— Ладно, договорились, — на что-то согласилась она. — А это? — Дядя Игнат пощелкал пальцами. — Как всегда. Да не вздумай сюда еще раз приходить! — Заметано, — ответил дядя Игнат и переступил ногами. Я, как мышь, быстро проскользнул на прежнее место и так втиснулся в угол, что даже спина заболела. Теперь я думал только об одном: чтобы Бяшиков отец меня не заметил. Мне совсем не хотелось с ним встречаться. Они еще о чем-то немного поговорили, и дядя Игнат стал спускаться. Я слышал, как он на ходу достал спички, продул папиросу. Вот он приблизился ко мне, у меня сердце в пятки ушло! Он совсем рядом со мной чиркнул спичкой!.. И она у него сломалась. — Черт! — ругнулся он, швырнув сломанную спичку в мою сторону, и вышел из подъезда. Я вздохнул свободнее. Ясно было, что они говорили не об Алёшке, но о чем? Глава четырнадцатая. СЛУЧАЙНОЕ ОТКРЫТИЕ «О чем бы они ни говорили, — решил я, — ясно одно: тут дело не чисто!..» У меня в голове все еще звучала фраза тети Клавы: «Из-за этого и мараться не стоило…» Из-за чего «из-за этого»? И почему «мараться»? И что такое «пять»? Она спросила: «Сколько» — а он ответил: «Пять». Чего пять?.. И вообще откуда отец Бяшика знает эту тетю Клаву?! У меня мозги трещали от вопросов, но ни на один я не мог ответить. А тут еще подошва оторвалась и макулатуры целый воз. Ну куда мне с ней?! Один я ее все равно не дотащу. Надо было спешить к конторе, чтобы переселить Алёшку с того воровского чердака. Мать его не приехала — и еще неизвестно, когда приедет, значит, нужно рыть пещеру. Фимка, наверное, уже и лопаты принес, а я тут торчу! Я быстренько сложил всю бумагу в угол, чтобы никому не мешала, и вышел из подъезда. Старушки на лавочке не было. Солнце своим краешком уже коснулось крыши соседнего дома, и я понял: мне бежать надо, и как можно скорее. Слишком много времени ушло на разведку. — Ничего, — успокоил я сам себя, — ноги в руки и пошел! Добегу, — и рванул из города к нашему поселку. Но это я только так говорю, что «рванул», а на самом деле пробежал шагов сто и тут же пошел так медленно, как никогда в жизни не ходил. Опять эта дурацкая подошва мешала. Я спотыкался и полз как черепаха. Нужно было спешить, а я возле парка остановился — почувствовал, что брюки у меня промокли и стали липкими. Посмотрел, а это мороженое растеклось. Вот дурак, про него- то я и забыл! Из карманов куртки вытащил два раскисших вафельных стаканчика. Выбрасывать было жалко — съел, а вот с жидким пломбиром мне очень не повезло! Один карман вывернул прямо на брюки. Сладкое молоко растеклось до самого колена. Лучше бы я его не вытирал — рукой еще больше размазал по брючине. «Воды, что ли, поискать?» — подумал я, но, вспомнив, что меня ждут на чердаке, махнул рукой: некогда тут о чистоте заботиться! Когда я пересек огороды и подошел к старой фабрике, солнца уже не было видно, его закрыли низкие тучи. Они приближались со стороны города. Подул прохладный ветер, и деревья в парке закачали верхушками. «Ну вот, кажется, дождь собирается!» — недовольно подумал я. Мне было как-то не по себе от того, что я запоздал и что теперь придется оправдываться перед Фимкой и Алёшкой. А главное, это я уже понимал, пещеру мы не успеем вырыть, хоть берег реки и песчаный, но работы там навалом. Можно, конечно, и завтра ее сделать, но где сегодня ночевать Алёшке? Домой нельзя — придется все объяснять родителям, отвечать на вопросы… Тут и засыпаться пара пустяков. Да и потом, я свою мать знаю: она может и с работы отпроситься ради Алёшки, чтобы помочь ему, и тогда уж никуда не сбежишь. «Нет, домой ночевать не иду, — решил я. — Фимке тоже нельзя. Родители обязательно спросят про дневники, а это конец всему!» Я подошел к забору. Убедившись, что за ним никого нет, пролез в дырку на территорию фабрики и быстро перебежал к конторе. Дверь чердака была открыта, но оттуда не доносилось ни звука. «Молодцы, — подумал я, — все-таки научились тихо сидеть». И свистнул три раза. Тут же сверху показалась белобрысая голова Алёшки. Он посмотрел на меня удивленно, как будто увидел в первый раз. — Ты что? — улыбнулся я. — Заждался? Спускайте лестницу. Алёшка исчез, ничего не ответив. Мне показалось это странным, что он молчит, да и Фимка почему-то не отзывается. Я уж подумал: «Не случилось ли что?» Но тут к моим ногам упала розовая лестница. Подниматься было тяжело, тяжелее, чем в первый раз. Устал я, да и оторванная подошва за материю цеплялась. Но я все-таки залез и, перевалив через верхнее бревно, втащил на чердак ткань и сел прямо на шлак около двери. — Фимка где? — спросил я, тяжело дыша. Алёшка обиженно поджал губы и промолчал. — Ты что? — не понял я его. — Тебя ведь спрашиваю! Где Фимка? — оглядывался я. На чердаке стало темнее, и печная труба вдалеке казалась совсем черной. Даже не верилось, что мы недавно обедали на том месте. Особенно темно было внизу и в углах чердака. Нижние толстые бревна еле виднелись в полумраке. Ворованная ткань была аккуратно собрана в мешки. Наверное, Алёшка ее собрал, потому что Фимки не было видно. — Как же так… Он что — не приходил?! — удивлялся я. Алёшка криво усмехнулся и пожал плечами: — Я думал, вы никогда больше не придете… Я даже обиделся на него за такие слова: — А ты про свою мать почему не спрашиваешь? — Я уже понял… — тихо ответил он и вдруг так же тихо заплакал. Вот что я не люблю — так это когда плачут! Если ты сам плачешь — это ничего, это еще терпеть можно. А вот когда кто-нибудь другой — это в сто раз хуже, чем ножом по сковородке царапать. Нет, если кто-нибудь рядом плачет, я себе прямо места не нахожу! — Ты это, Алешк… Хватит тебе! — начал я его успокаивать. — Хватит. Ну чего ты!.. — Может, они меня бросили?.. — тоненько всхлипнул он. — Кто? — Мама с папой… — Ты что, дурачок!.. — обругал я его. — Да знаешь, как далеко эта Камчатка! Знаешь? Ты географию учил?! — Учил… — Учил! Если б учил, то не плакал бы! — А я и не плачу, — говорил он, а сам плакал. Я растерялся. Надо было что-то придумать!.. — Алешк! — вскочил я на ноги. — Я же вам с Фимкой подарок нес — мороженое. Смотри! Алёшка вытер слезы и уставился на меня своими большущими глазами. — Подожди, сейчас, — решил я его удивить. — Ал-ле-э!.. — И я, как фокусник, раскрыл полы пиджака. — Гоп!.. Доверчиво, но как-то без интереса смотрел на меня Алёшка. — Гляди-гляди, — вертелся я перед ним и, чтобы еще смешнее вышло, замахал пиджаком, как крыльями. — Не видишь?! — Мороженое?.. — спросил он, и его пушистые ресницы дрогнули. — Не вижу. — Да вот же! — показал я белые пятна на куртке и брюках. — Вот, все мороженое по мне растеклось. Я его вам хотел принести — растаяло. Не веришь? Потрогай, — схватил я его руку и сунул в свой карман. Рука у него была маленькая и горячая. — Липко… — поежившись, сказал он и как-то нерешительно улыбнулся. Конечно, я обрадовался, что Алёшка перестал плакать и даже улыбнулся, но мне было не весело. Знал, что от матери наверняка здорово влетит и за рваный ботинок, и за куртку с брюками. — Эх!.. Скорее бы новую жизнь начать, чтоб никто не командовал! — И я от досады хлопнул себя по ноге. В этот момент что-то сильно стукнуло! Мы с Алёшкой присели и до того испугались, что не сразу поняли, что это ветер закрыл оконную раму. Но когда по железной крыше забарабанил дождь, я как будто очнулся. — Ну где же этот Шестикрылый! — разозлился я на Фимку. — Так мы скорее воров дождемся, чем его. Я выглянул на улицу: на территории фабрики и на шоссе никого не было видно, похоже, что все спрятались от дождя. — Смотри, как полил! Все небо обложило, — повернулся я к Алёшке.