В чем подвох? Мы вступили в партнерские отношения с кем-то, кто точно так же черпает свои реакции из детства, и родили стайку «не-я» – детей с их собственными взглядами, чертами личности, намерениями, желаниями, потребностями и способностями. Эта стая человеков живет в совершенно новой эпохе, в условиях изменяющегося технического, политического, общественного и экономического контекста. Их представления о счастье не совпадают с вашими. Тем не менее, чтобы получить ту жизнь, образ которой мы носим в своем воображении, мы прибегаем к недейственным стратегиям. Например, чтобы обеспечить мир и радость, мы кричим. Говорим, что хотим завоевать доверие детей, а сами смотрим на них с подозрением. С ликованием воспринимаем концепцию «любви к учебе», а потом отвергаем предмет, который наш ребенок хотел бы изучать. Мы как будто созданы для того, чтобы замечать, чего не хватает и что не так, вместо того, чтобы бурно радоваться всему тому хорошему, что происходит прямо у нас под носом. Как говорила моя подруга Дотти: «Когда я вижу, как мои дети играют на улице, я думаю: “Почему они не читают книги дома?” А когда они сидят дома и читают, я думаю: “Почему они не играют во дворе?” Я вечно недовольна». Именно так оно и происходит: образ счастливой семейной жизни ежедневно подвергается испытанию давлением. Мы так беспокоимся о том, что можем совершить ошибку или упустить что-то, что прибегаем к принуждению, давлению, контролю – тем самым вещам, которые подрывают то, к чему мы стремимся. Токсичная педагогика В возрасте примерно от двадцати до тридцати лет я усердно пыталась понять, что значит быть здоровым родителем. Тем не менее, сама наступала на привычные грабли: пыталась время от времени контролировать поведение детей. Алис Миллер, автор бестселлера «Драма одаренного ребенка» (The Drama of the Gifted Child), сформулировала понятие, которое долгие годы имело для меня большой смысл: «токсичная педагогика». Она объясняет его так: «Токсичной педагогикой я обычно называю методы воспитания и обучения, направленные на то, чтобы сломить волю ребенка и превратить его в послушный объект при помощи открытого или скрытого принуждения, манипуляций и эмоционального шантажа»[46]. Главная задача ее работы – помочь родителям осознать важность того, чтобы увидеть и понять эмоциональную жизнь ребенка, признавая его потребность быть воспринятым как личность, а не как придаток своих родителей. У взрослых возникает искушение добиваться послушания, а не поощрять сознательность ребенка, контролировать, а не поддерживать его в исследовании мира, ожидать соответствия взрослым стандартам, а не оберегать в нем детское удивление. Домашнее обучение расцветает, когда мы переходим от попыток установить власть над детьми к обретению силы вместе с ними, выстраивая на основе эмпатии отношения, где родители и дети являются партнерами в учебе. Поговорим про крик Однажды солнечным воскресным утром мы с моей подругой Эйлин брели с колясками и десятью детишками на фермерский рынок, дело было в Южной Калифорнии. Старшие мальчики бежали впереди, по бордюру, и нам с Эйлин было от этого не по себе. Эйлин окликала своего сына: «Дэвид! Не беги!» А я кричала Ноа: «Эй, не ходи по краю дороги! Мимо носятся машины!» Мы с колясками не поспевали за шустрыми десятилетками, которые, казалось, находились на волосок от смерти. Наконец, в минуту отчаяния Эйлин взглянула на меня, а я взглянула на нее. Она сказала: «Если бы тебя тут не было, я бы на них уже наорала!» Я рассмеялась, поскольку думала о том же самом. Мы обе сдерживались – чтобы создать иллюзию, будто мы умеем держать себя в руках, хотя на самом деле были уже на грани. И действительно, дома я время от времени не сдерживалась. И она тоже. Знаете, в чем абсурд? Если бы вы меня спросили, я бы сказала, что для родителей орать на детей недопустимо. Мы кричим, когда чувствуем себя уставшими, удрученными и бессильными. Это последний бастион, прежде чем мы расплываемся в луже малодушных слез. Ор – орудие отчаяния. С катушек съехала Позвольте мне рассказать вам одну историю. Мы с детьми условились, что они будут рассказывать мне, когда я перегибаю палку. Тяжелый день может вывести из равновесия: слишком много дел, непонятно, есть ли прогресс в обучении, глупость, муж язвит, запасы продуктов закончились – не из чего готовить ужин. И вдруг, видя туфли, валяющиеся посреди холла, я взрываюсь. «Немедленно подбери туфли! А кто бросил куртки на диване? Повесьте их сейчас же на вешалку!» И мои накопившиеся тревога и обида разливаются по комнате в виде вспышки гнева. Позже дети сказали мне, что при подобных обстоятельствах они говорят друг другу: «Не волнуйся, мама просто немного с катушек съехала. Убери все на место. Через минуту она будет в норме». Они придумали, как называть мои срывы, – и воспринимали их правильно. Я, обычно будучи вполне уравновешенной, позволяла раздражению выплескиваться наружу, подобно кипящему молоку. Они знали, что это временно и к ним не относится (очень здоровый подход!) Тем не менее они этого совершенно не заслуживали. Родители оправдывают свой постоянный ор, но отказываются признать, что он пагубно влияет на детей. Подумайте об этом всем вот с какой точки зрения. Представьте себе, что вы в хорошем настроении идете по улице – и тут вдруг ни с того ни с сего вас окликают в громкоговоритель: «Стоять! Полиция». И больше никаких слов не надо – ваше тело тут же переходит в то, что я называю «режим камертона». От этого громкого и властного голоса вы ощутите тревогу, ваша нервная система заискрит напряжением. Появится ощущение, что вы в беде, даже если это не так. Вот как дети чувствуют себя, когда мы кричим на них. Когда мы повышаем голос, нервная система наших детей включает состояние повышенной боеготовности. Сама собой. Автоматически. Мы – большие и сильные, а они – нет. Ор – токсичный инструмент воздействия. Мы должны действовать лучше. Все мы время от времени «слетаем с катушек». Однако более здоровый способ выразить свое огорчение – это осознать его. Мы так спешим скрыть его или перенести на кого-то другого. Вместо этого я научилась признавать правду – чтобы не срывать свой гнев на окружающих. Я могла бы сказать себе: «Снова туфли в холле. Я зла! Я чуть лодыжку не сломала. Чувствую себя беспомощной. Никто обо мне не заботится. Я хочу ответственного отношения! Хочу, чтобы меня замечали, чтобы заботились обо мне. Это несправедливо». Гнев почти всегда рождался во мне, когда я сталкивалась со своими потребностями. Осознав свой гнев, я вновь обретала силы. Оказывалось, что у меня есть выбор: я могла самостоятельно подобрать туфли, могла попросить о помощи, могла посидеть в другой комнате до тех пор, пока не успокоюсь, могла сделать чашечку чаю, могла отправить гневное сообщение, полное жалости к себе, своей лучшей подруге, чтобы она выразила мне первоклассное сочувствие! Не стоило воспринимать разбросанную обувь как доказательство того, что дети меня не любят или что я воспитываю разгильдяев. Реагируйте в противоположном ключе Несколько лет назад подруга поделилась со мной способом погасить эту зарождающуюся негативную эмоцию. Она предложила реагировать в противоположном ключе. Однажды мои дети бесились и валяли дурака, и нервы мои были на пределе – и тут я сделала паузу. Я была готова расплакаться от своего бессилия утихомирить их. Мне хотелось, чтобы они пошли мне навстречу. И я уже знала, что крики только всех настроят против меня. Ощущая себя бессильной, я пошла в середину комнаты и, скрестив ноги, опустилась на пол. И сидела так, не говорят ни слова. Сдерживая слезы. Я делала вдох – выдох – вдох – выдох. Гладила собаку. Ждала. Прошло пять минут. Взгляды, бросаемые в мою сторону, сменились тихими переговорами. Дети в замешательстве смотрели на меня. Робко улыбались. Потом они стали подходить ко мне, что-то объясняя. Атмосфера разрядилась, а я при этом не произнесла ни слова. Мы продолжили заниматься делами, и отправной точкой стала середина комнаты и моя безмолвная правота. По иронии, после того как я обуздала свое желание «построить» детей, они успокоились сами. Черт возьми, говорите правду Если мы с вами похожи, то, когда вас просят сказать правду, вы стараетесь что-то приукрасить, ищете способ сформулировать все так, чтобы она не выглядела слишком резкой и огорчительной. У нас возникает искушение представить боль в положительном ключе: «Они просто маленькие дети. Знаю, они не хотели меня огорчать». Это все равно что переложить вину полностью на других: «Они специально хотят огорчить меня, бесчувственные создания!» Но ни одна из этих «правд» не учитывает в этот момент вашей подлинной правды. Так выскажите же, черт возьми, ее – сырую, неисправленную, неприглаженную правду, которая приводит вас в отчаяние. «Чувствую себя лишенной поддержки, меня не ценят. Я боюсь сделать что-то не так. Мне кажется, я не справляюсь». Понимать свою собственную настоящую правду получается не с первого раза. Поначалу кажется, будто ваше раздражение или тревога коренится в поведении или отношении кого-то другого. Мы пытаемся контролировать внешние обстоятельства, чтобы обрести душевный покой. Однако эти усилия ведут к эскалации конфликта, поскольку другие люди неспособны принести нам покой, к которому мы стремимся. Вместо этого, когда у меня есть силы и время, я ставлю перед собой задачу сделать «эмоциональное селфи»: поворачиваю камеру на 180 градусов и спрашиваю себя: «Что в своем поведении или восприятии я еще не зафиксировала? Что я могу сделать, чтобы позаботиться о себе? Как бы я хотела себя чувствовать прямо сейчас?» В пылу момента бывает очень трудно сделать паузу и не взорваться. Но никогда не поздно совершить вот такой внутренний анализ. Наши возможности взять паузу неограниченны: это можно сделать до, во время, после, после, после и еще позже. Нет срока давности для анализа того, что происходило со мной, когда я вышла из себя или выплеснула свое беспокойство на головы детей. Какая погода? Если вы привыкли ругать детей, пора поразмышлять о культуре семьи – о ее способе существования. «Большинство учителей и родителей знают, что каждый ребенок – это комплексная система эмоций, подобная метеорологической, и все же раньше считалось, и многие педагоги так думали, что понимание и чувства – совершенно отдельные вещи. Отчасти потому, что, хотя клиническая психология ставила эмоции во главу угла, другие области психологии, оказывавшие значительное влияние на образование, в значительной степени недооценивали роль эмоций в мышлении и деятельности», – объясняют Кейны, уже знакомые вам исследователи работы мозга[47]. Когда мы учим детей дома, эмоции и образование очевидно тесно переплетены. Ребенок – как эмоциональный флюгер в семейной культуре. То, что он чувствует, неизбежно влияет на то, как он учится. Согласно одиннадцатому из двенадцати изложенных Кейнами принципов обучения, основанного на работе мозга, «комплексному обучению способствует постановка интересных задач, а угроза его блокирует»[48]. Помните, каковы оптимальные условия для познания? В пятой главе мы обсуждали состояние «расслабленной чуткости». Его невозможно достичь, живя в хроническом стрессе. Если настроение ваших детей переменчиво и они не всегда способны сконцентрироваться, не стоит пересматривать учебную программу, лучше обратите внимание на их эмоциональный фон. Что выводит их из равновесия? Что помогает вернуться обратно к состоянию расслабленной чуткости? Несколько лет назад мы с командой устроили ретрит для мам из группы Brave Writer. Я прочла им лекцию на тему «Невидимое образование», в ходе которой мы анализировали наше детство. Мы говорили о боли – следствии таких травм, как сексуальные домогательства и насилие, недостаток внимания и пренебрежение со стороны родителей, словесные оскорбления, – и о том, как этот груз прошлого влияет на наш родительский опыт и на домашнее обучение наших детей. Год спустя одна храбрая мама рассказала мне, что в ходе той встречи, представляя, как ее неизлеченные травмы могли повлиять на восприятие ее детьми дома и семьи, она чувствовала себя так, будто ей нанесли удар ниже пояса. На нее нахлынули неприятные воспоминания детства; зато в последующий год начался процесс исцеления травм и трансформации. Эту историю она отправила мне по почте (делюсь ею с вами с ее согласия): «Я кричу на детей. Не всегда, даже не часто, но, если меня задеть, гнев, огорчение, обида и все остальное прорываются в крике. Ненавижу это состояние. Терпеть не могу в себе эту черту, я приложила столько усилий, чтобы от нее избавиться! Меня так учили, но это не оправдание. Я знаю, как надо, и я могу вести себя лучше. Муж тоже кричит на детей. Вот что я поняла в ретрите – и это изменило мою жизнь. Мне не нужно ничего менять в обучении детей; там я все делаю правильно… Что мне нужно изменить – так это себя. Я – та причина, по которой мне казалось, что я упускаю [своих детей] – и так оно и было! Когда в последний день ретрита мы собрались нашей маленькой группой, кто-то сказал: «Какая погода у вас дома?» В самолете по дороге домой я размышляла о «погоде» в нашем доме и пыталась кое-что записать в своем журнале. Мне показалось, что я могу отслеживать атмосферу в нашем доме при помощи значков с изображением погодных явлений, – это будет довольно точный и аккуратный способ фиксировать происходящее и, смею надеяться, ключ к пониманию методов, при помощи которых мы сможем добиться, чтобы солнечных дней стало больше. Основные обозначения у меня такие: ● Голубое небо и солнце = лучший день. Все счастливы, все потребности удовлетворены, энергетика позитивная, отношения подпитываются. ● Переменная облачность = все хорошо, но, возможно, кому-то нужно что-то еще. ● Молния = напряженная атмосфера. ● Дождь = слезы. ● Ветер = надвигается «буря»/ощущается ее дуновение. ● Облачно = не обязательно что-то плохое, но радости в такой день тоже нет, так себе день. Таким образом у меня получилось отследить схему происходящего и «триггерные» моменты, научиться замечать приближение «бури» и делать все возможное для ее избежания. И хотя я старалась ее избегать, иногда мне было действительно полезно посмотреть такой «буре» в лицо. Я по натуре человек мирный и стремлюсь к миру любой ценой, но жизнь учит меня тому, что это не всегда наилучший вариант и иногда надо пережить бурю, чтобы небо снова стало голубым и засветило солнце. Каждый день я отмечала в своем журнале «погоду» в нашем доме при помощи маленьких рисунков. У меня это сработало. Это был трудный путь. Мне приходилось работать над ошибками, а я не хотела: я рассчитывала, что они остались в прошлом. Я пытаюсь исцелиться и надеюсь, что благодаря этому исцелению мы обретем дом своей мечты. Меня успокаивают ваши слова: «Все, что сломано, можно починить». Мы уже многое сделали. Сейчас у нас все гораздо лучше, чем год назад; надеюсь, мы будем идти дальше по этому пути развития, доверия и эмоциональной безопасности. Тот разговор спас меня и показал мне путь к исправлению, чтобы я могла в конечном счете исцелиться и стать той мамой, которую заслуживают мои дети». Какой мощный – и в то же время простой инструмент. Каждый член семьи влияет на общую погоду в доме. Следить за эмоциональным климатом – это ненавязчивая форма самонаблюдения, которая помогает добиться осознанности и дает нам возможность радикальным образом изменить поведение. Мне нравится эта идея! Нейтрализуйте ущерб Большинство из нас пристально следят за тем, чтобы дети не проглотили таблетку для стирки или не выпили отбеливатель. Тем не менее мы иногда забываем об их эмоциональной безопасности. Дом должен быть местом, где каждый человек – такой, какой он есть, и не боится, что кто-то другой будет принижать его или использовать. Однако все родители иногда срываются. И дети тоже срываются. Бури случаются и выливают на нас свой дождь как из ведра, после которого происходит омоложение и новое развитие. Достаточно хорошие семьи благополучны, потому что есть простор для восстановления после этих ужасных погодных катаклизмов. Любой ущерб, который вы причинили детям во имя самозащиты и страха, может быть нейтрализован. К счастью. Потому что мне пришлось исправлять несколько довольно крупных ошибок. В тот раз, когда…Мы скатились на самое дно в деле воспитания детей Я верила, что мне удастся избежать трудностей, сопряженных с воспитанием подростков, потому что нашла золотой ключик к близким, теплым взаимоотношениям с маленькими детьми. Мы были так близки: грудное вскармливание по требованию, совместный сон, домашнее обучение. Я всегда знала, о чем думают мои дети, они охотно рассказывали мне, о чем мечтают. Когда Ноа, моему старшему сыну, исполнилось четырнадцать, я обнаружила, что моя система убеждений потерпела крах: непостижимая истина состояла в том, что этот нескладный, возмужавший молодой человек стремительно стал собой, отделившись от меня. У этого отдельного человека были мысли, в которые я не могла проникнуть, собственные идеи и мнения. Ноа увлекся музыкой «хеви-метал» – Metallica, Rage Against the Machine. Наша семья еще не успела переключиться с детских песенок на оглушительный визг гитар и агрессивные тексты. Мы с отцом запрещали Ноа слушать некоторые группы. Мы также ограничили список книг, которые ему можно было читать, основываясь на убеждении, что он не готов к тому, что мы считали «литературой для взрослых». Однако, невзирая на наши запреты, Ноа находил способы читать книги и слушать музыку, которых просила его душа, несмотря на угрозу наказания. Однажды мы дошли до критической точки: мы обнаружили, что он слушает запрещенную аудиокнигу. Нас с отцом охватила тревога о том, что Ноа слишком сильно от нас отдалился. В тот день страх выбил почву у нас из-под ног, это были худшие минуты нашего родительства. Мы обрушили на нашего умного, любознательного подростка громкие обвинения и яростные крики – весь дом огласился ими, даже младшие дети проснулись и были отправлены обратно в кровати. Мы пророчили любимому сыну всякие ужасы: мол, как мы можем разрешить ему водить машину или поверить его обещанию вернуться домой с вечеринки трезвым, если он слушает песню или читает книгу, которую мы запретили? Как он научится уважать начальника на работе, если не может согласиться с такими разумными ограничениями, которые на него налагают родители? Ответ Ноа (когда я думаю о нем сейчас, оглядываясь назад) кажется таким чистосердечным. Конечно, на него можно положиться с машиной, и он не будет, выпив, садиться за руль. И что заставляет предположить, что он не будет качественно выполнять свою работу? Какое отношение все это имеет к музыке или книге? Он апеллировал к нашим лучшим чувствам: «Мам, тебе понравятся тексты», «Пап, в этой книге поднимаются невероятные философские темы». Он не мог понять те жалкие ограничения, которые мы налагали на его стремительно развивающийся мозг. Взбучка продолжалась еще полчаса, наше отчаяние росло. Ноа не проявлял признаков того, что до него «дошло». Мы зашли слишком далеко: Джон запустил плеер в стену, и тот разлетелся на куски. В комнате воцарилась могильная пустая тишина. Мы сломили последний оплот защиты Ноа, оставив его оторопевшим, в слезах и глубоко раненым. Никогда не забуду леденящее душу озарение, которое тогда снизошло на меня: «Контроль – это иллюзия. Ноа – сам себе человек. Мы были с ним несправедливы и жестоки». Я чувствовала себя до крайней степени подавленной, испуганной, а еще мне было очень стыдно. Ирония ситуации не ускользнула от меня: мы причинили Ноа гораздо более вреда, чем могла какая бы то ни было книга или песня. Нам (отцу Ноа и мне) хватило одного дня разговоров, чтобы понять, что мы нанесли огромный ущерб отношениям с нашим дорогим первенцем. Мы чувствовали себя опустошенными. Стало вдруг очевидным, что с подростками надо обращаться совершенно иначе, чем с маленькими детьми. Мы с Джоном вместе напряженно искали способы исправить этот ущерб. Мы мямлили извинения. Этого было недостаточно, Ноа нужно было, чтобы мы сменили подход – помогли ему совершить переход к взрослой жизни, а не контролировали его. Так мы и поступили. Настала пора познакомиться с нашим подростком на его условиях. Это была история не о его взрослении, а о нашей способности отпускать. Я стиснула зубы и постаралась проявить интерес, вместо того чтобы судить. Я слушала музыку Ноа вместе с ним и читала тексты песен. Это было неуютно. Я заставляла себя. Именно тогда я заметила в этих произведениях политический накал и настоящую поэзию. Я заинтересованно спрашивала. Ноа оживленно говорил о политике, о самоопределении, о музыке. Он анализировал в этих стихах каждую деталь, как в пьесах Шекспира и в тех стихах, что мы читали за чаем. Я полюбила Rage Against the Machine; я теперь знаю песни Metallica, и они мне нравятся – они напоминают мне о тех годах и о Ноа. Джон избрал другую тактику. Он подарил Ноа на день рождения билеты на концерт хеви-метал и, к удивлению сына, отправился туда вместе с ним – на протяжении пяти часов слушал громкую музыку на окутанном дымом стадионе. Эти два поступка произвели перемену – они не стерли из души последствий излияния родительского гнева (для этого существует терапия), но они обнулили счетчик и позволили нам снова сблизиться, постепенно, через разговоры. В итоге я поняла, что не существует системы, способной защитить моих детей от мира, омраченного насилием, жестокостью, подлостью. Их защищают не ограничения, а наша с ними взаимосвязь – не совместный сон, как в раннем детстве, а совместное созидание удивительной жизни по мере того, как они взрослеют, – той жизни, в которую подросток приглашает своих родителей. Если бы мы действительно вслушались в слова из детской песенки Раффи, так любимого нами много лет назад: «Всё растет и растет: сестры растут и братья тоже,