Он не виноват в том, что я жила в семье «наркоманов». Душа ноет, трепещет, рыдает. Как жаль, что мое сердце не антиударное! Не сдержавшись, жалобно всхлипываю, но тут же подняв глаза на Игната Савельевича, с силой зажимаю рот. Проклятые слезы душат. Жмурюсь так, чтобы ни одна капля не вырвалась, но они текут будто сквозь веки. Теплые уютные объятия окутывают меня ароматом дорого табака, и я слышу полный сочувствия голос: - Будет тебе, девочка, – ласковая рука проходится по моим распущенным волосам, приглаживая пряди. - Все наладиться — вот увидишь. И это пройдет. Глава 49 Глава 49 Алена Тяжело вздохнув, убираю от виска прилипшую из-за слез прядь волос. Больше не хочется бороться с горечью произошедшего. Гораздо проще забыться в забвении ее объятий. Будто произошло перенасыщение. Я уже не чувствую толком ничего, кроме тупой усталости. Будто уже привыкла к тому, что в моей жизни слишком много потрясений. Не удивительно, что консьерж посмотрел на меня так, будто мне необходимо сочувствие всего мира. Бледная, с искусанными губами, с черными безобразными подтеками туши под глазами. Разбитая и униженная… Отхожу от зеркала, срывая фату, низко прикреплённую сзади к волосам. Она так же, как и мои мечты, летит к ногам, словно в замедленной съемке расплываясь тонкой паутиной надежд. Надежды быть принятой в обществе, к которому не имею никакого отношения ни по праву рождения, ни по… – Хорошо стало, - голос Игната Савельевича прорывается сквозь толщу фантомных отголосков боли. - В том году одна бетонная коробка была с голыми стенами. Замираю сконфуженно, не сразу понимая, о чем он, но, когда замечаю, как дедушка Димы смотрит на цветок в горшке, все становится на свои места. Волков старший подходит к цветку в горшке и усмехается. Что-то в его мимике есть такое - неуловимо знакомое и родное. Печаль сжимает горло. Очень уж они с Димой похожи. — Это я его принес, - делится заговорщически Игнат Савельевич, подмигивая. - Пока Димка был в рейсе, тут прям у окна и оставил, - кивает головой на зеленое цветущее растение, - чтоб хоть что-то живое здесь корни пустило, а то тоска полная, - поглаживает задумчиво волевой подбородок. – Надо же, сберег, – качает головой, будто удивляясь поступку внука. – Думал, избавится. – Он его поливает, - безэмоционально откликаюсь, комкая в пальцах одну из влажных салфеток, пропитанную ароматом ромашки, и зачем-то добавляю, – почти каждый день. – Не стесняйся, девочка, своих слез, – заметив, как я пытаюсь украдкой убрать остатки следов от туши, успокаивает дедушка. - Наша жизнь и есть эмоции. Я вот бы многое отдал, чтобы слезу пустить - так нет их. Проклятые все выплакал, когда жену хоронил. Прячу покрасневшие заплаканные глаза от внимательного взгляда Игната Савельевича. – Я, наверное, выгляжу ужасно, – машинально подношу салфетку к глазам, чтобы убрать оставшиеся черные разводы. — Все это второстепенно, - машет он рукой. - Можно устать практически от всего, даже от совершенства, если его становится слишком много. Лучше искренности и естественности в этой жизни я еще не встречал ничего, Аленушка. Савелий Игнатьевич проходит к окну и складывает могучие руки за спиной. Надо же, в возрасте, а руки такие крепкие, будто каждый день паруса вручную поднимает. С того места, где я стою, очень хорошо видно его гордый профиль. Смотрит слегка сощурившись, разглядывая представшие его взгляду красивые виды. Ноги широко расставлены, словно равновесие на штормовом море держит. Будто моряк на палубе возле штурвала в бескрайнюю синь вглядывается. – Раньше комнатушки были маленькие - развернутся негде, а приходишь вечером с работы и сердце радуется, – отодвинув тяжелую портьеру в сторону, дедушка Димы добавляет с теплотой в голосе. - Дом. Уют. А сейчас хоромы, а души в них никакой нет. Глухо. Он слегка оборачивается ко мне, и я отчетливо вижу тоску в его взгляде. — Уже двадцать лет, как нет рядом со мной моей Алевтины, и то у меня такого холода не было, как у внука. Ни рамочки с фото, ни цветов… Зато метры квадратные! Их столько, что на несколько семей хватит. Так разве в этом счастье? Делаю шаг вперед, но нерешительно останавливаюсь. — А ваша жена… - не знаю даже, что именно хочу узнать, но, к моему облегчению, дедушка все понимает без слов. — Алевтина? - переспрашивает пожилой мужчина, складывая руки за спиной. – В ней была вся моя жизнь, - улыбается так, будто ее видит прямо перед собой. Можно подумать, она рядом стоит. — Это не просто человек! Ангел во плоти, - в голосе мелькает грусть. Дедушка встряхивает головой, будто большая собака, выбравшаяся из ледяной реки. - А хочешь послушать, как мы познакомились? Без раздумий откликаюсь: — Хочу. Дедушка Димы направляется на кухню, и я иду за ним. Тут же включаю электрочайник на мраморном кухонном островке. – Как сейчас помню, – зеленые глаза пожилого мужчины светлеют, кажется, будто он лет на тридцать стал моложе. Усевшись за стол, Игнат Савельевич тут же принимается за свой рассказ: - В то время я был еще матросом. Около года, как на службу заступил. Разные города, свобода, красивые девушки – все это быстро вскружило холостяку голову, – усмехается дедушка Димы, вспоминая былые времена. - Не буду скрывать, Алена, я любил женщин, а они меня. Не было и дня, чтобы я кого-то за руку домой не провожал, но время шло, и я понимал, что хочется, чтобы кто-то ждал меня с рейса и не просто случайная подруга, а жена. Звуковой сигнал чайника громко извещает о том, что порция кипятка готова и я тянусь за двумя кружками, чтобы наполнить их чаем. – И вот незадача! Девушек красивых много, а выбрать-то надо всего лишь одну. И так вышло, что в один из дождливых вечеров, провожал я одну местную красавицу до дома. Уже и запамятовал, то ли дочь местного прокурора, то ли вояки при звании какого, - Игнат Савельевич задумчиво чешет затылок, пытаясь припомнить, но, видимо, ему уже это не под силу: – Да это уже и не важно. Она руку, значит, вырывает, рот недовольно кривит. Думаю, в чем дело? А потом глядь – лужа впереди. И тут знаешь, - вскидывает глаза на меня дедушка Димы. - Будто черт какой дернул! Дальше шагаю, даже не оборачиваюсь. Берцами по луже хлюпаю. Девчонка не стерпела и давай сквернословить, да так, что я – морпех, аж пятнами пошел. А потом, знаешь, как проверка для меня эта лужа стала. Добавляю капельку меда в чай, как учил Дима, и пододвигаю дедушке, внимательно слушая, чем же там дело закончилось: – Маршрут я не менял, – громко отпивает из чашки Игнат Савельевич. - Как раз, осень, что ни день – лужа на месте. Вообще повторялась моя история из раза в раз, только девушки рядом менялись. Обходят! А я после с ними прощаюсь. Так и со счета сбился. Брюнетки, блондинки - без разницы, все обходят лужу, туфли запачкать боятся. А тут в один день, друг попросил сестренку младшую с учебы забрать. А девчонка страсть какая милая оказалась, с забавными веснушками на курносом носу, коса рыжая, толщиной во! – показывает на свою руку дедушка Димы. – Я как ее увидел, даже что-то дрогнуло в сердце. Только жаль, молоденькая совсем. Веду, значит, ее домой к сослуживцу, провожаю. И по привычке, значит, в лужу сунулся. Глядь, а малая че творит! В лужу со мной полезла, свои тряпичные туфельки насквозь без раздумий промочила. И главное, держит меня за руку, взгляд вперед устремлен. На лице ни на секунду сомнение не мелькнуло, за мной пошла… Алевтина моя. Семнадцать лет ей было от роду. Так и прошли всю жизнь - рука об руку. Глава 50 Глава 50 Алена - Наше первое жилье - не квартира, не обычная коммуналка с кучей шумных соседей, Аленушка, – потерев узловатыми пальцами тщательно выбритый подбородок, Игнат Савельевич иронически усмехается. - И даже не землянка. Прежде, чем продолжить свой рассказ о былых временах, пожилой мужчина стучит чайной ложечкой о край глиняной уютной чашки, будто проверяя ее на прочность. Наклонив голову на бок, Волков-старший неожиданно огорошивает вопросом: - Знаешь, что такое барак*?