– Нет, дедушка, - качаю отрицательно головой. Честное слово, первый раз слышу! – Лучше и не знать, - тщательно размешав сахар, Игнат Савельевич высоко приподнимает бровь. - Срок службы такого жилья не продолжителен. Представь себе, девочка, самое большее - лет десять, - по-доброму улыбается дедушка. — Вот туда я и привел свою юную невесту. Удобнее усаживаюсь на стул напротив Игната Савельевича, машинально расправляя складки свадебного платья. – Вы с такой нежностью говорите о своей жене, Игнат Савельевич, – подпираю кулаком подбородок, наблюдая за разгорающимися жизнью янтарно-зелеными искрами в глазах дедушки Димы. – Уверена ей было все равно, в какое жилье вы ее приведете. – Это правда, - соглашается генерал. Кухонная лампа подсвечивает густые для его возраста волосы, от чего седые пряди на висках переливаются серебристыми нитями. - Что не говори, а Алевтина мне замечательно женой стала. Ой, как она готовила-а, Аленушка. Не зря училась на повара. А потом почти сразу и Сашка родился у нас. Полноценная семья - ячейка общества образовалась. Баловать родных не мог, зарплата не позволяла, - признается дедушка. Голос генерала звучит ровно – мужчина не стесняется, что с самых низов поднимался. - Даже первой кроваткой Диминого отца стала обычная плетеная корзинка для белья, – глаза Игната Савельевича горят звездами на ночном небе. - Трудно было очень, девочка. И знаешь, Аленушка, не смотря на все, этот период был самым счастливым в моей жизни. Стараюсь не громче мышки дышать, чтобы, не дай Бог, дедушку не сбить. Язык безжалостно чай обжигает, но я боли почти не чувствую. Странно, не только физической, но и, кажется, даже душевной. Будто все на второй план отошло. – Думаешь, у нас сор не было? – приподнимает мохнатую, словно большая гусеница, бровь пожилой мужчина, а затем громко цокает языком. - У меня Алевтина с виду была нежная и кроткая, - бросает на меня ласковый взгляд. - Точь-в-точь, как ты, внученька, но только вот единицы знали, что, переступая порог дома, я будто с беретом свое звание жене передавал, – Волков старший улыбается так, что продольные морщинки глубже под глазами обозначаются. - Дома Алевтина была моим главнокомандующим, - машет рукой, - а я так, на побегушках. Непроизвольно улыбаюсь. Приятно и сравнение, и то, с каким чувством дедушка Димы о своей покойной любимой жене рассказывает. Сделав большой шумный глоток, дедушка добавляет тоненькой струйкой из пиалы тягучего липового меда поверх румяных круассанов, что я перед ним поставила на фарфоровом блюдце. – Но я тебе, девочка, скажу одно: чтобы там в семье не случалось, когда ты приходишь на этот свет уверенным, что тебя любят и покидаешь этот мир, уверенным в том же, все, что происходит в промежутке между двумя любящими людьми, не важно, – кивает Волков-старший будто сам с собой соглашаясь. - Все уже не важно. Безошибочно понимаю, куда клонит Игнат Савельевич. Сердце болезненно сжимается. Я не виню Диму, что женат был. Права у меня такого нет. НО разве я не имею право знать о его прошлом? Ведь это не случайная подружка, связь на одну ночь, а женщина, с которой он жил, делил быт, мечты. А потом расстались. Одна мысль, что и меня Дима в будущем может посчитать ошибкой, дикой болью в душе отзывается. Внезапная вспышка ревности колет, словно острая шпилька. А вдруг у них и дети общие есть? Тяжело сглатываю. Нет, у дедушки спрашивать не буду. Дима должен сам ответить на этот вопрос - только он. – Но, разве было бы не плохо, забыть все самое тяжелое, оставить только лучшие моменты из жизни? – опускаю глаза, сильнее сжимая пальцами горячую кружку, будто согреться пытаюсь - отогреть до этого пылающее жаром сердце, которое словно в одно мгновение, не задумываясь, в ледяную воду опустили. Я искренне не понимаю, для чего хранить в памяти эмоции от, мягко говоря, неприятных моментов в совместной жизни? Я бы вот, например, многое отдала, чтобы вычеркнуть этот день из своей памяти, а точнее, его концовку. Вот если бы у меня была волшебная клячка! Провел - и перед тобой уже чистый лист- хоть сразу начинай с начала. Но вот только так, к сожалению, не бывает. – Как света не бывает без тьмы, так и тьмы без света, внученька, - пытается донести до меня свою правду Игнат Савельевич. - Я бы ни за что согласился убрать из памяти то, что было между мной и Алевтиной, – непроизвольно прислушиваюсь к человеку, чей опыт заслуживает уважения. – И пусть даже это неприятные моменты, которые раньше выворачивали меня наизнанку. Я готов смаковать каждое мгновение, Аленушка. И то, когда она была в моих объятьях, и каждую улыбку Алевтины, подаренную мне, всю ту радость и горе, что мы испытали вместе - до самой последней капли. И совсем не важно, какой разрывной волной меня в прошлом с ног сбивало. Я бы ни за что не вычеркнул из памяти не единой ссоры между нами, – в голос генерала прорывается знакомая сталь и непоколебимость. — Это наша жизнь, со всеми преградами, а другой мне и даром не надо! – голос его тише становится. Жесткие ноты смягчаются. - Неизвестно, как бы все сложилось, если бы я не встретил Алевтину или же обиду хранил, время теряя. Может быть, я никогда бы и не узнал вкуса радости, ценности счастья и чувства абсолютной гармонии. Тишина настолько осязаемая после того, как старший Волков заканчивает свою речь, что, кажется, воздух дрожит. Вот что значит сила слова! – Не могу поверить. Неужели и я однажды так буду думать? – вопрос срывается с губ прежде, чем успеваю осознать, что мысли озвучила. Все сказанное дедушкой Димы для меня полное откровение. Будто мне дали на все под другим углом посмотреть. Есть что-то такое сильное в словах Игната Савельевича, что хочется стать на голову выше. Особенно, всего произошедшего по милости журналистов. – Будешь, Аленушка, – уверяет дедушка Димы. - Однажды и ты окажешься у моря, и оно скроет своими волнами горечь воспоминаний. У каждого из нас свой берег, свое море, – складывает руки замком на столе перед собой. — Это уже от тебя зависит, чем его наполнить: солеными слезами или же на волнах счастья нежиться. ПРОДОЛЖЕНИЕ ОТ 30.10.22 Как же Игнат Савельевич прав! А ведь мне и искать не надо. Я знаю, где мое море. Мое море – это Дима. С грустью думаю о том, что ведь Игнат Савельевич похоронил не только любимую жену, но и единственного сына, а я еще смею иметь наглость роптать на судьбу? – Знаю, что ты сирота, Алена, – дедушка Димы говорит прямо, без обиняков, заглядывает пристально в глаза. - Знаю кто есть твой опекун. Дима рассказал, – кивает Игнат Савельевич, чутко распознав появившуюся в моем взгляде ту самую недолюбленность и тревожность, которые присущи всем детям, что так рано остались без родителей. – Ну, сказали черти эти, что им велели, что им заказчик бросил, словно собакам голодным обглоданную кость. Что ж ты так, милая? Почему тебе так важно знать свое происхождение? Эти родословные и фамилии — это просто данность… Главное то, каким ты стала человеком, Алена. Прикусываю внутреннюю сторону щеки так, что вкус железа во рту ощущаю. Как же мне нужно было это услышать! Боже! Эти слова…Сердце грохочет так, что в ушах гул стоит. – Диме очень повезло, что вы его воспитывали, - улыбаюсь дрожащей улыбкой, светлые пряди за ухо заправляя. Игнат Савельевич сводит брови на переносице, и на его мужественное обветренное лицо тень набегает. – Повезло. Ну, как сказать… – в голосе Диминого дедушки всеми цветами сожаления грусть переливается. - Родного отца никто никогда не заменит. Мне же пришлось поменять свои привычки вдовца. Ведь все плохое в родителях обязательно рано или поздно оборачивается в пороки детей. А я не мог такого допустить. Ответственность и любовь к внуку не позволяли. – Как же вы справлялись? – вскидываю сочувственный взгляд на будто высеченное из камня лицо. – Совсем один, с малышом на руках? – Быть отцом, наставником, помочь ребенку верить в себя и добавиться цели, как оказалось, очень не просто, Аленушка. А я ведь много не знал. Сашку-то Алевтина сама как-то… Я все по рейсам. Сына-то толком и не видел, – качает головой Волков, признавая все свои промахи и упущения в воспитании Димы. -Знаю, сделал много ошибок, где-то давил, где -то слишком строг был. Но я старался… старался быть для него маяком. Стать тем, чья любовь укажет правильное направление в жизни и ни в коем случае не якорем, который тащить назад будет в угоду и амбициям старика. Так что, с Димкой я будто весь путь заново прошел. – Дед, ты должен знать: ты был лучшим для меня отцом. Хриплый голос Димы заставляет встрепенуться. Мой мужчина, а точнее, уже теперь муж, стоит прямо на пороге кухни. Я даже не услышала, как пришел, либо так прониклась речью Игната Савельевича, что уже не замечала ничего вокруг. В одной руке у Волкова бутылка с черно-белым лейблом, наполненная наполовину какой-то янтарной жидкостью, в другой букет белых роз. Такой огромный! Мне никогда столько не дарили. Сколько их там, интересно… – Только такой понимающий, как ты, отец мог ужиться с таким неуправляемым засранцем, как я, – криво усмехается Дима, опуская связку ключей прямо на кухонную столешницу. – Ты никогда, дед, не давил, не указывал мне на то, как жить, - Дима пожимает широкими плечами, обтянутыми белой рубашкой. Непроизвольно отмечаю уставший взгляд зеленых глаз и появившееся под ними темные круги. - Позволял смотреть на то, чем ты живешь – это было для меня самым лучшим примером. Наши взгляды встречаются и мне кажется, что я почти не дышу. Можно произнести тысячи правильных слов, но так и не сказать тех самых нужных, а можно молча смотреть в глаза любимого человека и увидеть в них то, что и десятки разных языков мира не в силах передать. *Бара́к — временное, быстровозводимое, дешёвое жилое здание, лёгкое здание из дерева или камня. Глава 51 Глава 51 Алена - Ладно, молодёжь, – звучно поставив чашку на стол, Игнат Савельевич деловито потирает друг о друга широкие мозолистые ладони. - Засиделся я. Пора и честь знать, - Волков-старший тяжело поднимается с кухонного стула, облокачивается левой рукой о стол. – Миритесь, целуйтесь, - с намеком смотрит на внука, прислонившегося к дверному косяку, и добавляет, - жизнь слишком коротка, чтобы обиды лелеять. Неожиданно генерал осекается. Пальцы пожилого мужчины тянутся к сердцу, но, так и не достигнув своей цели, останавливаются на полпути. На мгновение мне кажется, что дедушка как будто морщится от острой боли. В замешательстве вскакиваю со стула, но ровно через секунду его лицо уже выглядит более, чем безмятежно.