— Я так, по домашнему, без сюртука, — пошутил он, показывая на сорочку и пену на лице. — Ты уж открой, деточка. Светка полетела, едва не потеряв чулок, резинка на правом как всегда ослабла в неподходящий момент. Девчонка покраснела, придерживая чулок через подол грубого коричневого шерстяного школьного платья. Форменный фартук она дома снимала. Да другого платья-то и не было. Только парадное, но то надевать без маминого ведома ни-ни, нельзя. А летнее еще только будут шить из того отреза, что матери дали за ударную работу в заводской столовой. На пороге стоял невысокий очень прямой мужчина со строгими глубоко-посажеными глазами и портфелем под мышкой. Света успела заметить его сильный загар и то, что у портфеля оторвалась ручка. — Здравствуй! — неожиданно приветливо сказал он низким и мягким голосом. — Я к Миронову. А ты хранительница сих врат? На Цербера вроде не похожа, слишком мила. Скорее, амазонка. — Проходите. Ой, здравствуйте, — вспомнила о правилах приличия Светка. И обиженно сказала вслед прошедшему мимо мужчине: — А про Цербера я читала. — Вот и молодец! — не оборачиваясь отреагировал гость. Но вдруг остановился, покопался в карманах. — Погоди-ка, амазонка! А если я тебя попрошу об одолжении — сходить в ближайшую лавочку и купить мне папирос, а сдачу предлагаю пустить на твои личные нужды. — Мама не разрешает, — опустила голову Светка, а сама исподлобья смотрела на этого дядечку, от которого так приятно незнакомо пахло одеколоном. — Покупать папиросы? — Не-а. Брать сдачу. — А мы ей не скажем, — он деньги положил в ладошку девочки и вдруг жалобно, по-мальчишески сказал: — Курить охота, мочи нет. — Курить вредно! Ну, ладно, сбегаю. Только вы и Борьке не говорите, а то он отнимет деньги. — Борьку не знаю, но и ему, паршивцу, не скажу, — пообещал гость. — На что ты там подбиваешь молодежь, Андрей? — весело сказал Миронов, узнав голос старого друга. Подбежал, стиснул его в своих нешуточных объятьях. Оторвал от пола. — Тихо ты! Пора бы уже остепениться, — и добавил еле слышно: — товарищ штабс-капитан. — Ну-ну, — Миронов обернулся. — Поговори у меня. Пошли в мои апартаменты. — У тебя тут спокойно? — Андрей мотнул головой в сторону закрывшейся за его спиной двери. Он стоял на пороге, оглядывая скромное жилище. Железная койка идеально застеленная темно-синим одеялом. Этажерка с книгами в простенке между двух окон. Письменный стол, он же, по-видимому, и обеденный. На нем с краю на деревянной подставке стоял закопченный слегка помятый чайник. — По-моему это тот самый чайник? — улыбнулся он. — Помню, твой денщик его таскал везде за нами. Платонов, кажется. — Погиб Платонов в девятнадцатом… Соседи — два профессора, врач, повариха из рабочей столовой с двумя детьми, машинист поезда, его почти дома не бывает и жена полярника. Ну, тот всегда на льдине. Тихая квартирка… Сколько же мы не виделись? Года два? Андрей выложил из кармана пачку сигарет размером чуть больше спичечного коробка «Reemtsma sorte R6». — Немецкие? — повел бровью Миронов. — А чего девчонку за папиросами погнал? — Не поверишь, эти поперек горла. Нашего табака охота. Докури и пачку сожги. Ну, не мне тебя учить. Миронов сходил на кухню, подогрел чайник, пожарил холостяцкую яичницу. Андрей угощал американскими консервами с омаром и тунцом и ананасовым компотом. Проголодавшись, поели торопливо и молча, выпили водки, которую хозяин извлек из ящика письменного стола. Андрей поглядывал на постаревшего командира. Только он мог заметить, как сдал Дмитрий Кириллович. Когда-то вместе служили в войсковой разведке. Начинали в Русско-японскую, а затем и на Мировую войну попали. Вместе перешли на сторону красных вскоре после революции. Оба с 1920 года служили в Иностранном отделе (ИНО) ВЧК при НКВД РСФСР, когда Дзержинский, председатель ВЧК, подписал приказ N169 о создании этого отдела. С 1923 года ИНО стал называться Иностранный отдел ОГПУ при СНК[23]. В Русско-японскую Миронов стал одним из тех разведчиков, кто сообщил, что Япония окончила подготовку к войне и указал в донесении почти точную дату начала. Правда, эта информация, доложенная Николаю II не получила достойной оценки, и Россия потерпела поражение. Мукден, реки Хуньхэ и Шахэ — эти названия до сих пор бередили душу Андрея неприятными воспоминаниями. Миронов тогда был ранен в голову, они едва не попали в плен, а то разделили бы незавидную участь шестидесяти тысяч пленных, среди которых около шестнадцати тысяч попали в плен ранеными. Андрей мялся, хотел что-то рассказать, но словно бы не решался. — Ну что тут у нас нового? — Ходят слухи о новой реорганизации, говорят нас передадут в Главное управление госбезопасности НКВД. Со следующего года. ИНО возглавляет Артузов Артур Христианович. Ну, это ты, наверное, знаешь, — Миронов испытующе посмотрел на друга. — Вижу, чего-то хочешь сказать. Что в Германию-то тебя занесло? Вроде бы слишком загорелый ты для того климата. — В Германию это так, попутно. Хотя, — Андрей подался вперед. — В скором времени уеду туда надолго. Но я о другом хотел сказать. О чем я в отчете писать не стану, и ты сейчас поймешь почему. Он снова замолчал. Закурил папиросы «Герцеговина Флор», которые принесла Света. Крутил в тонких пальцах черную пачку с тисненным золотом названием и зеленым кантом по краю и покашливал от крепкого дыма. — Не тяни, — попросил Миронов. — Я был в Тунисе, в Бизерте, — уточнил Андрей Панин и многозначительно посмотрел на друга. — Что, встретил кого-нибудь из наших общих знакомых? — Все серьезнее. Ты же потерял связь с семейством, когда они были в Крыму? — Ну да, — Миронов побледнел. — А что? Насколько я знаю… Да я уверен, они погибли — и жена, и дочь. — Жена — да, умерла от брюшного тифа незадолго до эвакуации Черноморского флота, а вот дочь… — Андрей покачал головой. — Я с ней разговаривал — вот как с тобой. Тебе плохо? — Он проворно налил в стакан водки и протянул Дмитрию Кирилловичу, откинувшемуся на спинку венского стула. — Она жива, и это главное. Лёля меня не узнала, хотя что-то такое в ее лице проскользнуло… — Как она? Что?! — Миронов отставил стакан в сторону. — Здорова. Выглядит хорошо. Даже не знаю, как сказать. Она живет в семье военного врача Ивана Аркадьевича Кедрова. Он женат, однако… — Говори же! — едва не зарычал Миронов, теперь побагровев. — Мне показалось, что она его любовница, а венчаная жена Антонина с этим мирится. У этой троицы странные отношения. Очень трепетные. Он ее содержит, они вместе работают в госпитале. У него собственная квартира. Талантливый хирург. Ученик Бурденко и гордится этим. Востребованный. Вокруг него и их семьи собирается любопытное общество эмигрантов, в которое я был введен. Основное задание, которое я получил выезжая в Бизерту, — понять, какие там веяния, нет ли организации, готовящей контрреволюцию. Кроме болтовни, ворчания по поводу коммунистов и ностальгии, я там никакой контрреволюции не усмотрел. Насторожило присутствие в этой компании эмиссаров из Англии, Турции и Франции. Не все вместе приходили, в разное время моего пребывания и посещения Кедровых. Они работают на дискредитацию СССР. Как у нас все плохо, только голод и расстрелы. Никакого прогресса в науке, искусстве, и так далее. А вот Кедров, между прочим, любопытный типаж. Пацифист, горячий противник террора и Троцкого… Не монархист. И ты знаешь, покрутившись там, в их эмигрантском мирке, я понял для себя одно и хочу это донести до руководства — как мне кажется, большинство эмигрантов рвутся домой. Ностальгия их сводит с ума. Вот уж не объяснишь такое чувство, как кошки, люди привязаны к месту, к дому. Особенно бывшие офицеры, моряки готовы на любое предложение, стоит только заикнуться, что они нужны родине. Я прощупывал некоторых на предмет вербовки. — Это к чему ты мне рассказываешь? — Миронов повел широкими плечами. Его сейчас меньше всего волновала работа. — А детей у них нет? — У кого? А-а, — догадался Андрей. — Пока нет. А рассказываю я тебе об этом потому, что ты наверняка захочешь увидеть Лёлю. А поехать туда можно только под благовидным предлогом. Меня перебрасывают на работу в Германию. А вот ты по моим наработкам мог бы отправиться в Бизерту и попробовать задействовать в работе с местными этого самого Кедрова. Вполне перспективная кандидатура. Я доложу свои соображения, чуть сгущу краски, дескать, есть вероятность создания контрреволюционной организации. Будем надеяться, что такую поездку сочтут необходимой. Миронов вздохнул. — Я так надеялся, что они живы. Потом пытался смириться с данностью. А теперь я растерян еще больше. — Ты эту свою растерянность отставь, — строго уставился на него Панин. — Думаешь ее вернуть сюда? По глазам вижу, что думаешь. Этим ты погубишь и ее, и себя. Для вас обоих хорошо, что она там. Здесь ее арестуют, а затем и за тебя возьмутся. Ты же все понимаешь. А чтобы никто из наших туда не поехал, и не заинтересовался Ольгой Дмитриевной Мироновой, поехать в Бизерту необходимо тебе самому. 1933 год. Бизерта Миронову пришлось схитрить. Он подослал к Ольге местного мальчишку с запиской. Почерк в записке изменил, хотя вряд ли она могла его помнить. Они расстались еще в 1915 году. А после семнадцатого года дочь с женой уже были в Крыму. Дмитрий Кириллович запомнил дочь пятнадцатилетней девочкой с длинной косой, в платье с матросским воротником и россыпью веснушек на чуть вздернутом носике. Теперь он увидел спешащую по набережной высокую стройную женщину с высокой прической и бледным лицом. Только чуть вздернутый нос и широкие как у ее матери скулы выдавали в ней его Лёлю. Туфли на низком каблуке, бежевое платье с подолом немного за колено, лакированная сумочка, с петлей, надевающееся прямо на кисть руки, крошечная шляпка, не портившая прическу — Ольга выглядела состоятельной дамой, и у Миронова ёкнуло сердце. Он-то ожидал увидеть ее несчастной, нищей, обездоленной. Он ждал ее около касбы. Тут можно было скрыться от посторонних глаз. Миронов выступил из тени старинной стены крепости. Ольга, чуть склонив голову к плечу, прищурившись на солнце, пыталась издалека понять, кто же это вызвал ее запиской, а главное, умолял прийти одной и утверждал, что их встреча вопрос жизни и смерти. Она приближалась, как ему казалось, слишком медленно. Время для него словно бы остановилось, стало тягучим, как мед, которым тунисцы так щедро пропитывают сласти. Он боялся, что вот сейчас остановится сердце в момент, которого он ждал с нетерпением несколько месяцев, пока добивался своего выезда сюда, потом, когда добирался с приключениями в США, а уже оттуда, пароходом в Тунис, через Италию. Вдруг Дмитрий Кириллович увидел, что Ольга пошатнулась и заваливается набок. Он забыл о собственных переживаниях, бросился вперед и успел подхватить дочь, потерявшую сознание. Она узнала его. Миронов целовал ее руки, лоб, щеки, волосы. Он сидел на камнях, нагретых африканским солнцем и не мог поверить, что его дочь, его Лёля лежит у него на коленях, запрокинув бледное лицо к безоблачному небу. Наконец, она открыла глаза с непониманием, что произошло. Но пролетели какие-то доли секунды, и Ольга, вскрикнув, спрятала лицо у отца на груди. Прижалась, не в силах ни говорить, ни подняться на ноги. Этими немыми объятиями она словно делилась всем пережитым: отступление с белой армией и бесконечный страх попасть в руки красных; голод, штопанная-перештопанная одежда; болезнь матери, которая угасла в больнице, где Ольга и познакомилась с доктором Кедровым; похороны и кладбище, куда пришел только Иван Аркадьевич; курсы медсестер и новая жизнь рядом с Иваном, его решение обвенчаться с Антониной и крест на их будущей совместной жизни; страшные морские переходы в тесноте и голоде. Отцу тоже было чем поделиться, но она вряд ли смогла бы представить, что пришлось пережить ему, там, в новой России… Они поднялись и побрели по набережной. Она увела его в сквер неподалеку. Там, на скамейке, они, обнявшись, просидели довольно долго. — Папаша, как же так? — шептала Лёля. — Как же так? Мы всё потеряли. Друг друга потеряли… Я узнала Андрэ. Не подала виду. Нет, нет, никому не сказала… Даже ему. Андрэ наверняка тебе все доложил. Миронов невольно улыбнулся, подумав, что понятие «доложил», как нельзя точно отражает ситуацию. — Лёлечка, возвращайся! — Папаша, это невозможно. Я ведь не смогу там без него. И потом я — «враг народа», так кажется у вас это называется? Он и сам все понимал. Но так хотелось, чтобы потерянная дочь теперь все время была рядом. — У нас, — повторил он грустно. Миронов не скрывал от дочери, что приехал из СССР и заметил: — Ты говоришь с французским акцентом… Оля, ты же понимаешь, что я, как и Андрей, приехал не из Америки, — сказал он с нажимом. — Но не стоит об этом никому… — Я все знаю, — сказала она мягко и провела рукой по отцовской щеке. — Я помню, где вы служили. Что же, им нужны такие люди как вы с Андрэ? Дмитрий Кириллович развел руками. — Хочу познакомиться с ним. — Его зовут Иван Аркадьевич, — подсказала Лёля. — А то мы всё «он» да «он». Иван замечательный человек, талантливейший хирург. Он будет востребован везде, но, учитывая, что он всего лишь эмигрант… Боюсь, это помешает ему сделать большую карьеру. А ведь у него золотые руки. — Да-да. Но как же так вышло у вас не по-людски? — Мы встретились с ним, полюбили друг друга, но венчание отложили. Не до того было. Мы оперировали тогда бесконечно много… А потом он встретил Тоню. Она дочка подруги его матери. Тоня осталась совсем одна. Она бы пропала, если бы не Иван Аркадьевич. Тогда он решил с ней обвенчаться. — И ты не возражала? — Не знаю, — Ольга опустила голову. — Это сложно объяснить, а еще сложнее понять. Тогда такая создалась обстановка. Все боялись, прощались друг с другом, готовились к смерти. Были две крайности — либо люди пытались выжить и переступали через себя и своих близких, лишь бы уехать, попасть на корабль; либо другая крайность — всем помогать, устраивать судьбы других самоотверженно. Мы с Иваном Аркадьевичем оказались во второй категории. В тот момент венчание казалось единственным выходом. Я и так была в составе эскадры. Без меня не уехали бы, — она слабо улыбнулась. — Тонечка тоже попала во вторую категорию, она говорила, что Иван свободен от брачных уз. Но это было бы уж совсем… — То есть вы все трое стали заложниками положения и собственного благородства, — кивнул Миронов. Однако про себя подумал, что Иван неплохо устроился. Но когда познакомился с Кедровым, к своему неудовольствию, мнение изменил. Иван Аркадьевич соответствовал описанию Андрея и Ольги.