Он останавливается прямо перед моей лошадью и проводит указательным пальцем по ее шее. Я замираю, внимательно наблюдая за его руками. – Ты должна была прийти одна, – непринужденно замечает он. Я стискиваю зубы и напрягаюсь. Жрец отходит от лошади. Мне становится не по себе; по рукам пробегают мурашки. Мое внимание привлекает серебристая вспышка в темном окне. О нет. Мимо меня пролетает что-то тонкое и длинное. Я вскрикиваю: стрела выбивает Софию из седла, и она падает на землю, сильно ударившись головой. Кровь льется из раны в ее груди; на белом камне остаются крупные алые пятна. Глава четвертая КРЕПКО ЗАЖМУРИВАЮСЬ. ГЛАЗА говорят одно, разум – другое. Это неправда. Этого не может быть. Дрожа, я соскальзываю с лошади и падаю на колени рядом с Софией. Она смотрит на меня. Из носа и рта льется кровь; длинные, похожие на змей струи стекают по щекам и шее. Она бьется в судорогах, и за несколько мгновений моя юбка пропитывается ее кровью, прилипая к ногам. Слишком, слишком много крови. Стрела попала в грудь, рядом с сердцем. Если попытаться вытащить ее, София умрет еще быстрее. Но, может, мне удастся хотя бы остановить кровотечение? Я тянусь за стрелой. – Не надо, – задыхаясь, говорит София. – Я уже мертва. Я хватаю ее за руку. Холодная как лед. – Нет. – Кондеса, – шепчет София слабым голосом, словно она уже стала призраком. – Спаси мою маму… Кто-то грубо отталкивает меня. София, захлебываясь, хватает губами воздух и затихает; я не вижу ее в момент смерти. Они отняли у меня ее последний вздох – как всё и всех, кого я уже успела потерять. Моих родителей и дом, город, который я так любила, возможность быть самой собой. Это я позвала Софию. Она погибла из-за меня. Инстинкты берут верх. Я давлю каблуками пальцы, бью локтями в животы. Царапаюсь и брыкаюсь, пока чертовы лаксанцы оттаскивают меня от Софии. Глаза наливаются кровью. Я луплю солдат по спинам, со всей силы ударяю по кадыкам и заламываю руки. Мои удары несовершенны, небрежны, исполнены злобы и отчаяния. Прибывает подкрепление. Я окружена. Но у меня в сапогах еще спрятаны короткие кинжалы, и благодаря Ане я хорошо знаю, что точные удары могут ранить не хуже меча. Наклонившись, я тянусь к правому сапогу. Жрец выступает вперед, и время замедляется. – Довольно, кондеса, – говорит он, высокомерно подняв подбородок и пристально наблюдая за мной. Теперь у меня по кинжалу в каждой руке. Еще два спрятаны в сапогах. Грудь вздымается и опускается в такт учащенному дыханию. Но внезапно я ощущаю приступ удушья, будто кто-то схватил меня за горло; затем – нарастающее давление, от которого скрючиваются пальцы на ногах. Жрец лишь поднял указательный палец, и этого оказалось достаточно, чтобы лишить меня воздуха. Я замираю. – Вот и все, – с холодной улыбкой произносит Сайра. – Тебе конец. Я крепко зажмуриваюсь. К горлу подступает тошнота. Жрец ослабляет хватку, и я судорожно вдыхаю воздух, пропитанный запахом свежей крови. Пульс замедляется; я постепенно прихожу в себя от боли и шока и остаюсь наедине со страхом и чувством вины, которые сплелись, словно оставленные без присмотра обрывки шерстяных ниток. Когда я наконец открываю глаза, передо мной предстает настолько угнетающее зрелище, что хочется засмеяться. Я окружена двенадцатью лучниками со стрелами наготове. Их изумленные лица выражают ужас. Те, кого мне удалось ранить, отползают или, хромая, ковыляют прочь. Я совершила ошибку. Я должна вести себя как кондеса, а не боец сопротивления. Нужно усмирить бунтарский дух Химены. Каталина не стала бы вступать в бой. Ей подобает молчаливо гневаться и лить слезы от бессилия, не теряя при этом достоинства. А я, как последняя дура, дала жрецу и его прислужникам лишний повод для подозрений, хотя София говорила, что надо быть сильной и не принимать поспешных решений. В качестве двойника Каталины я могу стать главным оружием в борьбе против Атока – если он будет считать меня смиренной и покорной. Жрец останавливается на расстоянии вытянутой руки. Он легко может убить меня прямо сейчас при помощи кровяной магии. Но я знаю, что он этого не сделает. Я здесь, чтобы стать женой его короля. Восстанавливаю дыхание, и бешеное сердцебиение постепенно замедляется. Прячу кинжалы обратно в сапоги. Один из стражников поднимает с земли меч Софии, запятнанный ее кровью. Ее отсутствующий взгляд будет преследовать меня вечно. Я крепко зажимаю рот рукой. Это оружие Аны, и будь я проклята, если позволю лаксанцу прикоснуться к нему. Я медленно опускаю руку и сжимаю кулак. – Верните меч, – обращаюсь я к жрецу. Он бросает взгляд на оружие в мясистой лапе стражника. – Ты закончила представление? Злобно шиплю в ответ. Представление? Так это называется? Сайра свысока наблюдает за мной и гаденько ухмыляется. Стиснув зубы, коротко киваю. – Тогда иди за мной. А я, может быть, прослежу, чтобы он не потерялся. Вранье. Я больше никогда не увижу меч Аны. Он пропал навсегда. Как и София. Кажется, будто сегодня у меня вырвали сердце, оставив в груди зияющую дыру. Жрец круто разворачивается. Словно по команде, ноги несут меня следом за проклятым лаксанцем. Я делаю это ради Каталины – моей будущей королевы, моей лучшей подруги, моей сестры, о которой я всегда мечтала, и единственной живой души, которая знает меня настоящую. Стражники по-прежнему направляют на меня стрелы. Ни один из них даже не ослабил тетиву. Я все вижу. Замок выглядит совсем не так, как в моих детских воспоминаниях. Нет больше белых камней, которые было так приятно гладить кончиками пальцев. Нет больше свободного пространства. Вместо этого лаксанцы раскрасили все в яркие цвета, от которых рябит в глазах: один коридор – ярко-желтый, как плод маракуйи, другой – тревожно-красный, как сырое мясо. Если над фасадом замка работал трезвый человек, то интерьеры явно оформляли, хорошенько напившись пива. Куда ни глянь, повсюду пестрые изображения лаксанцев, тропических цветов, попугаев и лам. В каждом углу – растения в горшках; в носу свербит от ароматов ванильных, апельсиновых и эвкалиптовых свечей. По пути нам встречаются собаки, кошки и даже мул. Верните белый! Здесь невозможно дышать. Стражники напирают с обеих сторон. Жрец щелкает пальцами и указывает на сутулого парня, застывшего в дверном проеме перед просторным фойе. Один из стражей дергает меня за локоть и заставляет резко остановиться. Я шиплю себе под нос проклятия. – Подготовь кондесу к встрече, – обращается Сайра к молодому лаксанцу и уходит. Половина стражников следует за ним. Трое остаются; их стрелы по-прежнему целятся мне в сердце. Я чувствую на себе взгляд незнакомца. В его темных глазах с тяжелыми веками читается вдумчивая настороженность, но в следующий же миг она сменяется презрением. Он выпрямляется, принимая свалившуюся на него ответственность с такой легкостью, будто его попросили надеть новую рубашку. Я изучаю лицо своего надзирателя. Он некрасив. Сплошные углы и ломаные линии. Орлиный нос, тонкие губы, квадратная челюсть. Смуглая кожа, напоминающая по цвету медь или рыжевато-бурую горную породу. Черные, слегка вьющиеся волосы до плеч, немного смягчающие угловатость скул. На нем бежевые брюки, черная рубашка, расстегнутая у горла, и типичные для лаксанцев кожаные сандалии, из-за которых у них никогда не бывают чистыми ноги. – Будьте любезны, передайте кинжалы, которые спрятаны у вас в сапогах, – говорит парень, скрестив руки на груди. Он просит сдать оружие с такой интонацией, с какой внимательный хозяин мог бы предложить гостю что-нибудь выпить. Стражники беспокойно переминаются с ноги на ногу, ожидая моей реакции. Не отрывая взгляда от своего надсмотрщика, я наклоняюсь и достаю два кинжала из четырех. Бросаю к его ногам, но он не двигается. – Что еще? – Все, – отвечаю я. – Или я похожа на арсенал? Парнишка приподнимает одну бровь. Снова вспоминаю Софию, и меня распирает от ярости. Хочется наговорить гадостей и выпустить пар. – Ужас, во что вы превратили замок. Представляете, если в мире есть много разных цветов, это вовсе не значит, что нужно использовать все сразу. Он молча прикрывает глаза. – У меня нет времени рассуждать насчет цветов, кондеса. Его Сиятельство ждет. От раболепия, с которым он произносит «Его Сиятельство», к горлу подступает тошнота. – Мне кажется, у вас есть что-то еще, – настойчиво добавляет он. – Это все, – говорю я, протягивая руки ладонями вверх. Он внимательно смотрит на меня, но через несколько мгновений неуверенно качает головой. – Я так не думаю. – Думай что хочешь, лаксанец. Он недовольно хмурит густые черные брови. Полагаю, ему не нравится, когда я использую это слово как ругательство. Один из стражей издает возглас возмущения. Молодой лаксанец поднимает руку, и я делаю шаг вперед, ожидая услышать очередное оскорбление. Но он с силой отталкивает меня. Я ударяюсь головой о каменную стену; он хватает меня за горло. Со стороны лаксанец не казался особенно высоким, но сейчас он грозно нависает надо мной. Я пытаюсь разомкнуть его пальцы, чтобы вдохнуть. Но в этот момент другой рукой он подхватывает мое левое бедро и, дернув вверх, ловко достает из сапога кинжал. Бросив нож через плечо, он наконец ослабляет хватку. Я судорожно вдыхаю. Лаксанец смотрит на меня сверху вниз, и ненависть вскипает в нем, словно бурлящий кипяток. Я вижу это по изгибу его тонких губ. Я чувствую это, когда его пальцы снова сжимаются вокруг шеи. От его одежды странно пахнет. Кажется, грязью и травами. Или жженой листвой. Задыхаясь от едкого запаха, я утыкаюсь носом в его предплечье и ощущаю легкое головокружение. – Теперь правый, – холодно произносит он. – Или мне помочь? С трудом сдерживаюсь, чтобы не плюнуть ему в лицо. Он резко отстраняется, словно не может находиться рядом со мной ни секунды больше. Что ж, это взаимно. Ссутулив плечи, лаксанец снова прислоняется к стене. Я наклоняюсь, кладу руки на колени и хватаю губами воздух, чтобы поскорее избавиться от невыносимой вони. Отдышавшись, я выпрямляюсь и бросаю гневный взгляд на своего конвоира. Достаю из сапога последний кинжал; борюсь с искушением вонзить клинок ему в сердце. Словно прочитав мои мысли, он напрягается и медленно тянется к карману. Здравый смысл побеждает, и я бросаю нож к его ногам. Оружие со звоном падает на камни, и лаксанец наконец удовлетворяется. – Вам предстоит встреча с Его Величеством, – говорит он. – Постарайтесь держать себя в руках, сумасшедшая. Я молчу. – Небольшой совет, кондеса. Смирение перед королем может творить чудеса. Возможно, Его Сиятельство даже предоставит вам комнату с нормальной кроватью. – Оттолкнувшись от стены, он выпрямляется и продолжает: – А может быть, он решит, что вы ему вовсе не нужны, и вы проведете остаток своей жизни в подземелье. Я бледнею. – Он не посмеет… – Ужасно, не правда ли? – жалостливо вопрошает мой собеседник. – Так неприятно, когда тебя ни во что не ставят и обращаются с тобой как с мусором… Я, лаксанец, даже не могу себе представить, каково это. О чем он говорит? Лаксанцев никогда не притесняли. Они сами захотели остаться на вершине горы и жить по-старому. Сами отказались от благополучного будущего. Иллюстрийская королева хотела, чтобы они ассимилировались. Она стремилась к созданию единой страны, а неблагодарные лаксанцы подняли бунт против нее. Убили ее. Мой надзиратель кивает в сторону массивных двойных дверей в противоположном конце зала. – Готовы встретиться с королем, кондеса? Стражники окружают меня, и мне ничего не остается, кроме как последовать за этим неприятным молодым человеком, лениво ковыляющим через открытый квадратный вестибюль. Зал прекрасно просматривается с балконов, расположенных со всех сторон. Двое стражей, охраняющих вход, открывают перед нами высокие двери с удлиненными золотыми ручками. Лаксанец наклоняется ко мне и шепчет прямо в ухо: – После вас. Пытаясь унять дрожь в коленях, я делаю первый шаг навстречу врагу. Глава пятая