Словно в ответ на его мысленный вопрос ударила очередь «Максима», к пулемету тотчас же присоединился винтовочный хор. Яков потянул спуск с каким-то даже облегчением. Он посылал в цель пулю за пулей, и наверняка не промахивался по кабине, но водителя зацепить не удавалось, грузовик катил как катил. Затем все же остановился, но оттого лишь, что встала вся колонна. Яков потянулся за новой обоймой. Первыми, еще на ходу, открыли ответный огонь бронетранспортеры. Не все, у двух или трех вообще не оказалось башенок с пулеметом либо скорострельной пушкой. Немецкая пехота покидала машины, солдаты залегали, используя как укрытие насыпь дороги и бронетехнику, и вскоре оттуда начался плотный ружейно-пулеметный огонь. Самоходки пока не вступили в бой, неуклюже разворачивались, сползали с насыпи. Один из грузовиков в середине колонны загорелся. Из всей небронированной техники катил он первым, — на нем, очевидно, морпехи сосредоточили огонь, и их пули пробили бензобак. Тянулись бы вдоль дороги нормальные глубокие кюветы, она стала бы ловушкой для колесной техники. Но строители сельской трассы такие излишества не посчитали нужными, отсыпали невысокую насыпь, чтобы осенью дорога не тонула в непроезжей грязи, и тем ограничились. Грузовики могли съехать в поле, но не съезжали — скорее всего, опасались, что оно заминировано, это самый очевидный ход для подобной засады. Если, конечно, у тех, кто засаду организовал, имеются хотя бы противопехотные мины. Пока пушка 70-К молчала, немцы в сторону острова не стреляли, сосредоточившись на позиции морпехов. Но когда машины застыли неподвижно, Гонтарь решил, что пора, либо имел приказ от Стремидло: стрелять, едва колонна встанет. За спиной у Якова раздался хорошо знакомый рявкающий звук зенитки, пять трассеров протянули белые хвосты к дороге. Похоже, метил старшина в цистерну автобензовоза, тащившего на прицепе еще какую-то бочку на колесах, но сильно промахнулся — трассеры прошли левее и выше, снаряды улетели к карьеру «Ильичевец». После паузы последовала вторая очередь, снова на пять снарядов, на всю обойму, — и накрыла-таки бензовоз. Тот загорелся. Яков ругнул сам себя: нечего тут пялиться, не зритель в театре! — и вновь открыл огонь, теперь не по опустевшим машинам, а по покинувшим их пехотинцам. На результаты стрельбы зенитки больше не смотрел, но слышал, что та не смолкает, снарядов Гонтарь не жалел. Будь на месте самоходок танки, их пушки уже пошли бы в ход. Но у штурмового орудия вращающейся башни нет, и этот факт подарил курсантам и морпехам небольшую отсрочку. Сейчас она исчерпалась. Самоходки развернулись, сползли с дороги и тут же ударили из четырех орудий — в упор, прямой наводкой. Причем ближняя стреляла по острову, ладно хоть снаряд пошел с перелетом, взорвался где-то далеко в поле. Очень скоро все закончится, понял Яков. «Максим» уже смолк, сейчас нащупают и уничтожат 70-К, затем самоходки и бронетранспортеры покатят сюда, за ними, под прикрытием брони, пойдет пехота, — добивать уцелевших от обстрела. Тем и завершится их смелая и безнадежная попытка. Разменяют сотню молодых жизней на пару сожженных машин и недолгую задержку немецкого наступления... Обидно. В подтверждение его мыслей второй снаряд, выпущенный по острову, лег позади, совсем рядом. Рвануло, оглушило, и тут же ударило в спину, между лопаток... «Вот и всё», — успел подумать Яков. И бою конец, и жизни тоже. Ошибся. Бой продолжался. А собственное состояние как-то не соответствовало ни смертельному ранению, ни тяжелому. Яков быстро сообразил, что в спину прилетело не разящее железо — не то ком земли, не то сук, срезанный осколком. Ушам досталось сильнее, звуки боя теперь слышались приглушенными, словно через слой ваты. Раз жив, надо стрелять, — он потянулся за новой обоймой и обнаружил, что подсумок пуст. Как-то незаметно успел расстрелять половину скудного боекомплекта. Взялся за второй подсумок, экономить смысла не было. А рядом разворачивался поединок самоходки и зенитного орудия, причем итог дуэли казался предрешенным для одной из сторон. Немецкие снаряды ложились среди деревьев острова, минуя пока по случайности позицию 70-К, но ясно было, что первое попадание станет последним. Снаряды, посылаемые Гонтарем, попадали в цель нередко. Увы, осколки крошечного снаряда 37-миллиметровки хороши против самолета, брони не имеющего, защищенного лишь высотой, скоростью и маневром. Самоходка им оказалась «не по зубам». И все же шансы у 70-К оставались, хоть и небольшие. Рубка самоходки не имела сплошного бронирования, была открыта сверху. Осколок зенитного снаряда мог дать удачный рикошет, зацепить кого-то из экипажа. Яков, не раздумывая, тоже открыл огонь по самоходке. Старался попасть в зазор между бронещитом и стволом орудия. Гонтарю, наводящему «на глазок», такое попадание не под силу, ему хорошо бы по самоходке хоть куда-то угодить снарядом. А «ворошиловскому стрелку» отчего бы не попробовать. Иногда соломинка ломает спину верблюда... Скорее всего, старая пословица не сработала бы в данном случае. Верблюд (САУ) сжевал бы и одну соломинку (Гонтаря и его зенитку), и вторую (Якова с его «мосинкой»), и все прочие подвернувшиеся соломинки. Но в этот момент в бою наступил переломный момент. Нанес удар резервный взвод, о котором Яков успел позабыть. Старлей Стремидло правильно предугадал действия немцев — их пехотинцы, скопившись за насыпью дороги, оказались беззащитными перед фланкирующим огнем резерва, были как на ладони, ничем не прикрытые. Ударил залп из винтовок. Застрекотали два «дегтяря». И тогда же в бой вступили два миномета — мин к ним было в обрез, морпехи на всякий случай тащили на себе лишь один ящик, прихваченный с Гогланда, рассчитывая получить боекомплект на месте. Честно говоря, от ротного миномета больше шума, чем пользы, даже ручная граната имеет лучшее поражающее действие в сравнении с 50-миллиметровой миной. Да и расчеты оказались недоученными, слишком долго пристреливались. Недопустимо долго, с учетом мизерного боезапаса. Но психологический эффект минометный обстрел наверняка вызвал. И «Максим» вновь подал голос — оказывается, его не накрыли прямым попаданием, просто расчет менял позицию или же пулеметчик экономил патроны. Разделив силы, немцы могли, наверное, ударить в двух направлениях, опрокинуть и основной заслон, и резерв у трассы, имея большое преимущество и в числе, и в вооружении. Однако их командир рисковать не стал и дал команду на отход. По-своему он был прав, понятия не имея, что за силы, в каком числе пришли на помощь противнику. Яков не мог поверить своим глазам. Отступают! Всю Европу прошли, мать их так, а тут отступают! Кажется, он выкрикнул это вслух. Колонна уходила на исходные позиции, за перелесок, и колонной уже не была, двигалась не по дороге — машины и люди рассыпались по полю. Прикрывали отход бронетранспортеры, отползали медленно, поливали позиции морпехов и остров из пулеметов и скорострелок, боезапаса не жалели. Ответный огонь почти не звучал. Бойцы экономили жалкие остатки патронов, а минометные мины, судя по числу взрывов, расстреляли уже все без остатка. Победа! Пусть маленькая, пусть на крохотном участке фронта, но все же победа. Большие победы складываются из таких вот, маленьких. Немцы скрылись за дальним перелеском. На дороге остались три горевших грузовика, от них тянулся густой черный дым, сработавший как дымовая завеса, частично прикрывший отход фашистов. Лежал на боку опрокинувшийся мотоцикл, пламенем не охваченный, но едва ли годившийся на роль трофея. Убитых врагов Яков не видел, сколько ни напрягал зрение. Наверное, всех вынесли из боя. Вновь наступила тишина. В ветвях подали голос первые птицы, несмело, словно спрашивая: вы уже закончили заниматься своей громыхающей ерундой? Яков несколько раз сглотнул и понял, что слух после близкого взрыва у него восстановился, ощущение ватных тампонов в ушах исчезло, птичий щебет был слышен нормально. Повезло, барабанные перепонки уцелели. — Оба живы? — послышался за спиной голос Гонтаря. — Живы, — начал было Яков, и вдруг понял, что в бою не слышал слева выстрелов Федоркина. Неужели тот не уберегся? На позиции, что занимал курсант Федоркин совсем недавно, он не обнаружился. Ни живой, ни мертвый. Пятен крови тоже не было видно, равно как и стреляных гильз. Лишь примятая трава свидетельствовала, что недавно здесь лежал человек. — Когда немцы показались, он еще был тут, — сказал Яков, вспомнив, что слышал негромкий бубнеж Федоркина, хотя самого не видел. — Разберёмся, — пообещал Гонтарь, тон был мрачный. Однако разбирательство пришлось отложить — вдали послышался хорошо знакомый звук. — Никак, Яш, самолеты по нашу душу послали, — сказал Гонтарь. — Уважают, гниды. — Да не успели бы... — Яков осекся, сообразив, что Гонтарь пошутил — мрачным тоном и с каменным выражением лица; кончилось время веселых шуточек в общаге КИИ, навсегда ушло. * * * Надежда, что в небе наконец-то появилась наша авиация и сейчас добавит отступившим немцам, быстро испарилась. К ним приближался одинокий биплан, Яков не враз его опознал, потом вспомнил-таки: «Потэ-25», французский самолет, состоявший на вооружении во многих странах. В свое время, в конце 20-х и начале 30-х годов, «Потэ» считался чрезвычайно удачной машиной, использовался как истребитель и легкий бомбардировщик, — но сейчас безбожно устарел, годился разве что для обучения и разведки. Однако при полном контроле неба — а немцы, похоже, сумели его установить — и такой самолетик может отбомбиться по их позиции. Оба немедленно залегли, после нелепой гибели троих курсантов в первый день войны это стало рефлексом — летит самолет, так не стой столбом, ищи хоть какое укрытие. — Жаль, прицела у пушки нет, — сказал Яков, наблюдая, как «Потэ» закладывает круг над «их» полем. — Тихоходный, маломаневренный... Мечта зенитчика, а не цель. — Прицел с дальномером уже без надобности. Пушка всё, отстрелялась. — Осколок повредил? — Стволу кранты, — сказал Гонтарь, и Яков все понял без дальнейших пояснений. Платой за скорострельность 37-миллиметровок был сильный перегрев их стволов при стрельбе. В штатном режиме полагалось после ста выстрелов либо заменять ствол орудия на запасной (занимала эта операция у натренированного расчета около пятнадцати минут), либо делать паузу на полтора часа, давая стволу остынуть. Запасного ствола у них не было. И прекратить стрельбу в разгар боя Гонтарь тоже не мог. — Треснул? — уточнил Яков. — Раздуло в двух местах. Последние снаряды летели не пойми куда, а потом автоматика отказала, силы отдачи не хватает. Тем временем «Потэ» доказал, что кружит здесь не только и не просто с целью разведки. От биплана отделился темный предмет, полетел вниз, причем на заболоченное озерцо, словно пилот плюнул на войну, решил наглушить рыбы и побаловать себя жареными карасями. Но тут же все прояснилось, предмет оказался не бомбой, а свертком из какого-то полотнища, оно развернулось в полете, и небо наполнилось преизрядным количеством кружащихся листков бумаги. Летчик был опытный, сделал правильную поправку на ветер, и полетели бумажки куда надо, на остров и на канаву, превращенную морпехами в траншею. Не только туда, конечно, все гороховое поле оказалось усеяно результатами небесного листопада. Сделав свое дело, биплан не стал задерживаться и взял курс к югу. Они поднялись, Гонтарь подобрал один листок, был тот невелик, в половину тетрадной страницы. Яков взял другой, застрявший в ветвях куста. Центральное место на воздушном послании занимал рисунок: боец в красноармейской форме, с мужественным и типично славянским лицом, пронзал штыком крайне неприятную личность с фигурой дистрофика и гипертрофированным еврейским носом. Текст призывал убивать жидов-политруков и переходить на сторону победоносной германской армии. Также сообщалось, что эта листовка является «пропуском в плен». На обороте имелась инструкция, как правильно сдаться, и даже приводился небольшой прейскурант: сколько заплатят тому, кто перейдет к немцам не налегке, а вместе с исправным пулеметом, пушкой, танком и даже самолетом. Расценки были в рублях, суммы приличные, особенно за танк и самолет. — За тридцать тыщ наш металлолом можно бы и отдать, — Гонтарь кивнул в ту сторону, где стояла отстрелявшая свое 70-К. — Да только как же нам сдаться, когда вы драпанули без оглядки? Он смял листовку в плотный комок, щелчком отправил в кусты. — А я по назначению употреблю, — сказал Яков. — Что-то брюхо крутит после гороха да малины, а бумага тут мягкая. — Сдурел?! Выбрось! Лопухом при нужде подотрешься. Их недаром на такой бумаге шлепают, чтоб на раскурку да на подтирку сгодились. В Финскую войну, кто из похожей бумажки самокрутку засмолит, так сразу, здрасьте-пожалуйста, шагай в трибунал без разговоров. — Товарищ старшина! Товарищ старшина! — послышалось от пушки. Оказалось, прибыл вестовой от морпехов с приказом отходить к питерской трассе. Орудие оставить, приведя в негодность. Убитых закопать здесь, пометив место опознавательным знаком, раненых забрать с собой. — У нас без убитых обошлось, — сказал Гонтарь. — Один ранен, но легко, идти сможет. — А наших ой много снарядами покрошили, — вздохнул морпех, был он совсем молоденький, лет восемнадцать на вид, не больше. — И старлея нашего убили... Но все-таки здорово мы им наваляли, правда? Там ведь полк был, не меньше, и от неполной роты ноги уносили! Вот что значит Балтфлот! Ну, и вы, зенитчики, тоже хорошо помогли. — Полк... — хмыкнул Гонтарь. — Скажи еще, дивизия. Батальон мотопехоты там был, усиленный полубатареей и бронетанковым взводом. — Батальон так батальон, — не стал спорить морпех. — А про дивизию потом скажу, когда внукам буду о войне рассказывать! Через четверть часа курсанты покинули остров. Пушку еще сильнее портить не стали, и так без ствола и прицельных приспособлений немцам она не послужит. Раскидали по кустам оставшиеся снаряды, было их всего на три обоймы, тем и ограничились. Очень вовремя отступили. Едва соединились у шоссе с морпехами (тех и в самом деле осталось в строю чуть больше половины), — по острову и гороховому полю начала работать немецкая артиллерия. Эпизод 2. Чужое имя, чужое лицо Чекист посмотрел на лицо Мальцева, на фотографию в удостоверении, снова на лицо, задумчиво протянул: