Она отпустила упрямую панель и выпрямилась, выдыхая через рот. На висках выступила влага – Уинифред не привыкла к физическим нагрузкам. Она предпочитала марать руки иначе. Промокнув пот тыльными сторонами ладоней в перчатках, она ухватилась за доску с другой стороны. И вдруг услышала голоса. В доме были толстые стены, которые не пропускали ни тепло, ни звук. Если Уинифред услышала чей-то голос, значит, Дарлинг и Эвелин вышли из кабинета. А она стоит в холле около дыры в стене, которую сама только что сделала. Она могла только догадываться, знает ли юноша о коридоре для прислуги. Спрашивать его об этом при Эвелин она уж точно не собиралась, а наедине… Если в коридоре что-то и было, Уинифред не смогла бы осмотреть его в одиночку – Дарлинг непременно увязался бы за ней. Или – что еще хуже! – запретил бы ей туда ходить. Вот еще! Пусть не думает, что может ею командовать только потому, что это его дом! Решение пришло мгновенно. Уинифред вцепилась в доску слева и с силой толкнула ее, с ужасом ощущая, как натягиваются на пальцах ее лучшие перчатки. Но она не встретила почти никакого сопротивления – панель провалилась внутрь, и от неожиданности Уинифред едва не потеряла равновесие. Голоса приближались. Точнее, голос – высокий, раздражающий и громкий. Ей хотелось разобрать слова, понять, о чем именно говорят Дарлинг и Эвелин, но она тут же отмахнулась от этой мысли. Сейчас это неважно. Если она не успеет спрятаться, то навсегда опозорит себя. Прижав доску к груди, Уинифред сунулась в дыру. Ее плечи свободно вошли в отверстие, но вот кринолин никак не пролезал – слишком узким был проем. У нее отхлынула кровь от лица. Уинифред обернулась через плечо и дернулась вперед. Времени вытаскивать еще одну панель у нее точно не было. – Я знаю! Можешь себе представить? – звонко воскликнул Дарлинг. Уинифред теперь могла различить каждое его слово, словно он стоял прямо у нее за спиной, и от этого ей стало плохо. Она прислонила доску к стене коридора и приподняла край юбки, чтобы кольца кринолина перевернулись, а потом резко, с силой потянула. Медленно, со скрипом, кринолин поддался. – Ума не приложу, зачем тебе п-понадобилось заниматься подобной чушью. Но, конечно, я п-помогу тебе всем, чем смогу. Т-только не забудь о нашем уговоре. Уинифред подобрала доску, вставила ее на место и выгнулась так, что у циркачей глаза бы на лоб полезли. А затем потянула на себя вторую панель и закрыла отверстие, оставив небольшой паз. Если она не станет прижиматься к стене вплотную, ее никто не заметит. – Конечно. Мне очень с тобой повезло, Эви, – умиленно проговорил Дарлинг. Мгновением позже он вышел из коридора, ведя за собой мисс Саттон. Он остановился у входа и со смущенной улыбкой пожал подруге руку. Не обращая на Дарлинга внимания, Эвелин вертела головой по сторонам, будто что-то выискивая. – Где же мисс… Бейл? Она не п-проводит меня? – спросила она. Уинифред закатила глаза. Дарлинг ухмыльнулся. – Боюсь, что нет. – Он похлопал Эвелин по руке. – Должно быть, мой секретарь очень занята… ну, вы знаете. Секретными делами. Девушка просияла, и Уинифред догадалась, о чем та думает. Теперь и у нее есть работа. Интересно, Дарлинг будет платить ей столько же, сколько и Уинифред? – Да-да! Я п-понимаю. Что ж, Теодор… – Она аккуратно вынула ладонь из руки Дарлинга. – Мне п-пора. Не стоит вынуждать мисс Хаббард наносить т-тебе визит. Не утруждайся, – добавила она, заметив, что Дарлинг тоже сделал движение по направлению к двери. Эвелин ушла, и юноша остался в коридоре один. Уинифред и сама не знала, чего ожидала от него теперь, когда на него никто не смотрит. Да пожалуй, и задумываться об этом не хотела. Однако он не начал прыгать, словно кролик, не сбросил туфли, даже не запел, и она почувствовала непонятное разочарование. Неужели, оставаясь наедине с самим собой, он становится совершенно обыкновенным? Дарлинг запрокинул голову, осматривая второй этаж, но потом повернул к правому крылу. Должно быть, он наконец-то принялся искать ее и догадался, что если она не ушла, то осматривает другую часть дома. Уинифред почувствовала мстительное удовлетворение от того, что там он ее не найдет. Но вдруг он остановился и обернулся. На миг Уинифред показалось, что Дарлинг смотрит прямо на нее, что он как-то сумел разглядеть ее через крошечную щель в панельном массиве. Но Дарлинг лишь скользнул по стене взглядом и остановился на чем-то перед ней. Портрет, который она оставила на софе. Уинифред задохнулась и закрыла рот рукой. Бесшумно изменив положение, она передвинулась влево. Теперь она могла разглядеть край софы и лицо Дарлинга. Он подошел к стене и взял в руки портрет. Дыши Уинифред чуть громче, он бы непременно ее услышал; но, поскольку физическая сила являлась ее слабой стороной, скрытность должна была стать сильной. Она выучилась дышать так тихо, что не запотело бы и зеркальце у нее под носом. Дарлинг долго рассматривал портрет. И чем дольше он смотрел, тем шире на его лице расползалась идиотская улыбка. Уинифред заметила, что когда он улыбается – вот так, как сейчас, по-настоящему, – его темные глаза превращаются в узкие щелочки. Спохватившись, она отвела от Дарлинга взгляд. Наверное, ей должно быть неприятно от того, что какой-то молодой человек разглядывает ее портрет, да еще и с такой жуткой улыбкой. Почему же ей это не неприятно? Наконец Дарлинг кашлянул, повертел головой по сторонам и… сунул лист бумаги под жилет. Уинифред едва подавила гневный вскрик. Вот нахал! Как он смеет красть ее собственность?! Запахнувшись, юноша как ни в чем не бывало зашагал в левое крыло, унося с собой портрет. Главное, чтобы этот идиот случайно его не помял. В коридоре было очень темно. Уинифред едва могла разглядеть собственные руки, а единственным источником света были тонкие щели между деревянными панелями. С другой стороны была холодная каменная стена, она один раз случайно задела ее локтем и тут же брезгливо отдернулась, не желая испачкаться в пыли и паутине. Сначала Уинифред показалось, что здесь просто пахнет затхлостью, но потом она различила пряный аромат свежеприготовленной еды. Должно быть, этот коридор и кухня имеют общую систему вентиляции. Не желая касаться стен, Уинифред прижала скрещенные руки к груди и осторожно начала пробираться влево, держась на расстоянии от подсвеченных панелей. Коридор был узкий, но высокий, она могла идти, не сгибаясь. Когда Уинифред слишком сильно склонялась в сторону, край кринолина шуршал. Тогда она прикусывала язык, останавливалась, молча чертыхалась и продолжала идти. Вскоре она поняла, что коридор завел ее в тупик. Но впереди была не стена, а маленькая дверца. За ней раздавался уже знакомый ей шум – стук ножа по разделочной доске, шипение пара, низкий голос что-то напевающей поварихи. Должно быть, раньше по этому коридору прислуга разносила блюда, не попадаясь на глаза хозяевам и гостям. Подойдя ближе, Уинифред вслепую пробежалась по двери кончиками пальцев и наконец нашла, что искала, – небольшую вертикальную выемку. Вынув из рукава ключик, она вставила его в скважину. Тот вошел без малейшей помехи. Значит, это служебный ключ, а не от Большого кабинета. Интересно, приведет ли ее туда коридор? Уинифред беззвучно вынула ключ и начала двигаться в другую сторону. На повороте ход вдруг расширился и превратился в маленькую глухую комнатку. По ее подсчетам, она должна была находиться как раз где-то рядом с Большим кабинетом. Выдохнув, Уинифред расправила юбки и огляделась. Здесь панелей уже не было, со всех четырех сторон комната была отделана камнем. Свет падал только из коридора, но его было недостаточно, чтобы осмотреть помещение. Она наугад стала пробираться вперед и через три шага наткнулась на стол. На нем угадывались очертания керосиновой лампы. Пошарив руками, Уинифред обнаружила рядом и коробок спичек. Управиться с такой лампой она могла даже во сне. Через минуту комната осветилась так ярко, что она заморгала и отвела взгляд. Помещение оказалось столовой для прислуги. На крепко слаженном, но грубо отесанном столе красовались глубокие полоски от ножа, пятна разлитого керосина и соскобленного свечного воска. На спинке одного из двух простых деревянных стульев висел испачканный, плохо пахнущий фартук, к которому Уинифред не прикоснулась бы и за сотню фунтов. Стены были покрыты дешевой свинцовой краской. Кто-то чисто вымел пол, потому что слой пыли был ровным, хотя и толстым. Уинифред передернуло от отвращения. Подхватив лампу, она обошла все углы. Кроме ее собственных следов, на пыльном полу не было ничьих отпечатков. Отчаявшись, она в последний раз огляделась, и тут взгляд ее упал на темный прямоугольник в стене, отделяющий комнату от Большого кабинета. Лампа осветила дверь – примерно такого же размера, как та, что вела на кухню. Уинифред подергала за ручку, но проход оказался заперт. Тогда она поставила керосиновую горелку на пыльный пол и отперла дверцу ключом. Ее обдало волной холода. Оставив ключик в скважине, она наклонилась и нырнула внутрь. В комнате было темно, почти так же, как в кабинете мистера Уоррена. Окно закрывали широкие деревянные ставни, в щелки между ними пробивались золотистые нити робкого полуденного солнца. И все же их было недостаточно, чтобы осветить такую комнату – большую, холодную и мрачную. Уинифред поежилась. Камин здесь, похоже, не разжигали с самой зимы. Иначе она не могла объяснить, почему отсюда несло таким обжигающим холодом. К ее сожалению, ничего примечательного в кабинете не оказалось. В отличие от Малого кабинета, здесь не было ни статуэток, ни цветов, ни ковров – словом, ничего, что создавало бы уют. Высокие полки уставлены бумажными папками и бухгалтерскими книгами. Письменный стол пуст. Пустовали ящики комодов и даже коробка для мусора, обложенная изнутри коричневой бумагой. Уинифред задвинула ее на место. И тут свет лампы вдруг зацепил кое-что еще. К дальней стенке стола были прислонены несколько картин – все в пыли и паутине. Уинифред поднесла свет ближе и брезгливо, двумя пальцами, выдвинула крайнюю. Деревянная рама была тяжелой, картина с треском упала на пол лицом вверх. Обойдя ее, Уинифред присела. Это оказался довольно старый портрет мужчины средних лет – масло потрескалось и потеряло первоначальный цвет. У мужчины было грубое, жесткое лицо с широкими скулами, губы сурово поджаты. Он был немолод, но темные волосы еще не тронуло серебро. Черные непроницаемые глаза глядели на художника с настороженным презрением, а у рта были проложены глубокие морщины, какие появляются, если человек на своем веку больше хмурился, чем улыбался. На обратной стороне портрета ничего не было – ни имени, ни даты. Заинтригованная, Уинифред отодвинула следующий портрет. На нем была изображена женщина – тоже немолодая, но привлекательная неуловимой, изящной красотой аристократизма. У нее были усталые серые глаза с густыми ресницами и прямой рот. Узкое бледное лицо обрамляли каштановые кудри. В чертах мужчины и женщины Уинифред видела что-то знакомое. Приподняв портрет женщины, она вгляделась в первый. Глаза мужчины напомнили ей смоляные глаза Дарлинга – густые, бездонные, такие черные, что она не различала, где заканчивается зрачок и начинается радужка. Но у мужчины на портрете они были пустыми, безжизненными. В них не было блеска и света, какой временами появлялся у Дарлинга, когда он смеялся, улыбался своей идиотской улыбкой или смотрел на нее. Должно быть, это его родители. Теперь она стала четче различать фамильное сходство – тонкое изящное лицо и ровно вылепленный нос женщины, черные как смоль глаза и волосы мужчины. Уинифред провела по раме рукой. Эти картины успели покрыться пылью, но не так сильно, как остальные. Портреты родителей Дарлинга поставили сюда совсем недавно. Она отложила эти портреты и потянулась за третьим, стараясь не уронить лампу и в то же время опасаясь ставить ее на пол. Третья картина была вся покрыта паутиной и липкой пылью, отчего Уинифред затошнило от одного прикосновения к ней, даже в перчатке. Она прижала ладонь к животу, стянутому корсетом, пытаясь подавить отвратительное чувство. Резко дернув раму, она пролила на картину немного желтого мягкого света. Этот портрет, несмотря на всю грязь, сохранился куда лучше первых двух – масляная краска почти не потрескалась и сохранила глубину цвета. На портрете был изображен мальчик – пухлый, розовощекий, с добрым и рассеянным взглядом черных глаз. Сперва Уинифред подумала, что это маленький Теодор, но, приглядевшись, поняла, что мальчик на него не похож. У него по-детски широкое, скуластое лицо, а волосы каштановые, как у женщины на втором портрете. Кто же этот мальчик? Его брат? Но Дарлинг никогда не говорил о брате… Впрочем, он вообще мало что говорит по делу. Вспыхнув от внезапной волны смущения, Уинифред отодвинула последний, четвертый портрет. Его будто никогда не доставали отсюда, она с досадой подумала, что вряд ли теперь сумеет отстирать перчатки. Деревянная рама сохранила красный оттенок, краска нигде не потрескалась, но сама картина была покрыта тонким слоем грязи. На портрете была изображена юная миловидная девушка лет пятнадцати-шестнадцати. Она точно была родственницей – возможно, дочерью – тех мужчины и женщины. У нее было узкое бледное лицо и черные глаза – совсем как у Дарлинга. На плечах лежали удивительно густые и блестящие черные кудри. Выражение лица незнакомки было мягким, даже смиренным, этим портрет напомнил Уинифред икону. Девушка смотрела чуть исподлобья, будто опасаясь лишний раз встречаться с художником взглядом. Сложив портреты в стопку, она прислонила их обратно к стенке стола, встала и отряхнула ладони. Почему картины, очевидно написанные в одно и то же время, относили сюда словно по очереди – сначала здесь оказался портрет юной девушки, потом мальчика, а самыми последними – мужчины и женщины? И почему здесь нет портрета самого Дарлинга? Потушив фитиль, Уинифред оставила лампу в служебной столовой и выбралась обратно в коридор, уже не брезгуя касаться стен. Казалось бы, после своей находки она должна была испытать облегчение, ведь Дарлинг не соврал ей про родителей, а про брата и сестру просто умолчал. Сначала умерла его сестра, затем брат, а после и родители. Ему было слишком невыносимо смотреть на лица покойной семьи, и он приказал убрать картины. Но что-то не увязывалось в этой истории, и без того странной, и оттого Уинифред было неприятно и тревожно. Неспроста Дарлинг, рассказывая про родителей, ни словом не упомянул брата и сестру, а ведь обычно из него слова тащить не приходится. И потом, зачем относить картины сюда, в запертый кабинет? И если Дарлинг вернулся в Лондон совсем недавно, кто приказал спрятать первые два портрета? Либо его брат и сестра умерли уже давно, еще до его отъезда, либо приказ отдал кто-то другой. Скорее всего, портреты снимал один и тот же человек. Нужно выведать у Дарлинга, кому он отдавал приказ. Вряд ли Лауре – портреты слишком старые. Тогда, должно быть, Милларду? Ее пробрал холод меж лопаток, и она резко обернулась. Сзади никого не оказалось. Убедившись, что в холле пусто, Уинифред осторожно раскачала доски и выбралась из укрытия. Это оказалось проще, чем в прошлый раз, – панели проваливались внутрь хода, извлекать их было гораздо удобнее. Отряхнув ладони и молча проклиная себя за испорченные перчатки, она вышла к главной лестнице. Пока дворецкого нет поблизости, будет полезно осмотреть второй этаж. Наверняка в своей спальне Дарлинг хранит переписку или какую-нибудь еще информацию о своей семье. Она подобрала юбки… – Уинифред! Почувствовав, как забилось сердце в горле, она развернулась и встретила удивленно-радостный взгляд хозяина дома, поблагодарив судьбу за то, что не успела подняться по лестнице. Спохватившись, она небрежным жестом спрятала руки за спиной. – Мистер Дарлинг, – чопорно отозвалась она. Он расплылся в улыбке и шагнул к ней. Уинифред заметила, что он вышел из правого крыла, а не из левого, куда ушел ранее. Значит, он все-таки искал ее. Скосив глаза на грудь юноши, она убедилась, что ее портрета у него под жилетом нет, и с раздражением заставила себя снова посмотреть ему в лицо. – Я думал, вы ушли, – все так же улыбаясь, сказал Дарлинг таким тоном, будто задавал вопрос. Уинифред вскинула брови. – Моя накидка у вас в кабинете.