Мне зажали рот и правильно сделали. Когда я попал в будку сторожа, то почти все понял. Конечно, я не сразу сообразил, что к чему. Вначале в будке никого не было. Меня заперли и оставили одного. А тот огромный дядя сказал, чтоб я сидел тихо. Я и сидел на низенькой скамеечке под окошком и никак не мог согреться. У меня даже зубы стучали от холода. Брюки и куртку с рубашкой можно было выжимать. Ботинок без подошвы болтался поперек разутой ноги, а ступню, облепленную глиной, я почти не чувствовал. Мне было очень плохо, и почему-то болел живот. Когда я услышал за дверью шум, то подумал, что ведут с чердака Алёшку. Но вместо него в будку втолкнули Бяшикова отца и Мишку Малютина. Я не удивился, что ввели дядю Игната, он же был вор, но странно, что вместе с ним попался и Механик. И тут я вспомнил, как я раньше об этом не догадался, что Бяшиков отец звал Механика на какое-то дело, когда меня защищал Джек. А Механик тогда еще пригрозил мне: «До встречи в Гаграх!» Так вот о каком деле они говорили — о ворованной матерки. Значит, и Мишка Малютин вор. Но сейчас Механик был совсем не похож на себя. Он весь сжался, стал каким-то маленьким и, трясясь от страха, еще с порога начал бормотать: — Я ни в чем не виноват… Отпустите меня!.. Я не воровал… Вошли еще трое взрослых, но Алёшки не было, да и сторож тоже не появлялся. Дяденька в кожаной кепке, которого я совсем не знал, мельком посмотрел на меня и сказал: — А-а! Это ты, чердачник, — прошел к столу и начал звонить по телефону и вызывать машину. В будке стало тесно и шумно. Высокий дядя, который привел меня сюда, встал у двери, как часовой, а другой сел за стол и стал раскладывать бумаги. Я уже понимал, что это милиция. Конечно, странно было, что они все одеты по-обыкновенному и что у них даже нет форменных фуражек, а тот, что сидел с бумагами, вообще был в шляпе, и из портфеля у него выглядывал складной зонтик. «Это все для того, — решил я, — чтобы воры не смогли догадаться, что это милиционеры». Бяшиков отец стоял в углу. Он был похож на старого мокрого воробья, потому что горбился и старался спрятаться в брезентовую куртку. Только все равно свои злые глаза он никуда не мог спрятать. Они у него так и бегали из стороны в сторону. Видно было, что он очень боялся милиции. «Так тебе и надо, ворюга»! — подумал я. А Механика, это точно, никто бы не узнал! В поселке он ведь никому дороги не уступал, а сейчас глядел так жалостливо, будто в жизни никого не ударил. Но я-то знал, что он прикидывается, а на самом деле такой же злой, как и дядя Игнат. Милиционер в кожаной кепке быстро и строго допрашивал их. И я понял: передо мной самый настоящий следователь. Воры рассказывали, как они украли материю с новой фабрики, как переправляли ее через речку на лодке и как прятали на чердаке. Но я их плохо слышал. У меня кружилась голова, почему-то болели глаза и ломило все тело. И еще я очень беспокоился об Алёшке: «Где же он? Почему не идет?!» Вошел сторож, но Алёшки не было. — Лестница небось не понадобится, — весело заговорил дядя Вася с порога, стряхивая с плаща капельки дождя. — Я ее к будке приволок — пусть теперь на законном месте стоит… А-а! Чертенок! И ты здесь, — увидел он меня. — Ну ловко ты меня надул! Ловко! Вокруг пальца обвел… — Василии Семенович, потом, — перебил его милиционер в кожаной кепке. — Потом все выясните. — Есть, товарищ капитан! — по-солдатски ответил дядя Вася и тихо пристроился на скамеечку рядом со мной. Я и раньше догадывался, что сторож никакой не вор, а теперь это уже ясно было. Он даже знает, какое звание у этого милиционера в кожаной кепке. — Ну и последний вопрос, — сказал капитан. — Кому и куда сбывали ткань? — Да куда ж, гражданин начальник, — противно заулыбался Бяшиков отец, показывая свои желтые, выщербленные зубы. — Себе, все себе. Для дома… — Что-то многовато для дома, — не поверил капитан. — Хватит придуриваться! А ты, Малютин, — обратился он к Механику, — что скажешь? Учти, чистосердечное признание облегчает вину. — Честное слово, не знаю, — заныл Механик, скрестив на груди руки. — Я бы сказал, но не знаю. Отпустите, я ничего не знаю!.. — Губы у него задрожали, и казалось, что он вот-вот расплачется. Но тут он случайно глянул в мою сторону и увидел меня. Я посмотрел ему прямо в глаза, и он не выдержал взгляда, опустил голову. Мне ясно стало, что он ужасный трус. Надо было немедленно сообщить следователю, что они врут, что я знаю, кому они отдавали материю. И хотя у меня пересохло во рту и язык прилипал к горячему небу, я попытался подняться, чтобы рассказать все, что я знаю об этих ворах, но тут же сел. Следователь почему-то строго глянул на меня, словно и я был в чем-то виноват. — Что вы делали сегодня в городе? — спросил он дядю Игната. — Я?.. В городе? — растерялся Бяшиков отец. — Ну… мало ли куда я мог пойти… — Я вам подскажу, куда вы могли пойти… И тут милиционер назвал имя Алешкиной тети Клавы! Но я удивился еще больше, когда он передал почти весь разговор, который я услышал в подъезде. Кроме меня, ведь там никого не было, откуда же следователь знает об этом разговоре?! Я удивился, но что было с Бяшиковым отцом! У него даже челюсть отвисла, и он долго не мог сказать ни слова. Потом дядя Игнат потер свою морщинистую шею и прохрипел, ругая тетю Клаву: — Заложила красотка!.. — Ну что? Продолжим разговор? — предложил капитан. Довольный, он приподнял кожаную кепку и погладил себя по лысине. А потом, как мне показалось, весело посмотрев в мою сторону, подморгнул мне… Но это могло мне и показаться, потому что я почувствовал себя совсем плохо. Особенно дышать стало тяжело, воздух внутри меня сделался горячим-горячим… И вдруг будка сторожа как бы поплыла перед моими глазами, и все стало расплываться, словно во сне… — Павел, что с тобой?! — как будто издалека услышал я голос дяди Васи. — У него температура. Недоглядели мальчишку… Мне хотелось крикнуть, чтобы Алёшку сняли с чердака, а то ему там страшно одному. А я обещал прийти… Я честное пионерское дал!.. Но язык не слушался, и я повторял одно и то же: — Алёшка, Алёшка… — Да все нормально, все нормально с твоим Алёшкой, — донесся до меня голос капитана. Потом я почувствовал, что покачиваюсь у кого-то на коленях. А потом услышал, как дождь стучит по железной крыше. Пахло мокрой одеждой и бензином, а когда я отличил шум мотора от шума дождя, то понял, что еду в милицейской машине. У меня тогда сильно кружилась голова, губы слипались и в глазах потемнело. Но мне все казалось, что это сейчас пройдет… Глава девятнадцатая. ПОСЛЕДНЯЯ — Мне все казалось, что это пройдет… Я же не знал, что заболею. Кхм! — тихонько кашлянул я, поежился и залез поглубже под одеяло, Не дует? — забеспокоился отец и показал на форточку. — А то закрою?.. — Он сидел на стуле рядом с моей кроватью. — Нет. Все хорошо. Пап, ты не думай — я тебе одну правду рассказал!.. Я старался не смотреть ему в глаза. Лежал, уткнувшись носом в пододеяльник, и боялся пошевелиться. Стыдно было — столько глупостей натворил! Вот даже воспалением легких заболел, и так сильно, что первый день лежал без сознания: температура очень высокая была. Отец сердито смотрел на меня. — Наделал ты дел! Почти убежал из дома, — он взял с тумбочки градусник, повертел его в руках, — дневники сжег, мать чуть с ума не сошла, на осень остался… Он долго перечислял все это, а я не выдержал и попытался спросить об Алёшке: — Пап, а где… — Ты поговори еще у меня! — пригрозил он градусником. Я замолчал: знал, что отцу лучше дать выговориться, он тогда добрее делается. Я очень похож на отца. У него волосы такие же, как мои, только у меня они рыжие, а у него прямо почти золотые. У меня, правда, веснушек полно, а его лицо всегда обветренное и загорелое. — Нет, я смотрю, ты парень не глупый, — продолжал отец, — не дурак в смысле, — уточнил он. — Ответь мне, только честно, ты сам наказал бы себя вот за все это? — Честно? Отец кивнул. — Если честно, то не наказал бы. Ну, может, только немного, за то, что на осень остался. Отец так удивился, что чуть не выронил градусник. — Понимаешь, пап, — сказал я, — ну как тебе объяснить… Ну вот я что-нибудь плохое сделал, а ты меня за это наказал. Так мне лучше, что ты меня наказал! Понимаешь? — Не очень. — Ну вот если б ты меня не наказал, то мне было бы в сто раз тяжелее, потому что я все понимаю. А если ты наказал, тут, понимай не понимай, все равно свое получил, и можно не переживать. — Интересно, — отец погладил себя по затылку, — интересно получается. Ремень, значит, совсем упраздняем?.. — Почему совсем? Пусть пока повисит, — откровенно признался я и добавил: — На всякий случай.