Он принял Ричарда в небольшой гостиной с закопченным камином и стопками книг по всей комнате. Налил ему виски и благодушно принялся слушать, подергивая себя за усы, прокуренные и довольно длинные, окаймляющие пухлые розовые как у девушки губы. Проницательные синие глаза прикрывали кустистые брови. — The gods send nuts to those who have no teeth[20], — глубокомысленно подытожил Парстон, явно имея в виду, что если бы он оказался на месте Линли, то уж он развернулся бы по полной. — Да, измельчала наша служба… Прохлопали русских? А насчет ЮАР я тебе так скажу — был там один проект. Мы его курировали. Однако это особый уровень секретности и раскрывать подробностей я не имею права, сам понимаешь. Но кое-что все же скажу. Разрабатывали юаровцы химическое и бактериологическое оружие. Мы и ребята из Ленгли наблюдали, консультировали, контролировали. Довольно много там работало военных врачей, в том числе и немцев — кстати, и бывшие нацисты, которые сбежали в ЮАР после войны, — Парстон достал из хьюмидора сигару и закурил. — Ты говоришь, этот араб из Туниса? Откуда конкретно? — Из Безерты, — мрачно уточнил Линли. — Там было довольно много русских. Насколько я помню, они скрывались от коммунистического режима в Тунисе у французов. Или что-то в подобном роде. Это я к тому, что твой араб мог быть связан с русскими именно по Бизерте. Но при чем здесь ЮАР и яд, полученный в рамках секретного проекта? Припоминаю, что перед тем, как были уничтожены документы по проекту, на одном из объектов, в Роодеплате, поднялась суматоха. У местных спецслужб возникли подозрения, что большая часть исследовательских данных была скопирована и вывезена из запретной зоны. Подозревали они одного немца, занимавшего большой пост в проекте. Опасения вроде не подтвердились. Впрочем, не уверен, вмешались цэрэушники и нас оттеснили от расследования обстоятельств возможной утечки, а потом и все документы уничтожили, и апартеид рухнул, похоронив под своими обломками и проект, и все, что с ним связано. Хотя сейчас идет суд над Бассоном — он возглавлял проект. Врач-кардиолог, бригадный генерал и довольно опасный тип. Вряд ли его осудят, слишком большие силы были задействованы, чтобы его отмазать. А вот Юджин де Кок отбывает пожизненное. Он исполнитель, правда, довольно крупного ранга, использовал наработки лаборатории для ликвидации борцов с апартеидом. С ним бы тебе встретиться в тюрьме. Думаю, это свидание можно устроить. — Метью, а вы не помните фамилию того немца, которого подозревали в хищении документов? — Это было почти десять лет назад. Все мои отчеты, которые я посылал в Центр теперь и мне недоступны. Но дело даже не в этом, на плохую память я не жалуюсь. А дело в том, что я в тот период, когда возникла суета вокруг якобы похищенных материалов, как раз сменялся. И все это выпало из моего поля зрения. — Он улыбнулся: — Мои помыслы были устремлены к туманному Альбиону… Но у меня остались в ЮАР надежные связи, я мог бы посодействовать, организовать свидание с Коком. Другой вопрос, как отнесется к подобным мероприятиям твой шеф? — Мой шеф — человек дальновидный, и он не может не понимать, чем пахнут активные действия русских на нашей территории. Медведь из своей берлоги обычно вылезает, когда убежден, что сумеет что-то вкусненькое хапнуть. — Образно, — порадовался за ученика Метью. — Думаешь, документы тогда все же были украдены? Не этим же тунисским недоумком из бизертского порта. — Нет конечно, — поморщился Ричард. — Боюсь, что он передаточное звено. — Но почти десять лет… Почему документы до сих пор не передали? Хотя этому наверняка есть объяснение. Однако не слишком ли тонкой нитью ты связываешь происхождение яда и похищение документов? Яд мог попасть к тунисцу как угодно и когда угодно. Шеф тебе на это укажет. — Всё так. Но вы забываете об участии русских в этом деле. И, кроме того, факт нахождения русских именно в Бизерте. Не верю я в совпадения. Только причем здесь немец и как все-таки его звали? * * * Ермилов отличался не меньшей настойчивостью, чем Ричард Линли. По возвращении в Москву и после доклада о командировке Сорокину, он чувствовал, что его расследование пошло, что называется, не в ту степь. Сергей Романович вдруг взял под сомнение информацию, полученную от Дахака. — Ну, допустим, поедешь ты в Йоханнесбург. Чего ты улыбаешься? Я сказал, допустим. Во-первых, очевидно уже, что паспорт тебе надо менять. Впрочем, это вряд ли поможет. Физиономию твою они и так срисовали. — ЮАР — это не Англия. — Думаешь, у них нет там оперативных возможностей? — снисходительно усмехнулся Сорокин. — Во-вторых, и этого я опасаюсь больше всего, вся ситуация с документами — ловушка. И не исключаю, что для тебя лично. — Чего это вдруг? Я в ФСБ без году неделя, старший инспектор, а к тому же, действую сейчас, можно сказать, не по профилю, а по линии СВР. — Ну, включи мозги, — уже раздраженно попросил Сорокин. — Ты Дедова закрыл? Линли его вербовал, старался, ночей не спал, а ты, понимаешь, лишил его такого агента. Если бы ты у меня из-под носа увел такого человечка, я бы тебя собственноручно задушил. Приедешь ты к этой берберке, а там Линли или еще кто-то из их ребят. Скрутят тебя и в тюрягу. Будешь с Юджином де Коком коротать за домино длинные юаровские ночи всю оставшуюся жизнь. Это в лучшем случае, а в худшем, сбросят вниз головой с мыса Доброй Надежды. А я за тебя ответственность несу, мне инспекторами разбрасываться не резон. — А то, что он назвал фамилию разведчика, вам ни о чем не говорит? Если ловушка, то откуда… — Еще раз включи мозги! А если этот Кедров переметнулся к ним давным-давно? Что если они разыгрывают карту «Кедров», чтобы заманить наивного инспектора к себе в лапы? — Ради меня придерживали столько лет эту, как вы выражаетесь, карту? — скептически покачал головой Олег. — Захотели бы, взяли в Лондоне! — Да где уж им! Ты сначала, в нарушение инструкций, метнулся в отель святого Симеона. Чего краснеешь? Тебе за это будет отдельный выговор. Они-то порядочные контрразведчики, инструкции соблюдают, ожидали, что ты пойдешь «прописываться». А потом уж в дело вступил многоопытный Теплов, — Сорокин переложил папку с правого края стола на левый, пытаясь унять снова всколыхнувшееся раздражение. — Ему бы свою активность проявлять, когда письмо получил. Помощничек! Он избавил тебя от наружки. А Линли не имел полномочий тебя задерживать в одиночку. Вот и выскочил ты сухим из воды. — Хотели бы, оставили бы засаду в квартире араба, — настаивал на своем Ермилов. — А может, и не собирались тебя в Лондоне брать? В ЮАР сподручнее. Наркотиков там тьма-тьмущая, дело пришьют, что ты контрабандой занимаешься. Да мало ли что! Этих трюков хоть отбавляй. Только сунься, а уж они придумают, как закрыть. И то, что Дахак послал этой берберке твой словесный портрет, это лишний раз подтверждает, что они нацелены на твою персону. Сечешь? — Не понял. Сорокин горестно вздохнул. — Представь, вдруг бы я захотел послать за документами более опытного сотрудника или тамошнего эсвээрщика? А теперь — не получится, так как, кроме тебя, она никому материалы не отдаст. Якобы! — Но ведь и она должна была себя как-то обезопасить. Вот и договорились, что Рафаэль пришлет ей словесный портрет. А пришедший за документами покажет этот глиняный кругляшок. Его наши эксперты осмотрели, сказали, что это типичная берберская роспись, — Олег достал из папки заключение экспертизы. — Предположительно изготовлено в селении Седжнан — там, кстати, ближайшее к Бизерте поселение берберов. Они ведут полукочевой образ жизни. Изготавливают из глины керамические изделия по старинной, известной тысячелетиями технике, женщины их расписывают. Эта вещь, скорее всего, талисман… — Олег поднял глаза на Сорокина. — Вам не кажется, что слишком мудрено они заманивают меня или кого-то другого? Разве не стоит рискнуть ради документов о невероятно засекреченном проекте? К тому же речь идет о бактериологическом и химическом оружии. — Рисковать надо обдуманно, взвесив все «за и против». Меня в этой истории больше беспокоит сам разведчик. Если он переметнулся, то все бессмысленно — это ловушка. Если нет… — Сорокин пожал плечами. — Не знаю. Мне все больше начинает казаться, что для нас приготовили вброс дезинформации в виде этих документов. Все как-то слишком странно. Ладно. Будем думать. Ермилов вышел из кабинета со стойким ощущением, что так осторожничая, они наверняка профукают ценные материалы, которые буквально сами плывут им в руки. Не спрашивая санкции Сорокина, Олег попросил архивиста посмотреть материалы по фамилии Кедров. Может, есть что-то, что все-таки позволят посмотреть. На следующий день утром Ермилов успел получить небольшую папку из архива, успел сунуть в нее нос, но как раз когда он собирался углубиться в более детальное исследование, его вызвал Сергей Романович. Выглядел шеф весьма взъерошенным. — На вот, почитай! — Он протянул Ермилову английскую газету The Telegraph. — Для нас, похоже, публикацию дали. Олег начал читать обведенную красным карандашом небольшую заметку, в которой сообщалось, что сотрудниками английской контрразведки был обезврежен преступник арабского происхождения, проводится расследование, однако некоторые факты указывают на связь этого Рафаэля Дахака с русской разведкой. В частности, достоверно известно, что Дахак выходил на связь с сотрудником российской федеральной службы безопасности. В момент задержания Дахак принял яд. — Странно, что не указали твою фамилию! — Сергей Романович заметил, что Олег дочитал. — Было бы совсем феерично. Пришел, увидел, наследил… С меня уже требуют объяснительную по поводу твоего де-марша в Лондоне. Теперь вопрос — зачем они выдали эту информацию? — От бессилия, — выпалил Ермилов. — Ну-ну. Смелость города берет. — Хотели нас спровоцировать. Нет, правда. Во-первых, они нам дали понять, что на Дахака вышли. Жаль. Я ведь его предупреждал. Пытаются показать, что они держат ситуацию под контролем. А во-вторых… — Олег задумался, потеряв мысль. — А во-вторых, Дахак, может, и жив, а в газете очередная деза, чтобы поторопить тебя с выездом в ЮАР. — Не понимаю, Сергей Романович, сначала мы активно начинаем работать по этому письму, вы даже отправляете меня в Лондон искать Дахака. А теперь стоп-машина. Почему? — Пока такая неясность, суматоха в стане сисовцев, статейка эта туманная — надо выждать и понаблюдать. — Ну да, — поджал губы Олег. — А пока мы будем ждать и наблюдать, документы уведут у нас из-под носа. — Поживем-увидим… И вообще, что ты творишь? — горькую пилюлю Сорокин оставил напоследок. — Кто позволил запрашивать материалы, тем более по Кедрову? Мы же определились, что материалы эти нам недоступны. Всех хочешь перехитрить, доказать, что прав, а я перестраховщик? — Мне, тем не менее, выдали кое-что. — Олег помахал в воздухе пожелтевшей папкой. — Был еще один Кедров. Иван Аркадьевич. Отец нашего Александра — Германа Крэйса. И вот его дело мне выдали без проволочек. Осень 1920 года Колокольный звон стлался над водой Севастопольской бухты. И дым пожара, начавшегося рядом с вокзалом, поднимался в небо, вызывая чувство тревоги. Кажется, горели склады американского Красного Креста. В крохотной каюте, холодной металлической коробке без иллюминатора, поджав ноги, на койке сидела молодая жена военврача Ивана Кедрова. — Словно нас отпевают! — глухим голосом сказал Иван. — Неужели это все? Конец России… — Иван Аркадьевич, я вам благодарна, что вы взяли меня с собой, — восемнадцатилетняя Тоня была бледна, и ее темно-синее глухое платье с высоким воротом оттеняло эту бледность. — Я понимаю, что наше венчание — это акт благотворительности с вашей стороны. Не хочу связывать вас по рукам и ногам. Учитывая обстоятельства нашего бракосочетания, смею вас уверить, я не собираюсь отравить вам жизнь своим присутствием, вы можете считать себя свободным от обязательств. — Не говори ерунды! — вспыхнул доктор. — Мне двадцать семь лет и я отдаю себе отчет в своих действиях. Да, венчание было несколько поспешным, — он подкрутил ус. Каштановые богатые усы зрительно удлиняли его лицо, придавали солидности, как и круглые очки в тонкой металлической оправе. — Но отныне мы — муж и жена перед людьми и перед Богом. Не надо плакать… Не люблю этого. — Иван поморщился и вышел из каюты. На палубе толпились моряки, не занятые вахтой, и гражданские. Кто со слезами на глазах, кто закаменев — стояли и смотрели на тающие в дымке берега Крыма… У Кедрова звучали в голове недавние два воззвания Врангеля к войскам. От слабой надежды на продолжение борьбы первого, ко второму воззванию, когда пришло понимание, что всё кончено. «Слушайте, русские люди, за что мы боремся: За поруганную веру и оскорбленные ее святыни. За освобождение русского народа от ига коммунистов, бродяг и каторжников, вконец разоривших Святую Русь. За прекращение междоусобной брани. За то, чтобы крестьянин, приобретя в собственность обрабатываемую им землю, занялся бы мирным трудом. За то, чтобы истинная свобода и право царили на Руси. За то, чтобы русский народ сам выбрал себе Хозяина. Помогите мне, русские люди, спасти Родину. Генерал Врангель». «Русские люди! Оставшаяся одна в борьбе с насильниками, Русская армия ведет неравный бой, защищая последний клочок Русской земли, где существует право и правда. В сознании лежащей на мне ответственности, я обязан заблаговременно предвидеть все случайности. По моему приказанию уже приступлено к эвакуации и посадке на суда в портах Крыма всех, кто разделял с армией ее крестный путь, семей военнослужащих, чинов гражданского ведомства с их семьями и тех отдельных лиц, которым могла бы грозить опасность в случае прихода врага. Армия прикроет посадку, памятуя, что необходимые для ее эвакуации суда также стоят в полной готовности в портах, согласно установленному расписанию. Для выполнения долга перед армией и населением сделано все, что в пределах сил человеческих. Дальнейшие наши пути полны неизвестности. Другой земли, кроме Крыма, у нас нет. Нет и государственной казны. Откровенно, как всегда, предупреждаю о том, что их ожидает. Да ниспошлет Господь всем силы и разума одолеть и пережить русское лихолетье. Генерал Врангель». Генерал Врангель покидал берег Крыма и Россию последним, как капитан терпящего бедствие корабля. Он дожидался пока будут погружены на суда все раненые и только потом, перекрестившись, и низко поклонившись, сел в катер, который перевез его на крейсер «Корнилов». Еще в сентябре надеялись, что помогут Европа и Америка. Но помощь так и не пришла. Сто тридцать восемь судов, военных и торговых, иностранных и русских, вывезли около ста пятидесяти тысяч человек из России.