— Зато твоя мать будет в восторге. — Мари, не волнуйся. Я вовсе не покушаюсь и не претендую ни на что. Я — спокойный, добропорядочный немец. Прости, если я тебя напугал. — Ты? Нет. Ты меня не напугал. Сколько они тебе заплатили за этот цирк? Генрих молчал, словно раздумывал, что сказать. — Не отвечай, прости, ляпнула, не подумав. Спокойной ночи, дорогой. Тамара закрыла глаза и тотчас уснула. Генрих еще долго не мог уснуть. Он ходил по комнате. Смотрел на спящую «русскую красавицу» и удивлялся своим странным чувствам. Она оказалась совсем не такой, какой он себе ее представлял. Он вообще никогда не видел русских девушек. Он никогда не видел таких девушек. Да еще так близко. Рано утром они уехали. Будить фрау Марту не стали. Наконец, Тамара могла расслабиться. Генрих прекрасно водил машину. Радио выплескивало блюз. За окном пролетали деревушки-картинки, фермерские хозяйства, пожелтевшие леса и перелески. Все было чистым и добротным. Генрих постоянно шутил, рассказывал о своей скучной работе в банке, о друзьях-пивоманах, о своей любви к футболу и слабом характере. «Да, — думала Тамара, — от такой скучной, размеренной жизни и при слабом характере, точно, можно стать гомиком. Надо его исправить. Сделать сильным. И поменять ориентацию. На правильную. Нет. Это чересчур. Остановимся только пока на первом. Сделать сильным». Она заговорила о спорте. Оказалось, что Генрих тоже хорошо плавает, стреляет и еще фехтует. — Ты ходишь на тренировки? — спросила Тома. — Сейчас нет. Что-то скучно стало. Вот и животик отрастил. К тому же, у нас булочная. Иногда я делаю там разные тортики, пирожные. Отец научил. И ем, — он похлопал себя по животу. — Нужно убрать. — Я постараюсь. Голос был очень похож на голос ее отца, и Тома вдруг поняла, что она исполнена непонятной симпатией к этому фрицу. «Не может этого быть. Он же слюнтяй. Зануда и буржуин. А маман чего стоит!» — проносились мысли. «Впрочем, скоро все это пройдет». Несколько дней и все. Но ум-трудоголик постоянно продолжал сравнивать Генриха и Юру. И находил много плюсов у первого и много минусов у второго. «Деликатный, добрый, не грубит, умеет слушать, умен, не хвастается, искринен». Всего этого она не находила в Юре. От этого впала в грустно-созерцательное состояние. — Дай порулить, пожалуйста. — Порулить? А у тебя есть права? — А как же, международного образца. Выданы в Париже. Могу показать. — Хорошо, — сказал Генрих и съехал на обочину. Он уступил место даме, вернее, супруге. Благоверная выпорхнула из белого «Мерседеса» последней модели и пересела на место водителя. — Ты тоже хорошо водишь, — сказал Генрих после 10 минут молчаливого путешествия. — А я уже подумала, что тебе скучно со мною разговаривать, — обиженно сказала Тома. — Нет. Вовсе нет, я боялся тебя отвлечь от дороги. На самом деле мне с тобой очень интересно… И легко. Никакого напряжения. Как будто я давно тебя знаю. И мне совсем не страшно. Хотя вначале, когда мне предложили это все, я несколько перепугался. — Не бойся, я с тобой. У нас даже фильм такой есть. Ты знаешь русские фильмы? Ну, хоть какие-нибудь? — Да. Я смотрел «Москва слезам не верит». Очень хороший. — Молодец. А еще? — Больше ничего. — Понятно. Ну, а девушка у тебя есть? — брякнула Тома, не подумав. Генрих несколько напрягся, а потом весело ответил: — Дорогая, ты можешь меня не ревновать. У меня нет девушки. У меня есть ты, только ты. Они расхохотались и сказали почти одновременно: — Не пора ли перекусить? Тут же, как по волшебству, рядом с дорогой возник уютный ресторанчик, украшенный бочками разных размеров. Голодные молодожены набросились на дымившиеся колбаски и прочие закуски, которые в изобилии им преподнес пожилой официант. После завтрака настроение значительно улучшилось, и Генрих неожиданно, взяв Томку на руки, вынес ее из ресторанчика и бережно усадил на сиденье пассажира. — Что бы это значило? — спросила его в машине Тома. — Это для правдоподобности. Мы же молодожены. А ели как неродные… — Да? А как же мы должны есть? — язвительным тоном продолжала допрос Тамара. — Ну, я не знаю… — Ладно. Прощаю тебе эту выходку. Я тебя раскусила, ты просто решил лишить меня руля. А сама отметила, что ей было приятно. «Конечно, приятно. Какой женщине не будет приятно, когда ее мужчина на руках понесет?». К вечеру они добрались до Бремена и долго плутали в поисках отеля «Аlter ego regis». — Что за название? — проворчала Тамара. — Ну, что такое «Аlter ego», я знаю, «второе я», реальная или придуманная альтернативная личность человека, второе «я». Практически, мы с тобой. А вот зачем еще добавка «регис»? — Ты права. «Аlter ego» — это лирический герой, образ, может быть, одна из личностей, появившихся в результате психического расстройства. — Даже так? — Однако «Аlter ego regis» — полный первозданный термин, вернее, звание. Когда король передавал всю свою власть какому-нибудь наместнику, он награждал его званием «королевского второго я» — «альтер-эго-регис». Считается, что возник такой обычай на Сицилии. Но, по-моему, этот термин предложил философ Зенон Китийский, в IV веке до нашей эры. — Ты меня просто убил своими познаниями истории… — Прости. Хвастать нехорошо. Любым богатством, даже нематериальным… — Не забудь, багажник машины на ночь должен быть открыт и никакой сигнализации. — Сигнализация — дорогая вещь. Я, быть может, поставлю ее. Но потом. Когда все кончится. Ночь в гостинице прошла тихо. Генрих буквально сразу уснул. А Тома долго смотрела на его благородный профиль и не могла уснуть. Внезапно она поняла. Он был добрый. Очень добрый. Следующее утро началось с обильного завтрака. — Я никогда столько не ела, — пробормотала Томка, дожевывая салат из крабов и креветок. — И все такое вкусное, просто не верится! — Да. Еда хорошая. Живот не захочет худеть. — Захочет. Я займусь твоим воспитанием, — весело сказала Тамара и тут же осеклась. Она позволила себе фразу с глаголом будущего времени. Но ведь у них нет будущего. Всего несколько дней. Генрих понял ее смущение и поцеловал руку. Он сделал это в знак поддержки. А Тома в порыве какого-то непонятного чувства не то благодарности за понимание, не то просто сердечной симпатии прижалась щекой к его щеке. — Прости, я не должна… — Нет. Ты можешь говорить все. Мне нравится. Я ощущаю себя слегка пьяным. Такое странное чувство. Ты рядом и хорошо. Моя бабушка в детстве водила меня в церковь. И научила меня молиться, ну, просить у Бога. Я редко что-либо просил. Но недавно попросил жену. Хорошую, умную и красивую. Словом, подходящую для меня. И сразу после этого мне предложили этот проект со свадьбой. Я понял — это ответ на молитву. Поэтому ты — моя судьба. — Знал бы ты, кто тебе был уготован до меня… Совсем другая. Но она погибла. И вот, я здесь. — Все верно. Значит, та мне не подходила. — Ерунда какая-то… — Это не ерунда. Просто нужно верить, доверять жизнь Богу. Иногда я представляю себя в Его руке. Мелкую такую песчинку в руке Создателя. Разве я могу о чем-то беспокоиться? Он хранит меня на всех путях моих. Кстати, как твое настоящее имя? — Нам нельзя говорить… Ладно, скажу. Тамара. — Та-ма-ра. Тамара! Очень красивое имя! — сказал Генрих. — Еще можно так: Томик, Томусик, Тома… Но я эти имена не люблю. Генрих попытался их повторить, но сконфузился. — У тебя тоже красивое имя — Генрих. Я знаю, в разных областях тебя могут называть Хайнрихь, Хайнрищ, Хайнрик… — У тебя глубокие познания в немецком. — А тебя в честь поэта назвали? — О да! Моя мать обожает его. Кристиана Иоганна Генриха Гейне. — Кстати, ты на него похож. — Ты мне льстишь. — Вовсе нет. Просто ты более полный, — она улыбнулась, заглаживая улыбкой свою критику. Он опять поцеловал ей руку и не отдавал минуту, вторую… И смотрел прямо в глаза. Не отводил. Тома не возражала. Ей тоже было приятно. Но самое ужасное, что она тоже чувствовала эту симпатию, какое-то притяжение и ничего не могла сделать… Наконец, она освободила руку и сказала: — А ты не боишься? Ведь это не просто фарс… он может быть опасным. Шпионские фильмы смотрел? И не вздумай в меня влюбляться! — Во-первых, как я уже сказал, для меня это не фарс. Во-вторых, все, что с нами случается, происходит по воле Бога. Это точно. Наше знакомство. Наша свадьба… Неужели ты думаешь, что Господь послал бы мне неподходящую жену? А смерти я не боюсь.