убийства этой девочки, и сделал это даже с выходом на место в этот дом». Еще одно проявление неоднозначности человеческой натуры. Почему его прятали в казематах КГБ? «У меня просьба к суду есть. Не надо его приговаривать к смерти. Не надо. Пусть будет 15 лет. Пусть меньше. Но тогда из казематов КГБ, где его так долго прячут, он попадет к нам… Мы повторим все, что ты делал с нашими детьми. Чикатило, мы все повторим. И ты все, по капельке, почувствуешь… Как это больно». В этот день, 14 августа 1990 года, у Чикатило на душе было неспокойно. Вчера приходили из домоуправления, начали нудить: ты, дескать, опять захламил соседский двор, нет с тобой сладу, чуть что — Горбачеву пишешь… Житья от тебя в Шахтах, говорят, не было и в Новочеркасске надоел всем своими жалобами. Комиссия за комиссией… А сам-то, сам… И все в таком духе. Развезли… Он чувствовал себя подавленным, униженным, втоптанным в грязь. «Почему они все постоянно позволяют себе смешивать меня с дерьмом?» — думал он. Наконец взял конверт, заклеил, положил на табуретку, придавил книжкой, сел, подождал, чтоб лучше клей схватился. Он снова писал в Москву, жаловался на работников домоуправления: небось за взятки стараются. Если не выведу на чистую воду, так пускай хоть покрутятся… Распоясались… Душевное беспокойство нарастало. Надо бы снять это ужасное, давящее, гнетущее состояние. Мысли о письме немного отвлекали, надо было продумать, как его отправить. Новочеркасской почте он не доверял: перехватят, потом еще ухмыляться за спиной будут. Что, дескать, съел? Нет, из Ростова надежнее. — «Отправлю с Главпочтамта заказным», — подумал, вставая. Из Новочеркасска в Ростов он отправился привычной электричкой. Успел походить по Ростову, надумал было съездить в автомагазин, посмотреть запчасти для своего «Москвича». Однако похоже было, что пока доедет, магазин успеет закрыться на перерыв. И Чикатило решил возвращаться домой. Что ему было всегда известно, так это расписание электричек, которые для него — дом родной. На вокзал он прибыл вовремя, поезд тоже тронулся по расписанию… Сидеть он не мог, пошел по вагонам. Беспокойство росло, природу этой тоски он знал, понимал, что именно его тянет из конца в конец электрички и обратно. Целеустремленно пробежав, затем вернувшись, ничего для себя интересного не нашел. Являясь здесь не гостем — хозяином, Чикатило умел отличить хуторян от дачников, дачников от потрошителей дач, садов, огородов, погребов, этих — от праздношатающихся. Мальчики и девочки, которым некуда себя деть, были ему понятнее, ближе, он безошибочно мог увидеть в глазах ребенка тень, по которой и угадывал заброшенность или просто временную неудачу, которую можно легко снять, посочувствовав. Ребенок умеет ответить на добро, он готов пойти куда угодно за человеком, понявшим и принявшим на себя беду, которая для любого взрослого кажется ничтожной, а то и смешной. Такое не каждый взрослый способен понять, разве, может быть, очень сильный или очень слабый, сам испытавший и узнавший, что такое унижение или груз недетских забот… Электричка привычно катила вдоль берега Дона. Вот уже и под аксайский автомобильный мост через речку нырнули. Сразу за ним внизу начинался песчаный берег с редкими рыболовами, который прерывается сначала горами песка и щебня, выгружаемого с барж, а потом, напротив стекольного завода, лодочной станцией. Оттуда до самой остановочной площадки «Аксай» растянулся непрерывный песчаный пляж, который он не любил: застывшие дома на высокой круче правого берега Дона неусыпно следили квадратами окон за берегом, широкой полосой воды и даже за паучками машин, бегущих по светлой ленте на той, дальней стороне береговой полосы. Но пляжи эти он рассматривал, не отрываясь. Волнение его усиливалось, когда видел обнаженные тела пляжников, забывших, что за ними могут наблюдать, сценки, которые приводили в трепет и в то же время в ярость. Даже и увидев нечто для себя интересное на этом пляже, он не мог здесь сделать остановку и попытаться войти с кем-либо в контакт уже из-за одних только окон, из которых виден каждый кустик на пляже не просто, а сверху. Для него был надеждой теперь, пожалуй, только новочеркасский пляж. Из электрички он, правда, виден как на ладони, но дикие, широкие заросли камыша в два человеческих роста были сплошными темными безбрежными пятнами. Он очень надеялся, что новочеркасский пляж «вознаградит» за все неприятности последних дней. У города Аксая Дон свернул далеко в сторону, началась речка Аксай, и зимой теплая от подогрева Новочеркасской ГРЭС. Она сначала прямо шла рядом с дорогой, еще стояли на ней суда, а после затона крутнула и убежала вправо, в пойму, вернувшись снова к дороге после остановки Пчеловодная. Но ни эта платформа, ни Александровка, ни Большой Мишкин его не интересовали. Ждал новочеркасские пляжи, и они показались. Камыши.. Так… Там — трое отдыхают… Камыши… Мальчик? Мальчик… Чикатило подобрался, он уже встал в охотничью стойку, продвигаясь, как и все, к выходу… Так… Мальчик, значит… Внутренне он уже бежал, летел, карабкался, срывая ногти. Мысленно был уже там, уже рисовал картины, от которых захватывало дух… Но кто знал о ликовании человека, который спокойно, безошибочно направлялся после трудов праведных в то место на пляже, где, судя по уверенной походке, привык отдыхать? Кто знал, как подрагивают его мышцы, тело наливается молодой, неуемной какой-то силой? Кто знал, что, увидев мальчика на прежнем месте и спокойно раздеваясь, потом входя в воду, ныряя, возвращаясь на берег, он был уже не охотник в обычном понимании. В его мозгу уже возникали новые картины. Он — партизан. И его задача — взять «языка». Теперь он уже мгновенно оценил обстановку, высчитал, когда, куда пойдет мальчик, где он выжмет одежду, где переоденется, и уже точно знал, что занимать исходную позицию должен ближе к камышам, что там придется брать… Из Ростова приближалась следующая электричка. Среди ее пассажиров у одного из окон сидела сослуживица Чикатило, Нина Федотенко. Толкнув сидящего рядом сына, указала на пляж: — Смотри, Андрей Романович… А что ж у него, тоже отгул?.. А Чикатило пристально, хоть и незаметно, следил только за мальчиком, его интересовало, не спешит ли тот на уходящую электричку. И когда одиннадцатилетний Ваня с одеждой в руках приблизился, Чикатило наклонился, будто поправляя пиджак, ловко скользнул в карман за ножом и, направляясь к зарослям камыша, словно только заметив Ваню, сказал: — А, ты тоже… Правильно… Пойдем, выжмемся… Дело мужицкое… Ваня пошел вперед, продираясь сквозь камыши, потом Чикатило пошел первым, зная: раз они уже вместе, мальчик не остановится, пока будет идти он. Нож был маленьким, с лезвием сантиметров шесть. Он не выглядывал из кулака… Тот же день капитану внутренней службы Олегу Ф-ну, кажется, не обещал каких-то необычных забот. В исправительно-трудовом учреждении, где он служил, случались происшествия и всякие неприятности, но были они обычными, работа есть работа, хоть ты детали точишь, хоть дело имеешь с людьми, у которых судьба порой темнее ночи и от которых всего ждать можно. Но такая работа. Утром он обещал сыну: — Значит, так, Вань, ты после обеда — к бабушке, я после работы туда заскакиваю, соберем мопед… У Ваньки глаза загорелись, он уже с утра то и дело собирался бежать к бабушке, не терпелось, матери пришлось его не раз попридержать, остудить. В первом часу позвала: — На, выпей таблетку, дохаешь, как дед. — А сама, — засмеялся и взял стакан. Нонна была, и правда, на больничном, к двум часам собиралась идти в поликлинику. Досадовала: теперь вот Ванька кашляет. Надо же: были на пляже, фотографировались, он отказался даже в воду заходить, боялся, что усилится простуда. Значит, крепко достало, обычно он никогда и плавки не выжимал, мол, пока дойдем, успеют высохнуть. Провожая его к бабушке, наказывала: — Да не валяйся опять на мокром песке… Поможет тебе эта таблетка потом… — Ладно, мам, куда мне купаться. Я лучше сразу мопедом займусь. Пока папка придет, я сам успею много сделать… Бабушка жила от них далеко, но дорога была привычной. Он вошел во двор, когда соседка окликнула: — Вань, а бабушка утром в Красный Сулин уехала… Не сказала, что ль?.. — Не-е-т, — протянул Ваня… — Наверно, скоро вернется. Подожду…