– Сидите спокойно, – велела Гортензия, когда мы наконец очутились в гостиной, – на кресле обеззараживающая накидка, не комкайте ее задом. Итак! Мне сообщили, что цель визита журналистки – написание статьи. – Ваш отец, – начала я, – Вениамин Мартынович Локтев, художник… – Гений! – перебила меня хозяйка. – Как водится, не понятый ни народом, ни критиками, ни коллегами. Простой люд глуп, не способен оценить искусство, ему подавай полотно, на котором котята в корзинке изображены. Критики живут за счет гадостей, которые бесплатно пишут, и за счет похвал, которые пишут за деньги, двуличные, беспринципные ехидны. Коллеги! Тут без комментариев. Отца преследовали так же, как и моего деда. – За что они подверглись гонениям? – спросила я. – Если вы готовы слушать внимательно, не перебивать, тогда я расскажу вам, как общество уничтожает честных талантливых людей только за то, что они честные и талантливые, – вздернула подбородок Гортензия. – Не произнесу ни слова, – пообещала я и опять вызвала недовольство тетушки. – Это в ваших интересах. Как только издадите звук, я прекращу повествование и велю вам уйти, – процедила Гортензия и завела рассказ. Я осторожно включила диктофон в кармане и замерла в неудобном жестком кресле, от которого несло хлоркой. Хозяйка начала повествование почти от Адама. Мартын, дед Гортензии, никогда не ходил в церковь, он говорил: – Видел один раз, как из алтаря бесы выбегают. Ночью мне потом приснилась богиня Луны и приказала только ей поклоняться. Слова Локтева никого не удивили. Все знали, что он колдун и сумасшедший, преподавал в гимназии древнюю историю, но его выгнали за обращение к ученикам: – Мы славяне, у нас свои боги, народу навязано православие. Почему все должны ходить в церковь? Кто разрешил князю Владимиру за весь народ решать, кому молиться? Я, например, почитаю богиню Луны и бога Солнца. Долго проповедовать детям свои идеи Мартын не мог. Его выгнали, пригрозили: «Лучше вам сии речи не вести, не ровен час в желтом доме[9] окажетесь». Молодой женатый мужчина решил уехать в маленький городок. Ему приглянулось Котелово, скорее большое село, но оно имело статус солидного населенного пункта. Мартын купил скромный домик на окраине. Он привлек его большим балконом, на который можно было выйти из мансарды, Локтев поставил там телескоп, по ночам он наблюдал за луной и звездами, беседовал с ними, днем спал. Местные жители считали переселенца из Москвы больным на всю голову и лентяем в придачу. Мужчина нигде не работал, семью содержала его супруга Зинаида. Она гадала на картах, предсказывала будущее, принимала роды, лечила разные хвори, гнула спину на огороде, ухаживала за коровой и курами. Вот Зину местный народ любил и жалел. Хорошая баба, без дела никогда не сидит, все знает, умеет. И за какие грехи ей достался в спутники жизни лежебока? Какой от него прок в хозяйстве? Гвоздя и то не вобьет! Или на балконе с трубой время коротает, или в гамаке в саду с книгой валяется. Не пришей кобыле хвост, а не мужик! Но Зина тоже любовалась ночным небом, она научила местных женщин, перед тем как заниматься посадками или готовкой, смотреть на луну. Объяснила, что нужно делать при убывающем, а что при возрастающем светиле. И ведь оказалась права. Луна почему-то влияла на вкус еды, на урожай, на сохранность овощей в погребе. Это открытие удивило местных, потом в Котелове сформировалась группа людей, которым нравились рассуждения Мартына о славянских богах. Зинаида обладала множеством талантов, но самым ярким в прямом и переносном смысле слова было цветоводство. С ранней весны и до начала зимы ее сад радовал взор прекрасными растениями. Из некоторых она делала лекарства, и они отлично помогали. Например, за скромную сумму Зина могла отвадить человека от пьянства. В Котелово стали приезжать женщины со всей округи, даже из Москвы. А еще местный люд судачил, что травница легко избавит женщину от нежеланной беременности. И уж совсем шепотом, оглядываясь, вспоминали, что свекор Татьяны, брат Елены, дед Кати, крепкие здоровые мужики, любители до полусмерти бить всех домашних, лишать их еды, издеваться над беззащитными женщинами и детьми, здоровые, краснорожие кабаны с пудовыми кулаками и злыми сердцами, все они внезапно умерли. – Сердце остановилось, – пояснял местный фельдшер, – биться перестало. Люди молча кивали, никто не произносил вслух то, что знали многие: и Татьяна, и Елена, и Катя бегали огородами к Зинаиде. Но ведь никто не ведает, зачем они к знахарке заглядывали. Может, за настойкой от кашля? Довольно долго все в селе жили спокойно и тихо. А потом туда приехал Степан Борисов, живо стал местным начальником и объявил войну Мартыну и его последователям. – Мне здесь язычники и колдуны не нужны, – говорил новоиспеченный глава, – знахарки тоже без надобности. К врачу ходите! Узнаю, что кто-то у Зинки лекарство купил, оштрафую. И на луну молиться запрещаю! Затем кто-то написал донос, что у Локтевых в огороде растут ядовитые травы, а Мартын заявил во всеуслышание, что не станет посещать храм, потому что князь Владимир не имел права решать за весь русский народ, в какого бога ему верить. Это заявление тянуло уже на суровое наказание. Бывшему учителю велели прийти к городскому главе. Но Степан так и не дождался Локтевых. Обозленный сверх меры Борисов приказал привести к нему ослушника в цепях. Но те, кто отправился выполнять приказ, вернулись ни с чем. Маленькая улица, где стоял дом инакомыслящего бунтаря, оказалась безлюдной. Хозяева исчезли, увезли вещи, увели коров, коз, кур, гусей, даже собак и кошек прихватили. В общей сложности из Котелова куда-то делось шестнадцать семей. Они словно растворились в воздухе, и до двадцатых годов никто ничего о судьбе беглецов не знал. А потом в ОГПУ[10] примчалась Анна Казакова. Рыдающая женщина сообщила, что она убежала из деревни Агафино. Она находится в полях на опушке леса, ее жители образовали коммуну, которая целиком и полностью подчиняется Мартыну Локтеву. Он велит поклоняться славянским богам, называет советскую власть дьявольской, посланной русскому народу за то, что тот забыл: страну хранят Дивия и Хорс. Его жена Зинаида угощает чаем тех, кто ей не подчиняется. Все, кто побаловался ароматной настойкой, вскоре умерли и похоронены на местном кладбище. Чушь по поводу богов никого в ОГПУ не интересовала. А вот хула на советскую власть не понравилась. Да и сообщение про вкусный чаек насторожило. В Агафино отправился специальный отряд. Мартына с женой увезли в Москву. Кладбище перекопали, но под крестами не нашли тел, только банки с пеплом. На вопросы об их происхождении Мартын ничего не ответил. Его супруга молчала даже тогда, когда ей пригрозили тюрьмой, остальные жители села бормотали: – Ничего не знаем, просто работаем на земле, никому не мешаем. Следствие в те времена велось быстро, суд проходил скоро. Мартына расстреляли, Зинаиду отправили в лагерь, где она и умерла. Маленького Веню, единственного сына Локтевых, определили в детдом. Странно и необъяснимо, почему остальных жителей Агафина не тронули. Кое-кто из адептов Мартына уехал в город, в селе осталось несколько семей, в их числе – Виктор и Вера Никитины, бездетная пара. Супруги находились на особом положении, имели такой же большой дом, как у Мартына, жили как хотели, пропускали общие молитвенные собрания. Локтев никогда не наказывал Никитиных. Почему? Они фактически содержали коммуну. Откуда у Никитиных такие средства? Ответа нет. Кем они были до того, как поселились в Агафине? Ответа нет. Почему образованные мужчина и женщина очаровались идеями Мартына? Ответа нет. Есть факты. Никитины дружили с Локтевыми. После ареста приятелей Виктор и Вера взяли Вениамина, уехали в Москву и наняли мальчику воспитателей. Они не усыновляли ребенка. Более того, Веня числился воспитанником детского дома. Как-то раз он поинтересовался: – Почему я считаюсь приютским? – Родство с нами не принесет тебе ничего хорошего, – ответил Виктор. – И еще. Наша настоящая фамилия не Никитины. Мы из древнего русского рода, да сейчас темное время, когда благородное происхождение не гордость, а Иудина печать. Напишем заявление о твоем усыновлении, нашу семью начнут проверять, правда о дворянстве может выплыть на свет. Нас с Верой в Сибирь зашлют, а тебя на самом деле в сиротский дом определят. Всем будет плохо, тебе в первую очередь. Высшее образование никогда не получишь, свой талант к рисованию не разовьешь. Понял? Веня молча кивнул. – Вот и умница, – похвалил Виктор, – не болтай с одноклассниками о том, где живешь, домой никого не приводи, учись прилежно. Вот тогда поступишь в художественный институт. Веди себя тихо, помни, что тебе предстоит воссоздать нашу общину. Глава тридцатая Когда началась Вторая мировая война и фашисты вплотную подобрались к Москве, Никитины спрятались в Агафине. Место, где находилось село, тогда было глухим, к нему не вели дороги, все подъездные пути заросли бурьяном. Беженцы добирались с трудом, последние двадцать километров шли пешком, тащили на себе повозку с вещами, ночевали в лесу. В холодном октябре тысяча девятьсот сорок первого года такая ночевка оказалась для городского мальчика серьезным испытанием. А когда наконец добрались до Агафина, Веня, который совсем не помнил отца, мать и первые годы детства, проведенные в селе, был немало удивлен. В избе не было туалета, ванны, газа. Воду таскали из колодца, еду готовили в русской печи. Мылись в бане. В Агафине тогда жили двенадцать человек. Питались с огорода, вечером зажигали свечи, керосиновые лампы. И не было пианино. Мама больше не играла по вечерам. Веня тосковал по Москве. Да еще, несмотря на тяжелое ватное одеяло, ночью он замерзал. Потом к дому прибились два невесть откуда появившихся кота, их не прогнали, назвали: Вася и Петя. Василий любил спать с Веней, мальчик перестал дрожать после отбоя. У соседей нашлась гармонь, и оказалось, что Вера умеет исполнять на ней множество мелодий. Когда становилось темно, люди набивались в дом к Никитиным, каждая семья приносила какую-то еду. Мама брала гармонь, все пели незнакомые Вене, но очень красивые старинные песни. Вася и Петя сидели на краю стола, их не прогоняли. А в декабре пришла собака. Ей дали имя Трезор, поселили в избе. Трезор в благодарность взял на себя роль сторожа и тоже спал вместе с мальчиком. Жизнь в Агафине стала Вене нравиться. Виктор каждый день обучал Вениамина русскому языку, истории, математике, литературе. Мальчик не скучал, а потом настало лето. Веня стал купаться в речке, научился скакать на лошади, готовить в золе овощи, легко доставал ведра из колодца, полюбил коров, коз, кур. Агафино оказалось раем, в нем не было зла, ненависти, побоев, голода. Да, ничего особенно изысканного жители не ели. Но свежий хлеб из печи с домашним сливочным маслом был лучше любого пирожного. В отличие от многих детей военных лет Веня никогда не голодал. А потом пришла победа. Через несколько месяцев Никитины засобирались в Москву. Веня разрыдался, когда понял, что надо уезжать в город. При любой возможности паренек появлялся в селе, где все обращались с ним уважительно. Всякий раз, увидев Веню, восклицали: – Ты все больше похож на Мартына! Послали наши боги утешение. Мартына убили, но теперь сын его подрос всем на радость. В год окончания института Веня окончательно утвердился в мысли, что он продолжит дело убитых родителей. Община древних славян должна возродиться. Виктор и Вера не могли нарадоваться на воспитанника. У Никитиных были обширные связи, они договаривались с приятелями, те созывали гостей. К ужину присоединялся Вениамин, который умел быстро нарисовать портрет человека. К ловким пальцам Локтева прилагалось и красноречие. Веня рисовал присутствующих, дарил им свои работы, рассказывал о древних славянских обычаях, обрядах, о богах, предлагал съездить в Агафино. Потом Виктор устроил выставку картин молодого художника, полотна неожиданно быстро продались, Веня стал хорошо зарабатывать, а в Агафине стали появляться люди, которых заинтересовали рассказы Вениамина, кое-кто оставался на лето. В самом конце сороковых Клава родила Анастасию. А у Вениамина, который уже женился на Авдотье, родилась Гортензия. Дотя, так все обращались к супруге художника, приехала с новорожденной в Агафино. В деревне воздух чище, на своем огороде все растет. Некоторое время молодая мать провела в селе, потом вернулась в город. Малышка осталась в деревне, за ней следила няня. Не надо думать, что Вениамин и Авдотья бросили дочь. Ничего подобного! Семейная пара постоянно приезжала в Агафино. Вениамин стал главой общины, непререкаемым авторитетом. Без его благословения не начиналось ни одно дело, живописец давал имена новорожденным, женил молодые пары, вел службы в местном молельном доме, разрешал споры, держал общинную казну. Он заботился о пастве, устраивал детей в московские школы, институты, отправлял больных к врачам. Не надо считать, что в Агафине обосновалась секта, членов которой морили голодом, избивали, отнимали деньги, квартиры, одурманивали лекарствами. Нет. В деревне жили единомышленники, которые искренне верили в славянских богов. Когда Гортензии исполнилось три года, Авдотья неожиданно приехала в Агафино с малышкой примерно такого же возраста и сказала: – Это Нина, она теперь будет жить с нами. Темноволосая, кудрявая, смуглая, черноглазая малышка походила на цыганку, но у членов общины не было никаких расовых предубеждений. Гортензия, Нина и еще одна крошка, Вероника Фомина, играли вместе, дружили. Они никогда не ссорились, потому что даже самая маленькая распря считалась в общине преступлением. Славянские боги, по утверждению Вениамина, уважали тишину, вежливость и любовь друг к другу. Плавный рассказ Гортензии перебили грохот, звон и женский крик: – Да чтоб тебя разорвало! – Василиса! – прошипела хозяйка, встала, но не успела сделать и шага, как в комнату вошла пожилая женщина. Не обращая на меня ни малейшего внимания, она заговорила: – Горти, прости! – Что на этот раз? – процедила сквозь зубы Гортензия. – Я разбила чайник, – призналась бабуля, – не понимаю, как он у меня из рук выскочил. – У тебя вечно все из рук валится, – пробурчала моя собеседница, – вычту из зарплаты. – Имей совесть, – всхлипнула пенсионерка, – я ж не нарочно. Нечаянно. – За нечаянно бьют отчаянно, – возразила Гортензия. – Ты мне так мало платишь, – пригорюнилась бабуля. – Не нравится? Найди другую работу, – пожала плечами хозяйка. – С радостью. Да как посмотрят на меня, сразу дают от ворот поворот, – ответила Василиса, – думают: старая, глупая, ничего делать не умеет. – Заварник стоит десять тысяч, – огласила Гортензия. – Да ты что, – замахала руками домработница, – мы его вместе покупали, восемьсот рубликов отдали. У меня отличная память! – Когда мы приобрели чайник? Напомни, – попросила дочь Вениамина. Ответ прозвучал мгновенно. – Двенадцать лет назад. – Сколько тогда за доллар давали? – не утихала Гортензия. – Ну, ты и спросила, я не помню, – протянула Василиса. – Только что заявила, будто у тебя чудесная память, – съехидничала хозяйка. – Доллар подорожал. Чайник из Америки. Он тоже в цене поднялся. Вычитаю у тебя десять тысяч. – Это ж весь мой заработок за месяц, – прошептала Василиса, – коммуналка дорогая, лекарства кусаются. Пенсия – слезы. На всем экономлю. Давай завтра принесу другой заварник? Красивый! – Василиса! – одернула домработницу Гортензия. – Не испытывай мое терпение. Помни, если мое бесконечное милосердие по отношению к тебе, ленивой, неаккуратной, постоянной спорщице, лопнет и я с тобой поступлю так, как ты того заслуживаешь, выгоню криворукую неумеху, то кто тебя на работу возьмет? А? Сколько ты моих вещей перепортила? Помнишь? – Только чайничек случайно грохнула, – ответила бабка. – Да ну? – изумилась хозяйка. – А кто пятнадцать лет назад выбросил в помойку серебряную ложку, которая мне от отца досталась? Память о любимом папе! – Это случайно вышло, – всхлипнула старушка. – Экая ты случайная, – засмеялась Гортензия. – Я быстро поняла, что одной ложки в наборе нет, – вступила в спор пожилая женщина, – сообразила, что скинула ее с остатками еды в ведро. Порылась там, вытащила. Цела ваша серебряная ерунда, до сих пор жива и отлично себя чувствует!