— Пошли искать лестницу. — Сейчас, — согласился я и посмотрел на чердак. — Как ты думаешь, кто там? — А все равно, кто бы ни был — он ведь просит помочь, — ответил Фимка и неожиданно закричал: — Эй, на чердаке, мы сейчас! Потерпи немного! Понял?! Но никто не ответил. На чердаке молчали, и это насторожило меня. — Постой, — задержал я Фимку. — Ну-ка повтори. — Что повторить? — То, что кричал. — А зачем? — Нужно. Повторяй, — прошептал я. — Ладно, если нужно… — И Фимка повторил, но уже не так громко. — А зачем это тебе, Пашк? Слышишь? — Я показал пальцем на чердак. — Ничего не слышу. — И я ничего не слышу. — Ну и что? А то! Тебе не кажется странным, что он не отвечает? И записочки разные, вместо того чтобы крикнуть — помогите, мол. И лестница! Почему он написал, что она под забором? А сам где? На чердаке. Как же он ее под забор положил, а?! — Не знаю я ничего… Может, он глухонемой? — А лестница? — Кто-нибудь положил, не обязательно он. — Но кто?! Нет, тут что-то другое… — И я пристально поглядел на чердак. Он был почти таким же, как всегда. Только окно, высоко приподнятое от края крыши, было раскрыто настежь и не отражало яркого солнца. Оно теперь даже казалось не окном, а темной, прямоугольной дырой, за которой могло скрываться все, что угодно. — Может, все-таки полезем, — нерешительно предложил Фимка. — Надо же помочь человеку? Я покачал головой: — Ну откуда ты знаешь, что ему нужна наша помощь, и что «он* — это «он», а не «они»? — Но ведь в записке-то написано. — Эх ты! Написать все можно. Думать надо — лестницу кто-то другой положил. — И я понизил голос. — У меня есть идея. Никто не знает, что нас ждет на этом чердаке, поэтому предлагаю обманный маневр. Сделаем вид, что ушли, а в это время потихоньку разведаем. Мы сейчас не имеем права рисковать собой — у нас другие планы. Понял? — Я, конечно, не против, — засомневался Фимка. — Ну, а если их там много?.. — Тогда удерем. Главное в нашем деле — неожиданность. Усек? — Это все понятно, только я плохо бегаю. — Ничего, может, и бежать не придется, — успокоил я его и, набрав в легкие побольше воздуху, закричал: — Эй, на чердаке! Мы сейчас не можем: нам домой надо! Через час придем. Слышите?! Конечно, как я и ожидал, нам никто не ответил. На чердаке стояла тишина, и эта тишина показалась мне зловещей. Но я спокойно поднял свою полевую сумку, сунул в нее картонки с записками и, не спеша, пусть видят, что я ничего не боюсь, первым пошел к забору. Фимка поплелся сзади. Глава третья. В ЛОВУШКЕ Фимка плелся сзади, но лестницу обнаружил первым. Я пролез в одну из дырок и пошел к тому месту забора, где он был повален, но лежал целым, не разбитым. Ведь говорилось же в записке, что «лестница под забором». А Фимка шел в стороне и случайно своим ранцем, который он волочил почти по земле, подцепил длинный лист ржавого железа и тут же замахал мне: — Пашка! Сюда! Вот она. Я подбежал. Точно, это была лестница. Железного листа на всю ее длину не хватило, и край лестницы был прикрыт кучей ботвы. Что говорить, она была отлично спрятана. Мы бы ее ни в жизнь не нашли, если б Фимка не поленился и надел ранец как следует. Конечно, если подумать хорошенько, то можно было бы заметить, что на территории бывшей фабрики ботве взяться неоткуда. Но мало ли для чего ее принесли, ведь огороды рядом, может, костер хотели разжечь. — В записке сказано, что лестница под забором, а она вон где… — вслух подумал я. — Да… Еще одна загадка. — Может, он просто ошибся. — И Фимка кивнул на чердак. — А вдруг он больной? — Как же — больной! — криво усмехнулся я. — Может, как раз наоборот — слишком здоровый. Ну что, лезем? — Да что-то не хочется… — Фимка почесал свой большой круглый затылок. — Давай позовем кого-нибудь из взрослых? Мне тоже лезть совсем не хотелось, но не мог я показать Фимке, что мне страшно. Вот если б кто-нибудь сейчас запретил лезть, тогда другое дело, можно было бы и бросить этот дурацкий чердак. — Надо, Фимк, надо самим. — И я потянул лестницу из-под ботвы. — Что смотришь, бери за другой конец! Мы запыхались, пока дотащили лестницу до конторы. — Может, отдышимся? — предложил Фимка. Я понимал, что он оттягивает время. Мне тоже хотелось постоять, отдышаться, подумать, прежде чем подниматься наверх; но я знал, что если очень долго думать, то можно и совсем раздумать, потому что это всегда так: чем больше думаешь, тем страшнее. Это как в речку с высокого моста прыгать. — Нет, Фимк, потом отдышимся, — сказал я. — Поднимай. Мы осторожно поставили лестницу под чердачную дверь и полезли вверх. Дверь была приоткрыта наполовину, и поэтому, заглянув внутрь чердака, я увидел только один его угол, левый от меня. Я попытался легонько толкнуть дверь, но она так сильно скрипнула, что я сразу решил больше ее не трогать, чтобы не выдать себя. — Что там? — постучал в мою пятку Фимка. — Пока ничего не вижу, — прошептал я. — Надо внутрь залезть. Давай за мной. Только тихо. После яркого света улицы на чердаке показалось мне темновато, хотя и видно было, что он большой и длинный. Толстые бревна, невысоко приподнятые от пола, перегораживали чердак на загоны. От этих бревен вверх шли тяжелые стропила, которые поддерживали накаленную солнцем крышу. Почти в центре чердака темнела широкая печная труба. Пол, посыпанный черным шлаком, тоненько поскрипывал под ногами. Валялись разломанные корзины, ящики, доски, тетради — много всего, сразу не разглядишь, потому что углы чердака тонули в темноте. Пахло сухим деревом и старой бумагой., Мы стояли у двери, на всякий случай рядом с лестницей, и мне не очень-то хотелось уходить от нее. Солнечные лучи, пробиваясь в раскрытое окно, пыльными снопами висели в воздухе. Они казались плотными, тяжелыми и закрывали от нас противоположную сторону. — Кажется, никого, — прошептал Фимка. — Кажется… — ответил я. — Интересно, он видит нас сейчас?.. — Ты думаешь, что это «он»? Я не стал отвечать на глупый вопрос. Какое сейчас имеет значение, «он» это или «они», главное, что мы на чердаке, а еще ничего не ясно. — Ну что? Дальше идем или как? — Лучше постоим… немного, — ответил Фимка. Я согласился. Не стоило отходить от лестницы. Когда не — знаешь, откуда и чего ждать, на всякий случай надо иметь пути к отступлению. Мы постояли, прислушиваясь и приглядываясь, но ничего особенного не заметили. В окно, правда, влетел голубь и, мелькнув в лучах солнца, сел куда-то вниз. Но голуби везде летают — подозрительного в этом ничего не было. Даже наоборот, если он спокойно влетел, значит, ему нечего бояться, значит, там, на противоположной стороне, может, никого и нет. В общем, не знаю, как бы мы с Фимкой поступили дальше, если бы в этот самый момент не услышали снизу, с улицы, крик: — Разбойники! Идолы окаянные! Когда же управа-то на вас найдется! Черти полосатые! Ну, я вам сейчас. Я вам сейчас зада-а-ам!!! — Дядя Вася! — побледнел Фимка. Я выглянул в дверь и тоже струхнул. К лестнице тяжело, но быстро приближался дядя Вася, фабричный сторож. В руке он держал знаменитую берданку, которой боялись все поселковые мальчишки, потому что она была заряжена солью. Заметив меня, он потряс берданкой в воздухе и прибавил ходу. Я совсем не знал, что делать. Дядя Вася — это мы знали точно — был пострашнее десятка таких вот полутемных чердаков. Фимка рванулся к двери: