— А проявлялось ли его отношение к содеянному? Например, раскаяние? — Такого чувства не приходилось замечать ни разу. Он на выводке вел себя так, будто вместе с коллективом проводит обычную работу. Обычный рабочий момент, вот и все. В феврале-марте 1991 года начались следственные действия по воспроизведению показаний Чикатило. Официально они называются «следственный эксперимент на месте преступления», а для кратности просто «выводка». Это была изматывающая работа. В иных местах у Чикатило накопилось по нескольку жертв: на левом берегу Дона у Ростова, в Ботаническом саду университета, куда уводил их прямиком с вокзала. Многих оставил в парке Авиаторов. Новочеркасск, Шахты, Новошахтинск, Родионово-Несветайский район, Ташкент, Свердловск, Ленинград, Краснодар, Иловайск… Нужно было не просто получить от Чикатило показания, подтверждающие его преступления. Суду необходимо было представить видеоматериал, из которого следовало бы, что обвиняемый действует по своей воле, никто его не принуждает, показания даются без колебаний и сомнений, уверенно. Волею службы в конвойную группу из трех человек попал и Анатолий Евсеев. Два месяца пришлось ему провести рядом с Чикатило в поездах, самолетах, машинах, порой скованным с ним одной цепью. Он называл своего спутника Андрей Романович или Романыч, у них установился полный контакт, о котором Чикатило на суде говорил: «Анатолий Иванович мне как родной человек». Готовясь к выводке, следователи, криминалисты, конвойные, учитывая выполнение своих специфических задач, обсуждали все подробности организации. Лучше, если в группе будут люди, не бывавшие на местах убийств, чтобы не было никакого подлога, чтобы суд ни в чем не усомнился: иначе, просмотрев кадры, судья может спокойно зачеркнуть всю работу, заявив, к примеру, что сотрудник милиции, к которому был «примкнут» Чикатило, направлял действия подсудимого, «вел» его к месту преступления. И против такого аргумента нечего было бы возразить. Тогда придумали такой вариант. Наручники распилили на две части, раздобыли тонкий трехметровый тросик и припаяли концы к каждой части. Провели испытания на прочность. Отработали варианты блокировки ведомого, если он вдруг попытается покончить с собой: например броситься под машину или электричку. Конвой был вооружен. …Утром в конце февраля 1991 года две машины прибыли на пляж в Новочеркасске, где не так давно был убит Ваня Ф-н. Чикатило воспроизвел события того трагического дня. Но тут случилось непредвиденное: кто-то заметил действия милиции, с расположенного неподалеку мелькомбината начали подходить люди, среди них было много женщин. Чикатило первым почувствовал неладное, начал рваться на по водке. Женщины, подошедшие на довольно близкое расстояние, были настроены на решительные действия. Конвойные поняли это по тому, что люди подходят молча, не кричат, не обзывают арестованного всяческими словами. А это обозначало прямую угрозу, решимость начать расправу. К машине путь был пока свободен, кто-то тихо скомандовал: «Бегом! Впереди всех бежал, натянув поводок, Чикатило. Последними хлопнули дверцами конвойные, и автомобили тронулись. Только через несколько минут всем удалось прийти в себя, осознать то, что с ними только что могло произойти. И главное, они были бы бессильны что-либо предпринять: не будешь же в женщин стрелять… Конвойные только теперь начали понимать, что именно предчувствовал, чего опасался Чикатило, заинтересованно, настойчиво выясняя, куда, когда предстоят очередные выводки. Он прекрасно ориентировался, где есть открытая местность, где не исключались скопления людей или возможность случайных встреч, даже просто с прохожими. И если к его доводам не прислушивались, уходил в себя, становился неразговорчивым, задумчивым, им овладевала какая-то тихая паника. Когда приезжали туда, где, по его расчетам, встреча с населением не исключалась, да и вообще на любой открытой местности, он суетился, торопился, рвался на поводке вперед, стараясь быстрее скрыться в чащобе. В следственном изоляторе, давая показания, он к каждому эпизоду сам рисовал схему: подробную, с выкладками, откуда шли, куда направлялись, где свернули… Схемы эти были порой чрезвычайно сложными, отражали мельчайшие детали, что само по себе было удивительным: рассказывалось ведь о преступлениях, совершенных много лет назад. Пятнадцатилетнего Сергея М-ва он убил в конце декабря 1983 года. На теле учащегося профтехучилища из города Гуково было зафиксировано свыше семидесяти ранений. Совместный путь их был долгим. Чикатило вышел с мальчиком на станции Персиановка. Прошли по территории сельскохозяйственного института, потом по аллее к автотрассе Новочеркасск—Шахты, свернули на грунтовую дорогу. Чикатило, поддерживая беседу, искал удобное место и все не мог найти. Снова свернули. Миновали косогор. Новый поворот — направились к скоплению деревьев… Дорога заняла больше часа, так вспоминает Чикатило, все посчитав… Когда проходила проверка с выездом на место, Чикатило, не имея в руках нарисованной им схемы, точно прошел указанным маршрутом. Несмотря на изменения, происшедшие на местности за все эти годы, он вывел группу к месту убийства, указал его. Ошибся всего на 10 метров. Расчет времени тоже совпадал с показаниями. Он практически ни разу сильно не ошибся в описании маршрута движения с жертвой, которое готовил по памяти в камере следственного изолятора, а затем и подтверждая его на месте. Он всегда называл изменения, происшедшие на местности за долгое время: какое-то строение, забор, огород, новые кустарники или деревья, дороги, траншеи — ничто не ускользало от его взгляда. На выводках никогда не молчал. Увидев реку, начинал говорить о том, какая должно быть здесь хорошая рыбалка, мечтал о том, как бы сейчас было хорошо оставить все дела, сесть на бережку да забросить удочку… Именно в этот момент кто-то из ребят сказал: — Андрей Романыч, да у тебя была возможность посидеть, а ты другим занялся… Он наклонил голову и долго, как всегда в таких случаях, не произносил ни слова. Потихоньку забывшись, снова вступал в разговор, переводил его на темы, в которых разбирался. Любил говорить о шахматистах. Знал всех чемпионов мира, рассказывал всевозможные истории. Любил анекдоты, сам многие вспоминал. Говорил на хорошем языке, часто шутил. На одной из выводок, когда Андрей Романович особенно разошелся, опять кто-то напомнил о подростке, которого он убил. И снова Романыч надолго опустил голову и замолчал стал отрешенным, создавалось впечатление, что не слышит разговоров. И конвой, и следователи уже знали: «отключился». «Включаясь», он некоторое время будет беспредельно косноязычным. Долго «входит в русло». Анатолий Евсеев рассказывал много историй. После выводок заметно было: арестованный не страдал отсутствием аппетита. Когда на дороге останавливались пообедать, съедал пару порций борща, второе, третье. Иногда и два вторых съедал. Не мучила его и бессонница: в поезде, в самолете, в камере засыпал практически мгновенно, будто не давил на него груз убийств. Но однажды пришлось переночевать в следственном изоляторе города Шахты — очень много в окрестностях его было совершено убийств, за день не успели справиться, задержались. Узнав, что группа остается в городе, Чикатило не на шутку встревожился: — Я здесь жил, меня сразу узнают, нельзя меня в общую камеру. Убьют ведь… — Кто там убьет? — возразил ему Исса Костоев. — Будете ночевать в одиночке. Что вы волнуетесь так? — Они и в одиночке достанут, — настаивал Чикатило. Оставьте со мной Евсеева. Я ему только верю… — Тогда так, — сказал Костоев. — Оформляем вас под другой фамилией. Зовут вас Николай Иванович. Все слышали? Он будет Николай Иванович везде, где придется ночевать… А Евсееву так и пришлось всю ночь сидеть у открытой «кормушки» — окошечка в двери. И всю ночь он наблюдал за Чикатило, который еще немножко походил, постоял, а успокоившись, лег и мгновенно заснул. К утру проснулся, жаловался, что ему холодно, хоть и был в куртке, имел и другие вещи. Думаю, говорил Евсеев, страх из него выходил. Ночевать он в общих камерах откровенно боялся, считая, что все знают и его, и о сотворенном им. Когда пришлось заночевать на Украине, попросил: — А можно, Анатолий Иванович, я в камере скажу, что задержан по безобидному делу? Назовите какую-нибудь украинскую статью… — Да уж не надо, Романыч. Дали одиночку… И Евсеев увидел радость, озарившую Чикатило… Далеко на Урале, когда выезжали на место убийства тринадцатилетнего Олега М-ва в город Ревда Свердловской области, Чикатило в тайге чувствовал себя особенно раскованным: к работникам милиции он давно привык, посторонних не ожидалось. Место убийства показал уверенно… А когда возвращались по железной дороге, все измучились: для Чикатило шпалы были своей стихией, очень хорошо по ним ходил, рвал поводок — не умеющие так ходить по «железке» милиционеры выбились из сил. И тут неожиданное: только зашли в какое-то узкое длинное сооружение типа тоннеля, показался поезд. Было похоже, что не успеть им выскочить до его подхода. Евсеев говорит: видели бы вы, как он бежал. Шагает хорошо, а бегать не умеет. Когда наконец перед приближающимся поездом выскочили, на лбу Чикатило блестели огромные капли пота. Как-то после изматывающей безостановочной пятичасовой поездки в машине, уже недалеко от Таганрога, решили сделать привал, размяться. Постоянно помня о безопасности, от дороги на всякий случай отъехали, остановились в рощице. Вышли из машины, Чикатило отстегнули, стали бегать, разминаться. — Романыч, побегай, что стоишь? — предложил Анатолий. — Ага, побегай… Я лучше поприседаю. А то вы в меня пули три засадите… Только и ждете, чтобы я побегал… Он всегда помнил о таком праве конвойных и даже терялся, когда его отпускали, растерянность и сомнения были явно выражены на лице. Ездили много, но и на остановках, отцепленный от живого человека, Романыч был словно привязан к машине, не отступал от нее ни на шаг, наверное, решив для себя, что такой шаг могут счесть попыткой побега. Анатолий заметил, что в поезде, в самолете Чикатило использовал всевозможные хитрости, чтобы замаскировать от постороннего глаза наручник, приковывающий его и соседу. Думал, стесняется. Нет — боится. Когда летели в Ташкент, в самолете случилась накладка: сотрудник милиции рассказал стюардессе, кого везут. Чикатило заметил, что на него смотрят, и как смотрят — тоже. Стал вести себя беспокойно, на лице страх. В то время уже состоялась прессконференция, газеты широко рассказали о серии преступлений, ему казалось, что над ним теперь готовится расправа. Пришлось собирать экипаж, локализовать информацию… Вопросы к Евсееву участников судебного заседания: — Так он уверенно находил места преступлений? — Настолько уверенно шел прямо к месту, что иногда мы опасались: а не ошибается ли. Был пример: в Ташкентской области на кукурузном поле он убил девочку. Во время выводки там росла люцерна. Перед приездом на поле бы произведен полив. Подошли. Остановились. Пришлось разуться, подвернуть брюки. На первых же шагах работник милиции упал. А Чикатило шел будто посуху, уверенно привел, указал: «Вот здесь»… В другом месте не могли найти обувь потерпевшего. Обычно он все разрезал, кромсал, разбрасывал. А тут сначала уверенно указал место убийства потом пошел в другом направлении. Метров семьдесят отошли, остановился: — Вон там смотрите. Посмотрели. Действительно, аккуратно стояли сандалики… — Вы с ним общались. Какой вывод могли бы сделать, в бытовом обыденном понимании он нормальный человек? — Лично мое мнение — мы все без исключения ненормальные. Кто установил вообще норму? Уверен: у него — сексуальная болезнь. И в другом тоже уверен: у нас очень и очень много больных на сексуальной почве. Но не все же совершают преступления… — Судя по тому, что вы рассказали, Чикатило как бы на двух языках изъясняется? — Да, на отвлеченные темы говорит на чистейшем языке культурного человека. Он постоянно читал газеты. Просил не отбирать у него очки. В Москве обычно останавливались в Бутырской тюрьме. Он мечтал: «Мне бы попасть в "Матросскую тишину" и встретиться там с Лукьяновым. У меня накопилось к нему много вопросов, хотел бы их задать в неформальной обстановке…» Но стоило заговорить о его преступлениях, вдруг сразу перед нами представал тот, кого мы каждый день видим и слушаем в суде: односложные предложения, нечленораздельное мычание, нелогичные обрывки фраз: «Все правильно», «Как записано, так и было», «Я говорил — на дачу, мол» и т. д. — А проявлялось ли его отношение к содеянному? Например, раскаяние? — Такого чувства не приходилось замечать ни разу. Он на выводке вел себя так, будто вместе с коллективом проводит обычную работу. Обычный рабочий момент, вот и все. — В суде речь шла об особой чувствительности обвиняемого. Как здесь говорили: подробностей обсуждения деталей не выдержит. Чуть не падал в обморок даже от матерного слова своего начальника на работе. — Мы тоже не святые, но при общении с нами он не падал. На месте преступления был деловит. С «куклой» работал без комплексов, показывая, что и как делал, как удары наносил. Его не тошнило, он даже не был удручен или смущен. Не высказывал жалости к жертвам, мне кажется, он ее не испытывал. Когда возвращались, продолжал разговаривать на отвлеченные темы: «Смотрите, какая красивая дача! Вот бы в такой пожить… Действительно, здесь хозяева настоящие… Смотрите, как ухожен огород…» Такое иногда удивляло: отстраненность, будто это не его жертвы… — Вы работали с оперативной информацией во время операции. Все ли для вас прояснилось? — Раньше действительно было многое неясно. Потом поняли, для чего совершались преступления. Каково мое личное мнение? Человек больной на сексуальной почве, хотя вполне вменяем. Сознавал, что совершает, ведя свою жертву, что будет потом. Но настолько сильно это влечение, что остановиться не мог. Это сильнее его: пересохло во рту, затрясло, как он сам говорит… Как-то он говорил, что чувствует себя партизаном, берущим «языка». Но кем бы себя ни чувствовал, задание при этом у него одно — убить. Задание — оправдывающее его перед внутренним сопротивлением. Задание — сильнее, он — подчиненный… — При выводках возвращались тем же путем? — В том все и неудобство: машины оставляли в одном месте, выходили в другом. Чикатило объяснял просто: он входил с жертвой в лес в одном состоянии, подавленный, забитый, чувствуя какое-то угнетение. А возвращался совершенно другим: одухотворенный, победитель, торжествующий, и даже властный. Он объяснял: я, дескать, выходил другим человеком. И не мог возвращаться путем, каким шел прежний Чикатило. Разные у них дороги… Не знаю, работа сыщика сделала человека таким открытым, контактным, как Анатолий Евсеев? Или уже черты характера предопределили выбор профессии? Но открытость его отнюдь не беспредельна, там, где своего мнения не составил, говорил: «Об этом я не буду» или «Не могу сказать». В обычном хорошо сидящем сером костюме он себя чувствует свободно, выдает его разве только выправка. Балагур. Живое лицо. И еще более живые быстрые глаза. Анатолий Евсеев исколесил с Чикатило половину России. Но есть еще один человек, который провел наедине с Чикатило в следственном изоляторе полтора года — почти весь период следствия. Это работник прокуратуры Амурхан Яндиев. Представляю зарисовки с его слов. Наедине с Чикатило Работа их не была только бесконечной беседой. Это была карусель из бесед, поездок, следственных экспериментов, поисков трупов или того, что от них осталось. Самолеты, поезда, рощи, леса, тайга, автобусы и электрички, и между ними — тюрьмы, камеры, изоляторы… — У Чикатило были все основания доверять мне. Он во всем на меня полагался, зная, что я не подведу. Взаимное доверие между следователем и подследственным ведет к главному: успеху дела, в котором, если быть объективным, заинтересованы оба. Это сказал Амурхан Яндиев, принявший следственную ношу на свои плечи в марте 1991 года, когда Чикатило дал уже первые признательные показания в самом общем плане. Предстояло «всего ничего»: получить у Чикатило полную объективную картину до мельчайших деталей, которые не получишь больше ни у кого, перепроверить, подтвердить документами, оформить как неопровержимый юридический факт. Яндиев, опытный профессионал, считает, что доброта и покладистость следователя всегда небескорыстны, а главная его корысть — правда. Не обойтись и без хитрости и всевозможных уловок, порой, быть может, даже жестоких, но и преступник в средствах не разбирался. Все же лучше, когда отношения двух людей на пути к правде строятся не столько на том, кто кого переиграет, а на доверии и, главное, сотрудничестве. Такие отношения строил Яндиев на протяжении полутора лет контактов один на один с Чикатило. Яндиев расположение Чикатило завоевал быстро. Подследственный встречал его радостной улыбкой, протягивал руку, здоровались, начинался обычный житейский разговор о самочувствии и аппетите, постепенно переходя на проблемы, которые больше всего волновали Яндиева. Чикатило с самого начала следствия уверял, что болен, что с ним очень все не в порядке. Яндиев не возражал, ему важен был психологический контакт, чтобы выяснить, сколько же на самом деле убил, классифицируя сами убийства, жертвы, способы заманивания в ловушку, принцип выбора и вообще весь путь и сегодняшнему состоянию от той, очень давней детской картины, запечатлевшейся в сознании Чикатило со времен войны. Тогда у села Яблочное прошел бой. Мальчик, встречавший накануне живых, молодых, красивых солдат, увидел результаты схватки. Множество развороченных тел без голов, рук, ног и кровь, кровь, кровь, которая падала каплями, стекала с телеги, когда похоронная команда наваливала горой то, что было людьми. И однажды пришло вознаграждение. Подследственный заговорил доверительно. — Конечно, я боялся. Мне даже иногда казалось: все знают, о чем думаю, — начал рассказывать Чикатило. — Когда в восемьдесят четвертом меня задержали, это же долго тянулось. Как-то привезли в Новочеркасскую тюрьму, одно время меня там держали. И вот представляете: выводят из камеры. А прямо передо мной по коридору стоит бачок. Ну, его еще парашей называют. А на ней цифра 23. Я похолодел. Думаю: уже и здесь знают, что 23 человека убил…