Прямо по проходу в конце зала возвышается нечто вроде эстрадной площадки, на которой располагаются судейский стол, кресла с высокими спинками, среднее венчает еще старый герб Союза. Справа кафедра для секретаря суда. Потолок в зале невообразимо высокий, метров, наверное, семь. Три окна начинаются высоко, заканчиваются почти под потолком, занимая практически всю стену. Они в зале единственные, свет бьет в глаза, думаю, что фоторепортерам вряд ли удастся снять судей — они находятся в таком месте, что обильные потоки света проходят мимо и сидящие за столом не очень видны. Еще одна дверь в конце правой стены, за клеткой, ведет в коридор, из которого можно попасть в областной суд, прокуратуру, коллегию адвокатов и множество других организаций, переполнивших кабинеты Дома правосудия… Начинают занимать места в зале потерпевшие: отцы, матери, родственники погибших. За столом, стоящим между рядами кресел слева и возвышением для суда, разместился представитель Государственного обвинения Николай Герасименко. Вслед за ним за стол напротив, через проход, сел спиной к железной клетке защитник подсудимого Марат Хабибулин. В зал заглянул судья Леонид Акубжанов с неизменной своей сигаретой, посмотрел влево, вправо, подвигал кадыком на длинной шее, вынул сигарету изо рта, отвел руку с нею назад, ближе к двери, тихо сказал, обращаясь ко мне: — Ну как, собираются?.. Значит, начнем вовремя… А вы боялись. Постояв, ушел. В зале уже людей было много, но стояла тишина. Мимо милиционера и солдата охраны, пошелестев повестками, входили и входили новые люди, тихо пробирались, будто боясь спугнуть тишину, занимали места и застывали, как и все, повернув голову к пустой пока клетке. Биологическая энергия все же есть у человека, она от родственников передалась журналистам, охране, группе психиатров, занявших часть зала, студентам юридического факультета, уговорившим-таки председателя суда пропустить их на процесс… Это влияние я на себе испытал, когда чувство профессионального интереса вдруг захлестнули другие, очень сильные чувства, соединяющие ужас, страх, ненависть, сострадание и какую-то непонятную агрессивность. И мой взгляд тоже вдруг приковало к этой проклятой, пока пустой железной клетке, заслоненной солдатами и милиционерами… …Его появление было для всех неожиданным: гулкий стук сапог по деревянной, скрытой барьером лестнице, ведущей прямо к клетке снизу, лязг металла… И за решетной появился он: худощавый, бритоголовый, в оранжево-черно-белую клетку рубахе, на которой была с давних времен знакомая надпись: «Олимпиада‑80». Сначала все застыло, замерло, в этой тишине невдалеке от клетки встала белая, словно бумага, женщина, медленно, будто во сне, начала приближаться, смотрела, не отрывая взгляда, на того, кто отнял у нее ребенка, у нее, живущей отсюда за тысячи километров… Отнял… Она зашаталась… Ее подхватили.. И вдруг кто-то душераздирающе закричал… И сразу закричали, кажется, все… «Ублюдок», «убийца», матерные слова… Вдруг я увидел руку, потянувшуюся к кобуре офицера, который, как будто ожидая такого, крутнулся, сделал шаг в сторону… Ту женщину наконец догадались посадить на скамью, она все не приходила в себя, судейские девчонки побежали искать воду. Кому-то еще стало плохо, потом еще сразу в нескольких местах… Тот, в клетке, машинально отодвинулся на середину, быстро глянул вверх, убедившись, что и оттуда защищен решетной, схватил какой-то большой лист бумаги, стал закрываться… Наконец, поняв, что до него не доберутся, уселся на скамье поудобнее, осмотрелся, внимательно изучил каждого из работавших вплотную кино-, фото- и тележурналистов — наших и зарубежных, потом начал… вертеть головой так, будто делал упражнения для разминки шеи: сначала справа налево, потом в обратную сторону. Это всех оскорбляло, будто он занимается чем-то непотребным, волнение в зале усилилось. Все видели: встала секретарь, будто что-то кричит, некоторые замолчали и только после этого услышали в очередной раз повторенное «Встать, суд идет!», хотя и без того все стояли… Сгибаясь под тяжестью многочисленных толстых папок прошли по проходу председательствующий и заседатели, заняли места, надо было уже садиться, но многие продолжали стоять, а другие были вынуждены: хлопотали у потерявших сознание, передавая от одного к другому единственный стакан с водой, которую девочки, спасибо им, принесли… В такой суматохе начинать судебное заседание было невозможно, и председательствующий распорядился вызвать бригаду «Скорой помощи». Через некоторое время она появилась, постепенно хлопоты в зале приняли какой-то осмысленный характер, врачи пересаживали приведенных в чувство людей ближе к проходу. Когда улеглась вся эта суматоха, председательствующий, начиная процесс, попросил всех его участников говорить четно, внятно и… как можно медленнее, чтобы секретарь успевала вести протокол. Он следил за рукой секретаря, в нужный момент поддиктовывал, часто и сам склонялся над листом, записывая для подстраховки. Паузы длились долго, и тяжелая атмосфера зала еще более утяжелялась от пустого томительного ожидания. Наконец процедура закончилась, и суд приступил к чтению обвинительного заключения: эпизод за эпизодом в зале рисовались картины, по сравнению с которыми фильмы ужаса — ничто. Каждая из жертв этих преступлений при жизни вынесла такие истязания, страдания, муки, о которых только и принято говорить: нечеловеческие. Снова теряли сознание родственники. Потом стало плохо и солдату конвоя… Наверное, в дни, когда судья страницу за страницей откладывал многостраничное обвинительное заключение, изобилующее кровавыми сценами, не миновали бы обморока еще многие, будь в зале нормальная акустика. Но слова дробились, разрушались на лету до такой степени, что до сознания доходили только ничего не обозначающие осколочки… …Так 14 апреля 1992 года начался этот суд. У меня уже имелось к тому времени два плотно заполненных блокнота, в которые вошли выписки из 222 томов этого уголовного дела, 368-страничного обвинительного заключения и выступлений сотен свидетелей, заметки о встречах и беседы с теми, кто участвовал в операции «Лесополоса», и теми, кого она затронула, порой безжалостно. Но, открывая свой первый блокнот в судебном заседании, я не знал еще, сколько их будет заполнено. Сейчас они передо мною, шесть книжек, каждая страница которых исписана с обеих сторон мелким почерком. Теперь главное — соединить эти блокноты. Рассказать все как было, не отступая от правды… Каждый день в зале № 5 Дома правосудия раздавалась команда: «Встать, суд идет!» Открываю последнюю книжку. 11 августа. В этот день заканчивались прения сторон. Выступал защитник подсудимого Марат Хабибулин. После его выступления был объявлен перерыв. Надолго, до вынесения приговора. Все стали расходиться. Конвой не торопился уводить Чикатило. Фоторепортеры делали последние снимки. За их спинами — Владимир Куливацкий: его сестру убил Чикатило. С сумкой через плечо он подошел к клетке, рука в сумке. И вдруг он вынул руку, взмах… грохот… Фоторепортеры присели. Сжался Чикатило. Рядом с ним упало что-то круглое. Куливацкого взяли за плечи конвойные, усадили за, стол защитника. Один из конвойных зашел в клетку, наклонился, вышел, держа в руке какой-то предмет. Я попросил, и он подал его мне. Ох, Володя, Володя… Это был обрезок толстого стального прута сантиметров десять длиной. Попади в голову — конец. Болванка ударила в прут клетки, чуть не зацепив фотокора… Владимир Куливацкий сидел отрешенно, ждал. Я подошел: — Чего ты ждешь? — Сказали ждать… — Пойдем покурим… Я взял его за руку, он упирался. Потом пошел. Вышли на улицу. — Давай дуй в свой Азов… — сказал я. Я и сейчас считаю, что ничего плохого он не сделал. Сестра его, А-ва, погибла от руки Чикатило. Незачем брату сидеть рядом с убийцей… …Только одна сцена. Сколько еще подобных ей в шести блокнотах, заполненных за это время. Многое из того, что записано, будет рассказано… А ровно через шесть месяцев после начала суда, 14 октября 1992 года, прозвучала последняя в этом жутком деле команда: «Встать, суд идет!» Началось чтение приговора… Падение Как он шел сюда, крепкий, совестливый деревенский мальчишка, которого сверстники называли «Андрей-сила»? Хотел ли закончить путь за этой вот решеткой, как зверь, выставленный в зоопарке? В зале № 5 все так же хлопочут врачи, приводя в чувство вдруг побелевших людей. Все так же напряженно, не отрывая глаз от клетки, сидят родители, потерявшие детей. Многие стараются до появления в проходе судьи и народных заседателей каким-то способом выразить всю свою боль и ненависть к тому, кто их обездолил. Но судья Леонид Акубжанов, похоже, начал овладевать обстановкой, поняв, что вводить в зал подсудимого до начала заседания — значит до предела взвинтить обстановку, при которой потом работать крайне трудно, почти невозможно. Теперь только после того, как суд занимает места, он подает знак конвою: раздаются гулкие шаги, лязг железной решетчатой двери, которая захлопывается за Чикатило. Как он шел сюда, крепкий, совестливый деревенский мальчишка, которого сверстники называли «Андрей-сила»? Хотел ли закончить путь за этой вот решеткой, как зверь, выставленный в зоопарке? Разумеется, нет. Другие, великие устремления исповедовал он, когда учился в Ахтырской средней школе Сумской области. Этот период — 1944–1954 годы. Напомню: в сорок четвертом война еще не закончилась. «Все — для фронта, все — для Победы!» Мы все жили тогда под этим лозунгом. Его мать, боровшаяся за то, чтобы Андрей и его сестра Татьяна выжили, последние силы отдавала работе. Не дай Бог, если в ведомости не появится «палочка», обозначающая выхододень. Это расценивалось как предательство. Жили они очень бедно. Одежду детям покупать было не на что, они ходили в латаном-перелатаном, перелицованном, в лучшем случае — сшитом из старых вещей. Но Чикатило заявил на суде, что именно эта бедность и рождала в нем упрямую мечту о высокой политической карьере. Он говорил: «Я твердо верил: буду не последним человеком. Мое место в Кремле…» Но пока была школа. Не надо иметь много фантазии, чтобы представить, как бы реагировали на такое заявление его сверстники. Вечно голодные, как и он, ребятишки, забившись куда-нибудь в кусты или за сарай, шепотом обсуждали серьезнейший вопрос, а не голодает ли вождь и учитель товарищ Сталин и чем его, интересно, там кормят… В уголовном деле следствие собрало обширнейший материал о житии Чикатило. Учителя и его сверстники отмечают: был замкнут, старался держаться в стороне от других. Ни с кем не дружил. А мог ли он с кем-то или кто-то с ним дружить? Вряд ли: над ним висело чувство несмываемого позора и вины перед Родиной: отец его, попав на фронте в плен, был «изменником, предателем и трусом», а Андрей — сыном труса. Чикатило и сейчас, пожалуй, охотнее говорит о своих преступлениях, нежели об этом «позоре» своей семьи: стереотипы устойчивы. Он так рассказывает о своем детстве: «…В сентябре 1944 года пошел в школу. Был слишком стеснительным, робким, застенчивым, был объектом насмешек и не мог защищаться. Учителя удивлялись моей беспомощности: если у меня не было ручки или чернил, я сидел и плакал. Из-за врожденной близорукости я плохо видел написанное на доске и боялся спросить. Очков тогда вообще не было, к тому же я боялся клички Очкарик, стал их носить только в 30 лет, когда женился… Слезы обиды душили меня всю жизнь. …Старался учиться хорошо. В 1952 году, в девятом классе, являлся редактором школьной газеты, агитатором, политинформатором, членом школьного комитета комсомола. …Я видел, как играли мои ровесники. Ребята щупали девушек. Но я мечтал о высокой любви, как в кино и книгах. Если ко мне подсаживалась девушка, я стеснялся, не знал, как вести себя, робел, дрожал, старался подняться и уйти со скамейки… Я видел один выход: проявить себя в науках, в труде и ждать высокой любви». Невольно проникаешься состраданием к этому робкому юноше, которого постоянно мучит сознание собственной неполноценности. В селе Яблочное то же самое рассказывали о нем учителя и сверстники, и тоже не без сочувствия. Но тут же начинаешь вдруг понимать весь ужас такого сочувствия тому, кто перешагнув от робости к насилию, принес страшную беду стольким людям. Думаю, можно поверить его исповеди об одном случае, который, как мне кажется, из ключевых в его судьбе. В показаниях на суде ростовский психиатр А. Бухановский разъяснил механизм закрепления в психике человека тех или иных убеждений или поступков. Он привел пример с героином: — Представьте себе: человек принял первую дозу. Понравилось, но он понимает страшную опасность повторения, которое может превратиться в устойчивую потребность. После первых доз человек сам выбирает, в его руках решение: продолжать или прекратить. После пятой дозы решает уже не человек, а героин — приобретена устойчивая потребность организма, и субъект уже бессилен руководить своими поступками. Берусь утверждать, что именно о первой такой дозе, только сексуальной, и рассказал Чикатило: «…Весной 1954 года, я был уже в десятом классе, однажды я сорвался. К нам во двор зашла тринадцатилетняя девочка, из-под платья у нее выглядывали синие панталоны… Когда я сказал, что сестры нет дома, она не уходила. Тогда я толкнул ее, повалил к сам лег на нее. Я ее не раздевал и сам не раздевался. Но у меня сразу наступило семяизвержение. Я очень переживал эту свою слабость, хотя никто этого не видел. После этого своего несчастья я решил укротить свою плоть, свои низменные побуждения и дал себе клятву никого не трогать, кроме своей будущей жены». Потом от жены мы узнаем одно удивительное на первый взгляд обстоятельство. Когда она ласкалась к нему, он, строго на нее прикрикнув, разъяснял, что половые органы у человека не для утех и наслаждений, а исключительно для зачатия, для рождения детей, иного предназначения у них нет. Ну а что, собственно, тут удивительного? Человек пытается осмыслить загадку своего появления на свет. Он подрастает, его многое интересует, он задает вопросы. Но кому? Мать он не видит: она приходит — он уже спит, уходит — он еще спит. Тогда так работали. Ну, улучит момент, спросит все же. Ответит: «В капусте нашли». Должна бы помочь, как во всем цивилизованном мире, школа. Но в советской школе не принято было рассматривать эти «стыдные» вопросы, в учебниках о них говорилось вскользь и так невнятно, что пожалуй, именно учебники могли закрепить в его сознании понятие исключительно о «детородном» предназначении половых органов. Может, лишь в последние годы чуть приоткрылась завеса, да только чуть: беспредельную сексуальную безграмотность наших людей отмечают и свои, и зарубежные специалисты, и, главное, мы сами о ней прекрасно осведомлены. Каждый отдельно взятый человек на эту дорогу продирается через свои кусты, куда выйдет — зависит от случая. Знай Андрей об этих проблемах побольше, наверное, не стал бы и ту клятву давать, после случая с соседкой. Укрощение естества — насилие. Плотью, эмоциями лучше все же управлять не насилием, а разумом, что не одно и то же: разум ищет гармонии и согласия, насилие рождает только насилие, его и требует снова и снова. Гармонии искал и Чикатило. Рассказывает его односельчанка: «…В селе Яблочное, недалеко от нас жила семья Чикатило. Я подружилась со своей ровесницей из этого дома Таней. Ее брат Чикатило Андрей учился в Москве. Когда он приехал на каникулы, мы с ним познакомились и стали встречаться, продолжалось это полтора месяца. Андрей был ласковый, добрый… Один раз у меня дома решили с ним вступить в связь, но у Андрея ничего не получилось. В другой раз мы ходили к его родственникам в село Майское. По дороге на лугу Андрей снова сделал попытку… Но у него опять ничего не получилось». Попытки подобного рода у него были и раньше и позже. И не встретилась ему опытная женщина, которая бы знала простую истину: хочешь иметь сильного мужчину, скажи ему, или хотя бы дай понять ему, что он — сильный мужчина. Чикатило хоть и дал тогда клятву, а естество не переборешь, он пытался вступать в контакты. Это привело лишь к молве о его слабости, к злым пересудам, смеху над тем, что являлось личной трагедией, убедившись в которой человек в нашем неустроенном обществе, особенно молодой, нередко ищет веревку да перекладину. Но Андрея минула чаша сия. Он помнил о втором своем предназначении и старался. В то время мало кто «вытягивал» школу. А он очень хорошо ее закончил и с сознанием: «В любви не везет, так в другом — точно». Уехал поступать на юридический факультет университета именно в Москву, где, как он был убежден, он осуществит высокое предназначение… Следователь прокуратуры Амурхан Яндиев, подробно знакомившийся с этой страницей жизни Чикатило, рассказал мне: — Представьте себе: деревенский мальчишка приехал в Москву с чемоданом книг, в городе знакомых нет, жил на вокзале, там же готовился к очередному экзамену, шел в университет и отлично сдавал. Удивительная целеустремленность. И вдруг обнаруживает, что в списках зачисленных его нет. Представьте, как он робко зашел к председателю приемной комиссии, чтобы узнать, в чем дело. Разумеется, он не стал поднимать скандал в связи с тем, что сдавшие хуже зачислены, а он нет. Спросил, ему ответили: «Не прошел по конкурсу». Молча повернулся и уехал. Уже дома директор школы ему грубовато-бесхитростно объяснил: «Дурак ты, что вообще поехал поступать. У тебя же отец предатель…» Но в Ахтырское училище связи Чикатило приняли, он его окончил, по комсомольской путевке уехал прокладывать телефонно-телеграфные линии в Свердловской области, работая там, поступил на заочное отделение Московского электромеханического института, окончил два курса и его «забрили» в солдаты. Демобилизовался в 1961 году, приехал в Ростовскую область, поступил работать на Новочеркасский узел связи. «…И здесь не обошлось без позора, — рассказывал Чикатило. После обеда мы отдыхали рядом с линией связи, в лесопосадках… Я отлучился… Когда вернулся из зарослей, бригадир всем объявил: «Андрей ходит туда, чтобы заниматься мастурбацией». Оказывается, из-за своей близорукости я его не заметил… Сгорал от стыда, из-за слабости в свои 25 лет…» Он уехал из Новочеркасска в районный центр — слободу Родионово-Несветайская, стал работать техником радиоузла, из Сумской области перевез сюда родителей, сестра и познакомила его с будущей женой. Она потом будет рассказывать: «С мужем, А. Р. Чикатило, я познакомилась через его сестру Татьяну. До свадьбы никаких интимных отношений между нами не было. С первой же брачной ночи я почувствовала у него слабость, он не мог ничего совершить без моей помощи. Тогда я воспринимала это как застенчивость или скромность с его стороны. Но такое состояние продолжалось 15–20 лет нашей совместной жизни… Последние шесть — семь лет мы с ним почти не состояли в близости…» Однако разрядка ему была нужна. Читая документы, слушая специалистов в суде, умеющих выявить даже невидимые линии поведения, начинаешь осознавать, что там, во дворе старого дома в селе Яблочное, где повалил он на землю маленькую девочку, принесшую ему минутное облегчение, кроются истоки перерождения робкого юноши в насильника, выбиравшего объектом насилия беззащитную жертву. Становится понятным, почему он, имея техническую специальность, уже утвердившись в ней, вдруг ни с того ни с сего поступил учиться заочно в Ростовский государственный университет на филологический факультет, где и наши пути с ним пересекались в одних и тех же коридорах и в аудиториях во время сессий на ул. Горького, 88. Не секрет, что мы, журналисты, засматривались на «филологинь», среди которых Чикатило и еще несколько парней на весь факультет в богатом розарии терялись, мы их просто «в упор не видели». Кто мог предположить, что один из них решил стать учителем лишь потому, что случай в селе Яблочное отложился на психике и стал болезненной идеей, диктующей ему даже выбор профессии. Это подтверждают своими исследованиями психиатры: «Андрей-сила» не сам выбрал этот путь, та девочка врезалась живой картинкой в память, и само естество, тогда получившее разрядку, теперь вело его. Он, сам того, быть может, не сознавая, стремился изучать таких, как она, ближе, проникнуть в их психологию, научиться свободно управлять. Он устраивается на должность председателя районного комитета физкультуры и спорта, где, он точно знал, нужно будет общаться с подростками в разных ситуациях, выезжать с ними в командировки на соревнования, спартакиады… Затем — учитель русского языка и литературы, воспитатель в школе-интернате № 32, позже в городском профессионально-техническом училище № 39 города Новошахтинска, в таком же училище в городе Шахты. Показания многочисленных свидетелей по делу Чикатило весьма одноплановы: в школе-интернате проявлял нездоровый интерес к ученицам. Под видом оказания помощи при выполнении письменных работ подсаживался к ним «и трогал за различные части тела»… Неожиданно заходил в комнаты девочек в тот момент, когда они раздевались, чтобы лечь спать. Когда оставался один среди девочек, становился шальным… Бывшие его ученицы, сейчас уже взрослые женщины, отмечают: Чикатило постоянно через карманы брюк занимался онанизмом, за это его учащиеся откровенно дразнили… Работая с детьми, он сделал для себя неожиданное, поразившее его открытие: некоторые шестнадцатилетние дети живут меж собой обычной, нормальной половой жизнью. Его уязвило, что они, дети, все это могут, а он, взрослый человек с высшим образованием — не может. Открытие приводило в ярость, но любопытство было сильнее, он подсматривал, убеждался, что все так и есть, что процесс совокупления происходит совершенно открыто, бесстыдно-завораживающе. Он знал, что подростки знают о его знании. Вел себя теперь смелее, агрессивнее, как бы имея право. Однажды повел детей на пруд: отдохнуть, искупаться, позагорать. Одна из девочек, довольно хорошо уже оформившаяся, уплыла от всех и там, вдали, плескалась, нежилась. Он поплыл к ней, громко, чтобы слышали другие, выговаривал ей, что опасно так далеко заплывать, что он не хотел бы отвечать за каждого, кто так и норовит утонуть. Изображая разгневанного воспитателя, призванного следить за порядком и, делая вид, что прогоняет к берегу, стал всю ее грубо ощупывать. Она закричала. «Я почувствовал, — говорил он на суде, — что закричи она громче, и у меня начнется это… наслаждение… Я стал ее больно щипать… Она, вырываясь, кричала неистово… И сразу у меня все началось». А девочки, теперь они женщины, показывают: он требовал, чтобы она кричала громче. Когда она закричала, он вскоре от нее отстал. В судебном порядке Чикатило предъявлялся и такой эпизод. Под предлогом проведения дополнительных занятий он оставил в классе после уроков одну из девочек. И закрыл дверь на ключ. Потом приставал к ней, срывал одежду. Она кричала. Он испугался что услышат, ушел, запер ученицу в классе, думал, успокоится, все образуется. Но девочка убежала через окно, все рассказала родителям. И был скандал. Чикатило пришлось сменить место работы. На новом месте объектами его пристального внимания были мальчики. Один из них, проснувшись однажды ночью, обнаружил, что над ним склонился Андрей Романович и трогает его половой член. Такое повторялось и с ним, и с другими мальчиками, учащиеся перестали его уважать и даже замечать, дисциплины не было никакой, среди ребят шли устойчивые разговоры: Андрей Романович «педик», «озабоченный» и занимается онанизмом… А Чикатило подходил к тому пределу, когда малая доза «сексуального героина», о которой говорил психиатр А. Бухановский, была уже недостаточна. Но с мальчиками он не получал и этой малой дозы. Он стал слоняться по другим школам, заглядывал, а то и заходил в туалеты, «прикармливал» девочек жевательной резинкой, прижимался к девушкам в трамваях и автобусах… Однако он продолжал еще верить в свое высокое предназначение, и в «этой» своей жизни старался расти до предназначенной ему высоты. Одолел четыре факультета университета марксизма-ленинизма. Читал лекции. Сотрудничал с местными газетами: как ни странно, писал на темы морали. Но тот, другой Чикатило в нем, уже переступил многое в законах морали и нравственности, в его сознании многое перекосилось. Чикатило, уверовавший в свое высокое предназначение, уступил другому, тому, которого звала вперед сексуальная идея. Его падение продолжалось… Убийства становятся «серийными» Пощажу себя и других от леденящих сердце подробностей, отмечу только: уже нельзя было не обратить внимание на «почерк», детали которого начинали о многом говорить. Сталкиваясь с мошенничеством, воровством, хулиганством, простой законопослушный гражданин обычно обращается за помощью к милиции — справедливо надеется, что есть службы, которые со всем этим борются, как говорят, не напрасно свой хлеб едят…