Сначала Ната идет к отливщику. Она собирается предложить ему кувшины и посуду, которые ей больше не нужны. Мужчина забирает все, не проронив ни слова, и расплачивается с ней сахарным тростником, и это весьма кстати, ведь главное в здешних местах – утолить жажду. Дальше она достает большой старый металлический ящик матери, с помощью которого та изготавливала разные диковинки для жителей деревни. В Исиуве ни у кого больше нет подобных инструментов, странных, архаичных, созданных еще до прихода песка. Это единственное, что осталось Нате от матери после ее исчезновения. Внутри сохранились все инструменты для вырезывания и починки поделок, которые больше никто не умеет создавать. Когда Ната выставляет ящик перед главным торговцем фруктами в Исиуве, тот долго рассматривает его. – Они тебя поймают, – говорит он. – В очередной раз. – Возможно, – отвечает Ната. – А может, и не поймают. Он кивает и дает ей коричневый сахар и сушеные фрукты за ящик. Самый ценный свой товар она приберегла напоследок. Держа деревянную доску под мышкой, она направляется к столярше – к той самой женщине, которая помогла ей найти старое дерево с толстым стволом. Из него мама вырезала для нее тонкую плоскую доску, отполировала ее и покрыла парафином. Дерево теперь стало большой редкостью, в отличие от первых дней, когда песок только-только пришел, говорила мать. Это в буквальном смысле самое ценное, что есть у Наты. Столярши нет на месте, но здесь ее ученики, и они предлагают ей большой глиняный кувшин с водой. Она начинает торговаться и получает немного хлеба и жареных термитов вдобавок, прежде чем отдать им доску. А потом Ната смотрит, как они обсуждают, что с этой доской сделать, как разрубить ее на маленькие кусочки, а затем обменять на что-нибудь ценное. Она вспоминает, как плакала и кричала на маму, что она должна, просто обязана обзавестись доской. О таких досках было написано в книгах, которые Старейшины хранили в архивах среди особенно ценных экспонатов, и доступ к ним имели только Вождь и его ученики (но маме все равно, каким-то образом удалось заполучить одну такую книгу). Ната помнит, как надеялась, что однажды она хотя бы один раз пойдет с этой доской в дюны и скатится на ней вниз, как дети на рисунках в книге. Но теперь было уже слишком поздно. Пускай кто-нибудь другой мечтает об этом. Ната уходит, не попрощавшись. Ведь прощания означали бы, что она покидает деревню с приятными воспоминаниями о ней, но нет, это вовсе не так. Ната надеется, что как только она выйдет за бамбуковую изгородь, солнце опустится пониже и спалит все поселение за то, что они сделали с ней, с мамой. Ната надеется, что все дюны разом издадут свист, гармоничный в своем губительном диссонансе, что песок двинется и накроет Исиуву, как бескрайний океан, и никто здесь больше не причинит ей боли. Но сначала она должна была отыскать Тасеногуана. "Не ходите в дюны, – говорит Вождь Исиувы. – Боги убьют вас своим свистом". В Исиуве свист дюн слышится почти каждый лунный цикл. Всякий раз песок приближается к Исиуве с унылой, похожей на мелодию флейты песней – и это единственный звук, производимый неживым существом, который способен вызвать слезы в их душах. Гудящий в трубах ветер еще больше усиливает этот пронзительный свист. Вождь называет его свистом богов и утверждает, что этот звук раздается всякий раз, когда дюны забирают очередную заблудшую душу. Каждый раз, когда какой-нибудь сбившийся с пути человек позволял себе выйти за рамки дозволенного и был поглощен дюнами – а нечто подобное происходило время от времени, – дюны подступали все ближе к Исиуве. Свист – это предостережение, предупреждение о том, что в прошлом мир уже был наказан песком за свое неповиновение. Вождь рассказывает историю о том, что когда-то, еще до возникновения старого мира, землю постигло похожее наказание, но только сделали это боги воды. Задача Исиувы – поддерживать установленный порядок и способствовать приходу нового мира. Исиува знает, что Вождь прав, потому что он несет ответственность за всех жителей деревни, он несет ее вместе со Старейшинами, часовыми и своими учениками: его обязанность состоит в том, чтобы выходить за ограду деревни, искать ответы, молиться богам и умолять их, чтобы дюны не приближались больше к деревне. Иногда вся эта процессия возвращается и приносит с собой странные предметы, которые они нашли в песках, предметы, которые, похоже, принадлежат другому времени, и тогда Старейшины прячут их в архиве. Вождь напоминает жителям Исиувы, что это не привилегия, а тяжелая ноша, ведь никому еще не удавалось взглянуть в лица богам и остаться после этого живым; и то, что процессия каждый раз возвращается обратно в полном сборе, – это большая милость, оказанная им свистящими богами. Жители деревни кивают и продолжают жить за забором, благодарные Вождю и его приближенным. Но мать Наты была не такой. Мать Наты была упрямой. "Неразумно безоговорочно верить всему, что говорит другой человек", – постоянно твердила она. Это смущало Нату, ведь в таком случае и она не должна была верить словам матери. Ее мама всегда следовала своим установкам. Ната знала, сколько раз она нарушала закон Исиувы и выходила за ограду (пять раз). Мама говорила, что жителей Исиувы удерживало здесь отнюдь не это сухое бамбуковое ограждение. Через бамбук легко можно перебраться. Все дело было в словах, которые прочно засели у них в головах. Мама научилась мастерски перебираться через забор, перемещаться во времени и пространстве, незаметно ускользать, никому не объяснив причины, поэтому в Исиуве часто забывали о ее существовании, а также о существовании Наты. Жители Исиувы очень удивлялись, когда эти двое снова появлялись, пытались вспомнить, откуда они взялись, недоумевали, почему они все еще находятся здесь, почему их до сих пор не принесли в жертву богам. Чтобы не привлекать к себе внимания, Ната и ее мама перебрались на самую окраину поселения, где было множество скорпионов и где только самым недостойным жителям деревни позволялось строить свои лачуги. Вначале Ната винила мать, считая, что это она была во всем виновата, что она должна была прекратить свои споры со Старейшинами, во время которых утверждала, будто никаких свистящих богов не существует, а песок поглотил цивилизацию в результате глобальной экологической катастрофы. Она утверждала, что где-то далеко находятся другие процветающие цивилизации, и она собиралась найти их, надеялась, что вихрь времени отнесет ее туда. Она говорила, что видела этот вихрь своими глазами. Поэтому когда мама поцеловала Нату в лоб и сказала: "Пойдем", та поняла, что жители Исиувы были правы – ее мама сошла с ума. Вихрь, который может унести людей в мир, где не было песка? Добровольно отправиться в дюны, чтобы тебя проглотили боги? Разумеется, она отказалась идти. Мама пыталась убедить ее, но после долгих споров все кончилось тем, что они обе начали громко кричать друг на друга под крышей их жалкой лачуги. Мама сказала, что она просто пытается спасти их, а Ната напомнила ей, что Исиува тоже пытается их спасти, поэтому они и должны следовать правилам. Тогда мама поняла, что Ната никогда полностью не подготовится к тому, чтобы уйти с ней. Поэтому она связала ей руки и ноги, пока та спала, заткнула кляпом рот и положила в тележку, однако не смогла довести ее даже от своего дома до ограды. Она развязала Нату, и Ната убежала прочь со всех ног. Она примчалась обратно в их лачугу и ждала, пока мама вернется, ведь, разумеется, не существовало никакого вихря времени и не было никакой волшебной песчаной бури, которая летала над дюнами, разыскивая людей, чтобы спасти их. Поэтому она все ждала. И ждала. И ждала. Пока дюны не засвистели. "Мы занимаемся своими делами, – говорил Вождь жителям Исиувы. – Мы остаемся в живых только потому, что довольствуемся тем, что имеем, и ничего больше не ищем". Ната легко находит Тасе. Маленького мальчика, тощего, с острыми локтями и глубоко ввалившимися, бездонными, как море, глазами. Его невозможно увидеть в свите Вождя. Он всегда где-то еще (но даже когда он оказывался рядом с Вождем и его окружением, мысленно он все равно был где-то далеко). В Исиуве считали, что Вождю не повезло с сыном; он был болезненным ребенком, вечно витал в облаках. Возможно, это даже хорошо, что его невозможно было отыскать, что он вечно где-нибудь бродил. Ната находит его около старых заброшенных домов, где прежде жили те, кого забрали дюны. Где-то здесь, среди этой свалки, лежали лучшие мамины инструменты, различная утварь, а также находки из старого мира, которые ей удалось отыскать, и которые она не позволила конфисковать в пользу архива Старейшин. Все это оставалось здесь, в их старой хижине, которую снесли, чтобы ее невозможно было больше восстановить. Ее бы вообще сожгли, если бы Исиува могла себе такое позволить, но в нынешние времена огонь стал слишком опасным. Тасе сидит на корточках посреди всего этого, его ноги испачканы в золе. Под ногами у него какие-то обломки, в руках – дощечка, и он пишет что-то белым камешком по ее отполированной поверхности. Тасе – единственный сын Вождя, еще до рождения ему было уготовано стать его учеником; ему выпал шанс стать будущим Исиувы. И он проводит много времени со Старейшинами, в основном учится писать разные значки, из которых состоит алфавит Исиувы, ее язык. Но он почти не общается с часовыми и со свитой. Большую часть времени он проводит в одиночестве, посвящая себя обучению. Ната медленно подходит к нему. Он поднимает голову. – Ты пойдешь со мной? – спрашивает Ната. Мальчик перестает писать, его глазные яблоки так и пляшут в глазницах. – Куда? – Я собираюсь найти маму. Он замирает, затем пишет что-то на своей доске. – Твою маму? – Да, – отвечает Ната. Он снова на секунду задумывается. – И мою маму тоже? Мгновение Ната молчит. Всем известна история матери Тасе, жены Вождя. В Исиуве говорят, что она была заблудшей, безумной, как и мама Наты, все время говорила о том, что ей нужно уйти в какое-то другое место. Жители деревни считают, что Вождь поступил правильно, когда позволил Исиуве предложить ее в качестве подношения богам, жившим под дюнами, чтобы успокоить их гневное дыхание. – Возможно, – говорит Ната. Тасе снова делает какие-то записи, затем откладывает доску и камешек, встает и отряхивает свой зад. – Хорошо, – говорит он. Ната всегда знала, что, когда придет время, все окажется совсем просто. Тасе никогда здесь, по сути, не было. Душой он всегда был где-то в другом месте, но в Исиуве этого не замечали. Однажды, когда Ната спросила его, почему он учится только писать, Тасе ответил, что ему это пригодится, когда он выберется отсюда. Именно тогда она поняла, что он был таким же, как ее мама и как его мама. – Ты знаешь, где меня можно встретить, – говорит Ната. – Приходи в сумерках, когда часовые будут пьяны. И никому не говори. – В сумерках? – спрашивает он. – Сегодня лунный день. Сегодня они будут свистеть. – Да, – отвечает Ната. – Вот именно. "Все, кто уходит, принадлежат богам, – говорит Вождь Исиувы. – Нельзя позволять им возвращаться". В первый раз Ната ушла недалеко. Она не нашла ничего, кроме песка и солнца, которое, казалось, было повсюду. Когда день начал клониться к вечеру, дюны стали отбрасывать на нее тени. Ната обнаружила высохшие скелеты людей и животных и несколько предметов, которые она никогда прежде не видела, и решила забрать с собой. Вода закончилась. Она так и не нашла маму, даже ее мертвого тела. Не отыскала она и вихря, который отнес бы ее к маме. Часовые обнаружили ее, когда она вернулась к забору. Они набросились на нее, их лбы блестели под капюшонами плащей, длинные лица были покрыты морщинами и ничего не выражали. Не проронив ни слова, они окружили ее. Да и кому нужны слова, когда существует негласный договор? Они все сделали по правилам, пронесли Нату через деревню на покрытых резьбой церемониальных носилках, представляя ее как жертву, как назидание остальным, к чему приведет избранный ею путь: к смерти прямо в пасти богов. Жители Исиувы покинули свои хижины и столпились вокруг часовых, грустно качали головами, перешептывались, показывали на нее пальцами. Они пытались дотронуться до Наты, возможно, из жалости, возможно, из солидарности, а может быть, хотели спросить: "Зачем?" Часовые отталкивали их руки. Но люди не желали уходить. У хижины Вождя – отдельный двор в центре поселения, она здесь самая большая и единственная в своем роде, – помещение, состоящее из нескольких комнат, в их числе – приемная. Именно в ней Ната и предстала перед ним. Жители Исиувы столпились вокруг хижины. Вождь ничем не отличается от других мужчин в деревне, разве что немного полнее, а его лоб всегда нахмурен. У него такие же, как у остальных, одежды, такой же плащ, единственный знак отличия – головной убор, сплетенный из хрупких бусин. Ната знает, что его положено передавать от Вождя к Вождю. Решение было быстрым и простым. По традиции, Ната не могла вернуться в деревню, иначе бы это разгневало богов и дюны продолжили бы свое наступление на Исиуву. Ее отправят обратно, и она ничего не сможет взять с собой, даже плащ. И тогда она легко и быстро попадет прямо в пасть богов дюн. Благодаря этой жертве еще много лун ничто не будет угрожать порядку в племени, который поддерживался с такой тщательностью и который она едва не нарушила своей беспечностью. Боги все поймут. К тому же это было одолжением. Ведь она же сама хотела уйти. Но Тасе… он все изменил. Прямо во время суда, не проявляя никакого уважения к происходящему, он подбежал к Нате и сел на колени в центре приемной около найденных ею сокровищ, которые она положила перед собой. Тогда он был младше, меньше ростом. Он коснулся ее волос и улыбнулся. Погладил ее по уху. Достал кусок хлеба, который прятал за спиной, и предложил ей. Она взяла и стала жевать его. Жители Исиувы затаили дыхание и ждали. Тасе никогда ни к кому не проявлял интереса, несмотря на все старания Вождя. Даже его няньки не могли заставить его что-нибудь сделать. Он всегда держался особняком, и Вождь смирился с тем, что его сын проведет всю свою жизнь в одиночестве. Для Тасе не было места в мире будущего, где выжить можно лишь посредством всеобщей сплоченности и порядка. Но с этим Вождь еще не готов был мириться, в его душе все еще теплилась слабая надежда относительно Тасе, надежда, которая неожиданно вновь вспыхнула. Вождь откашлялся и попросил пока поместить Нату под охрану. Она провела взаперти весь день и поняла, что ее не выгонят из деревни. Беглецов никогда прежде не оставляли в деревне. Наказание всегда было одним и тем же после вынесения приговора суда: часовые открывали ворота и начинали выталкивать осужденного, пока он не оказывался в нескольких шагах от бамбукового забора. А затем ворота запирались, несмотря на все крики и мольбы. Но осужденные не уходили, и ветер приносил в Исиуву их крики о помощи. А затем боги дюн начинали свистеть, тогда крики обрывались, наступала тишина, а Исиуве ничего больше не угрожало. На следующее утро Нату вывели перед жителями Исиувы. Вождь сказал, что для нее это стало уроком. И не стоило вот так впустую прогонять ее только потому, что она по своей детской глупости последовала дурному примеру своей матери. Жрецы помолятся за нее богам во время их следующего путешествия в пустыню, а она в это время должна будет работать во благо племени. И работа ее будет заключаться в том, чтобы стать верным товарищем Тасе, помочь ему приспособиться к жизни в обществе, стать сильнее и подготовиться к той роли, которую ему предстояло выполнять в будущем. Жители Исиувы бормотали что-то себе под нос, кивали, хвалили мудрость и доброту Вождя. И тогда Ната поняла, что мама была права: боги жили вовсе не под дюнами, боги – это слова, которые прочно засели у всех в головах. Тогда она и приняла решение, что непременно уйдет еще раз. Когда жители поселения разошлись, Старейшины конфисковали в свой архив все ее находки. Тасе сидел на коленях в пыли совсем близко, едва не касаясь ее своим носом, дыхание мальчика участилось от волнения. – Ты тогда почувствовала это? – шепотом спросил он. – Там, снаружи? Ведь так пахнет сила, правда? Они уходят в сумерках, взявшись за руки. Их сердца бьются в унисон. Часовым труднее увидеть их среди песков в полумраке, когда уже невозможно различать отдельные предметы, а дюны вдалеке превращаются в смутные тени. У них нет фонаря, они ориентируются в темноте, опираясь лишь на воспоминания Наты, тащат с собой еду и воду, которую ей удалось раздобыть. Они надели тонкие плащи, чтобы двигаться быстрее. Ночью в пустыне холодно, и у Тасе начинают стучать зубы. Всюду, куда ни бросишь взгляд, только песок, пыль и ветер, а еще гребни и вершины дюн – маленькие и большие. Самые огромные дюны, под которыми погребены руины погибших городов, что были здесь еще до Исуивы, образуют на горизонте тени, освещенные меркнущим красным светом. Ната и Тасе стараются не подниматься даже на самые низкие дюны, чтобы не привлекать к себе внимания. Песок под ногами прохладный и на нем хорошо видны следы. Ната знает, что с наступлением утра их легко смогут отыскать преследователи из Исиувы: достаточно будет одного верблюда или нескольких самых быстрых часовых. Тасе почти все время идет молча. Он лишь немногим младше ее, но из-за своей молчаливости кажется не по годам взрослым. Ната помнит, как однажды повторила ему слова матери. Когда-то она в них не верила, но теперь все изменилось. "Ты сама по себе богиня. А еще ты – дюна, и дюны не станут проглатывать самих себя. Не позволяй Исиуве убедить тебя в обратном". Ната видит, как Тасе кутается в плащ и смотрит вперед, он не сводит взгляда с темных очертаний на горизонте, напоминающих волны. Вождь не знал, что своим наказанием он позволил ей все осознать. Ната должна была стать компаньонкой Тасе, так как только она понимала, почему он был таким, ведь его мучили те же вопросы, что и ее. Они оба выросли, слушая непрерывный шелест, которым была наполнена Исиува, не зная, были ли они нормальными или такими же сумасшедшими, как их матери; все эти вопросы сплелись внутри их в тугой узел, развязать который можно было, лишь покинув деревню. Они всегда знали, что так или иначе им непременно удастся найти женщин, подаривших им жизнь и вдохнувших в них это пламя свободы, которое невозможно было погасить; что только там они обретут настоящий дом. Они все дальше уходят от Исиувы, двигаясь по прямой в сторону дюн. Кажется, никто не преследует их, и это хороший знак. Ната надеется, что они доберутся до дюн прежде рассвета и в жаркий полдень смогут отдохнуть в их тени. Но они уже так долго бредут по песку, что их ноги устают. Волнистые очертания дюн по-прежнему маячат где-то вдали, и Ната не знает, сколько до них еще идти, однако они уже достаточно отошли от Исиувы и можно передохнуть. У них есть немного хлеба и жареных термитов. Ната дает Тасе выпить его порцию воды на сегодня, а сама довольствуется сахарным тростником. Она жует его и размышляет о том, что скажет маме, когда найдет ее. Она так сосредоточилась на своем желании уйти и совсем забыла о том, что, возможно, она вовсе не обрадуется встрече с мамой, а узел в ее груди затянется еще сильнее, и она никогда не простит ее за то, что та ушла, что не пожертвовала всем и не вернулась за ней. А еще она не готова услышать те ответы, которые может получить от матери. Возможно, именно поэтому она уговорила Тасе пойти с ней, невзирая на все трудности. Возможно, она пытается повторить все заново, чтобы все исправить. – Нужно идти дальше, – говорит Тасе. Ната ложится на спину, прямо на песок. – Не нужно. Он сам прилетит к нам.