ГЛАВА СЕДЬМАЯ В которой Солнечный Гром рассказывает о том, как он выбрал себе врага — Да, белый человек, друг индейцев, я читал книгу про Маугли, читал её своим сыновьям, а потом читал её своим внукам, и при этом она мне всегда очень нравилась. Я понимаю, что её написал очень мудрый человек, и я также понимаю, почему ты меня спрашиваешь об этом. Ты хочешь узнать, не считаю ли я себя таким же вот Маугли, поскольку у меня вроде бы тоже было сразу две стаи и мне порой бывало очень трудно выбирать между ними. Да это так, но, тем не менее, разница между нами все-таки существует, а в чем она заключается, я расскажу тебе позднее. — Сейчас я расскажу тебе, как я возвратился к своему племени, и какая это была для меня радость. Дядя по матери, которого звали Пестрая Раковина, специально поехал со мной, чтобы меня проводить. Мы нашли нашу стоянку, потому, что мой дядя примерно знал, где её искать, подъехали к ней и громко объявили, что это я, Солнечный Гром, возвращаюсь к своему народу. Что тут началось ты и представить себе не можешь, но что-то похожее, наверное, случается в небольших городках, если туда вдруг неожиданно приезжает президент США. Люди выбегали из своих палаток, всплескивали руками, бежали ко мне и все почему-то пытались до меня дотронуться. «Мы уже думали, что ты умер!» — говорили одни. «Тот юноша, что был с тобой умер сразу же, как только приехал от васичу, а в прошлую зиму умерли твои брат и сестра!» — спешили сообщить мне другие. «Мы чуть было не подумали, что ты дух, не будь с тобой Пестрой Раковины…», «Пока тебя не было умер Быстрее Оленя…» — ну, и так далее и все в таком же духе. Не без труда я разыскал в толпе отца и мать и смог наконец-то их обнять, а потом мы прошли в нашу палатку, но и там мы не могли остаться одни, поскольку туда набилась целая куча наших родственников и знакомых. Хотя обычно индейцы очень сдержаны, в данном случае от этой сдержанности не осталось и следа, и вопросы следовали один за другим. Меня спрашивали, разрешалось ли мне говорить среди васичу на родном языке, на каких зверей я среди них охотился. Кого-то интересовало, узнал ли я тайну «говорящих бумаг», возила ли меня «огненная повозка», и был ли я в Вашингтоне и видел ли я там Великого Белого Отца, вождя всех бледнолицых. На это я сразу ответил, что его видел Пестрая Раковина, потому, что он был в составе делегации вождей, а таких как я там слишком много, чтобы всех к нему пускать. Подарки, что я привез отцу и матери мне также пришлось доставать из сумок и дарить им при всех, так что часть вещей мне пришлось тут же подарить гостям, чтобы никого из них не обидеть, хотя, сказать по правде, мне не очень-то хотелось это делать. Наконец я не выдержал и сказал, что очень устал и хочу отдохнуть, а отец попросил вестника объявить, что пир по поводу моего возвращения будет вечером, а что сейчас я буду отдыхать. Набившиеся ва нашу палатку люди разошлись, кто-то тут же отправился на охоту, мы наконец-то остались одни. Тут я наконец-то смог достать все самое ценное: никелированный револьвер, охотничью двустволку и винчестер для отца, красивое и удобное платье для матери, несколько рулонов ситца и сукна, нефритовые бусы, а также специально приготовленные для неё пакетики с бисером, ножницы, большое количество иголок, а также металлические тарелки и ложки. Кроме этого я вручил отцу увесистый чугунный шар, украшавший в Вашингтоне решетку одного из палисадников и который я сам же с неё и отвинтил. Конечно, это было ужасно, но я был уверен, что хозяин палисадника мне никогда этот шар не отдаст и не продаст, и решился взять его только потому, что таких шаров у него было много, а мне так хотелось порадовать отца. Дело в том, что человеком он был большой силы и потому его излюбленным оружием была так называемая гибкая палица — оружие популярное среди всех дакота. В то время их делали из круглых окатанных галек, которые обертывали кожей и прикрепляли на гибкую рукоять из лозы. Такой палицей можно было проломить волку череп с одного удара, однако моему отцу это оружие казалось слишком легким, поскольку он никак не мог найти камень по своей руке. «Зато теперь-то уж он сможет сделать себе палицу по вкусу! — думал я, таскаясь с этим чугунным шаром в чемодане. — И среди воинов дакота не будет тогда никого, кто сможет с ним сравниться, если дело дойдет до рукопашной!» Как я и ожидал, отец этому подарку обрадовался больше, чем всему остальному. «Ноги у меня стали слабоваты, — заметил он, подбрасывая этот шар в руке, — зато в руках сила ещё есть. Я сделаю из него палицу, назову её «палицей Солнечного Грома» и если на нас вдруг нападут кроу или пауни, то с ней в бою я буду непобедим, пусть даже у меня закончатся пули для твоего ружья или револьвера». Такой вот был у меня отец и я всегда им очень гордился. А вот свою «заколдованную рубашку» я пока что не стал им показывать, так хорошо мне в дорогу упаковала её Джи, хотя мне и очень хотелось её посмотреть и примерить. Спустя некоторое время я отправился побродить по нашему лагерю и, представь себе, то, что раньше для меня было само собой разумеющемся, теперь показалось мне каким-то странным. Мне понравилось, что теперь перед каждой палаткой на металлической треноге висел хороший котелок, что у людей появились жестяные кружки, тарелки и ложки, что уже у многих была одежда бледнолицых, например, шляпы, с широкими полями, хорошо защищавшие глаза от солнца. Но повсеместно вытоптанная трава, грязь, тучи мух и снующие под ногами собаки, которым прямо тут же из палаток выбрасывались объедки, произвели на меня тягостное впечатление. Когда-то я этого всего не замечал, а сейчас вдруг подумал, как все это должно было раздражать тех белых, что приезжали к индейцам ну хотя бы торговать… Конечно, грязи и навоза хватало и в пограничных поселках бледнолицых, но там люди хотя бы как-то пытались наводить чистоту и в некоторых домах бывало и вправду очень чисто. А тут все прелести нашего кочевого быта сразу же бросились мне в глаза, и как-то не очень мне понравились. К вечеру охотники привезли много дичи и пир, устроенный прямо посреди нашего лагеря вышел на славу. Причем после того, как все мы поели, мне пришлось встать и рассказывать, и говорил я больше двух часов, а потом ещё о своем путешествии в Вашингтон рассказывал Пестрая Раковина. Вопросов и мне и ему было задано столько и таких, что мы часто даже и не знали, как на них отвечать. Например, когда я стал рассказывать про свою работу в большом магазине, меня спросили, зачем это женщинам-васичу так много обуви и платьев, или где, например, все это множество васичу берет мясо, если они не ходят охотиться, а их скво не собирают ни диких кореньев, ни овощей? Или, например, как можно было описать им многоэтажный дом, в котором горячая и холодная вода вытекают из крана прямо у тебя в комнате? Я рассказывал о фабриках, где не мужчины, а девушки и женщины делают винтовки и револьверы, подсчитывают стоимость всего сделанного, и выдают деньги в кассе, я видел, что мне мало кто верит. Хотя отец мой был в Хартфорде, видел все это же самое собственными глазами и тоже об этом рассказывал! Случалось и так, что мои слова сопровождал громкий смех, хотя ничего смешного я не говорил. Наконец пир закончился, и я пошел спать. Причем на душе у меня было совсем не радостно. То есть вроде бы я старался выполнить свой долг перед своими соплеменниками, но получалось это как-то не серьезно. К тому же я заметил, что во время пиршества двое или трое индейцев пили из фляжек мини вакен или «огненную воду» и это мне очень и очень не понравилось. Я знал, что белые часто продают индейцам «огненную воду», а они привыкают её пить и спиваются, как спился в романе Фенимора Купера «Пионеры» индеец Чингачгук, а им это на руку, потому что сами они тоже спиваются, но почему-то не так быстро, как индейцы. «Зачем они пьют? — спросил я отца. — Водка это такое же оружие бледнолицых, как и пули их ружей, и поскольку нас, индейцев, значительно меньше, чем белых, нам просто нельзя пить!» «Как им запретишь? — сказал отец. — Они торгуют с белыми, продают им шкуры бизонов и получают от них не только деньги и товары, но и виски. Они говорят, что если пить понемногу, то оно веселит душу и согревает живот. К тому же Мато — Медведь, отец Сильного Как Буйвол, прославленный воин и старейшина, он снял двадцать скальпов и у него много лошадей. Поэтому в нашем племени очень многие его уважают и вряд ли станут его осуждать». — А сам Сильный Как Буйвол? Я что-то его сегодня не видел… Отец мой тихо засмеялся. — Ты его просто не узнал из-за раскраски, а он весь вечер не сводил с тебя глаз, хотя и стоял поодаль, среди молодежи. Теперь он у нас вожак отряда Красных Оленей, поэтому одна половина лица у него теперь всегда красная, а другая черная. — А как умерли Его Младший Брат и Красивое Лицо? — Зимой у нас гостили двое бледнолицых и у одного из них все время текло из носа и к тому же он кашлял. Потом они уехали, а их болезнь привязалась к нашим детям. Акайкита — Миротворец, был очень стар и тоже умер от этой болезни, а тот, кто раньше у него был в помощниках — Вереск, с которым ты, кстати, сегодня говорил, не смог их спасти. Лица их покраснели, жар сжигал их изнутри… Поэтому Вереск посоветовал нам поливать их водой из ручья, и сначала это действительно принесло им облегчение. Но потом им стало ещё хуже и они умерли. Сначала твоя сестра, потом брат. — Этого нельзя было делать! — воскликнул я с негодованием в голосе. — Надо было съездить в форт или сеттльмент к доктору и все ему рассказать. Возможно, он и не захотел бы поехать сюда сам, но он дал бы тебе отец горькое лекарство, которое бы их спасло. Меня после того, как я провел столько времени на льдине тоже сжигал жар, но Во-Ло-Дя и Ко давали мне это лекарство и я поправился. — Тебя в это время не было с нами, — просто ответил отец. — А мы привыкли следовать советам жреца, пусть даже и молодого. Ведь он же все-таки жрец, а со жрецом беседуют духи! Можешь себе представить, как я воспринял эти слова! Нельзя сказать, чтобы я, пожив среди белых, совсем уж отрекся от веры отцов, нет. Но только вера в Великого и Таинственного с лечением от хвори теперь у меня уже как-то не связывалась, тем более что перед глазами у меня было много примеров целительного воздействия медицины бледнолицых врачей. А тут я потерял разом и брата и сестру только потому, что к ним вовремя не пригласили врача или, по крайней мере, с ним не проконсультировались! И уж конечно никак не следовало зимой поливать их ледяной водой из ручья, что все всякого моего сомнения только ускорило их гибель. Впрочем, несмотря на то, я был взволнован и расстроен, на своем новом месте в палатке я заснул моментально, как привык засыпать в ней мальчиком. Недаром Во-Ло-Дя как-то раз сказал мне, что «руки долго помнят то, что забыла голова», и в данном случае так оно и оказалось. Я всю ночь проспал на бизоньих шкурах и совсем не страдал оттого, что не спал на кровати, а когда открыл глаза, то сразу же почувствовал себе бодрым и отдохнувшим. Я уже собирался вставать, когда полог нашей палатки открылся и на пороге, хотя как такового порога в ней, понятно, и не было, возник, кто бы ты думал? Сильный Как Буйвол, которого я тут же узнал по его раскраске на лице. — Сыну военного вождя, — сказал он, — он не пристало так долго спать, он не девушка. Да и девушки все уже давно поднялись и хлопочут с матерями по хозяйству. А ты все спишь и спишь. Вот я и зашел узнать, пойдешь ли ты вместе с другими юношами к ручью, а если не пойдешь, то, что мне им тогда сказать? Конечно, будь в палатке мой отец, он так бы никогда не поступил. Но, в то утро отец решил отправиться на охоту пораньше, и в ней были только моя мать и я, причем я сразу же понял, зачем он все это сказал. Поэтому, не говоря ему ни слова в ответ, я быстро встал, собрался и пошел вместе с ним умываться к ручью. Там уже собрались и 10-12-летние мальчишки и ребята постарше, юноши Красные Перья и молодые воины из союза Красных Оленей. Многие уже были в воде и с наслаждением в ней бултыхались. Другие натирались медвежьим жиром. Баночка с жиром, который дала мне мать, была и у меня, так что я искупался вместе со всеми, но потом ещё и вымыл лицо и руки с мылом, потому, что привык к этому. Можно было подумать, что Сильный Как Буйвол только лишь этого и ждал. — Ты моешься как белый! — воскликнул он и при этом громко засмеялся, а многие из присутствующих подхватили его смех. — И кожа у тебя совсем побелела интересно только от чего? От мыла или потому, что ты там все время сидел взаперти с бледнолицыми? Тут он был совершенно прав и кожа моя, поскольку, живя среди белых, я совершенно не ходил раздетым, действительно утратила свой бронзовый оттенок, причем не только на теле под одеждой, но и на лице, чему я сам, глядя в зеркало, немало удивлялся. Но мне не понравилось то, каким тоном он это сказал, явно пытаясь задеть меня, поэтому я не раздумывая, ответил: «Зато если уж тебя кто увидит из белых, то сразу даже и не поймет, кто это. С одной стороны вроде бы краснокожий, а с другой — вылитый негр! Ещё и предложит тебе за пару центов почистить ему сапоги, а когда поймет, что ошибся, то будет над тобой громко смеяться! — Мне безразлично, что скажут обо мне белые, а вот ты уже точно совсем не индеец, потому, что смеешься над тем, над чем тебе смеяться не пристало. Что из того, что ты где-то там был и привез много всякой всячины? Мы здесь неплохо живем и без этого! А вот как ты думаешь, примем ли мы тебя в наш союз, если ты вот так очень по-глупому насмехаешься над его вожаком. Тут тебе даже авторитет твоего отца не поможет… — А мне и не нужен авторитет отца, — заметил я, — чтобы сказать тебе, что ты болтун и хвастун и я уже устал слушать твои глупые речи! — Что? — в полном изумлении от того, что он услышал, спросил Сильный Как Буйвол. — Ты что потерял рассудок, от съеденного вчера мяса, что смеешь мне такое говорить? — А ты, наверное, вчера тоже прихлебывал мини вакен бледнолицых из фляжки своего отца, вот у тебя и развязался язык, словно ты и не воин, а болтливая баба у ручья?! Услышав мои слова, все присутствующие буквально онемели. Получалось, что я открыто бросал вызов самому сильному юноше рода Пятнистого Орла, силу которого они все хорошо знали и который был выше меня чуть ли не на голову. Видели они меня и обнаженным и, хотя мускулы у меня были не хуже, чем у многих из них, до Сильного Как Буйвол мне было, конечно, далеко. — Хорошо! — вдруг на удивление спокойно сказал он. — Давай бороться и пусть тот, кто из нас, кто при этом проиграет, будет за свою болтливость наказан. Ты — отдашь мне свой револьвер и ружье, потому что прихвостням бледнолицых, живущим среди нас, следует знать свое место… — А ты будешь стирать краску со своего лица лошадиным пометом, идет?! — Идет! — громко крикнул, и затем добавил: — Вы все слышали, что мы оба сказали? — Да, да! — послышались голоса. — Тогда пусть так и будет. Хау! — громко произнес Сильный Как Буйвол и принялся натираться жиром. — Тебе меня не одолеть! — А что же ты тогда уже во второй раз натираешься жиром, если ты в этом убежден? Один раз мы уже пробовали бороться, — заметил я, и постарался при этом широко улыбнуться. — И ты помнишь, чем для тебя это закончилось? А сейчас гора жира и мяса боится, что я схвачу его и сброшу в ручей — ха-ха! Услышав мои слова, многие из присутствующих засмеялись, а я постарался припомнить все то, чему научил меня Ко. «Растерянность, передается, — вспомнил я его слова, — но легче всего вызвать гнев, а гнев не только ослепляет, но и сбивает дыхание. Думай обо всем, что с тобой происходит, так как если бы это был не ты, а кто-то посторонний, а ты на него смотришь со стороны. И ещё помни, что сила делает человека самонадеянным, а самонадеянность ни к чему хорошему в схватке не приводит!» Чтобы не дать себя схватить, я также снял рубашку и встал перед своим противником в свободной, расслабленной позе и к тому же ещё и улыбаясь. Вот уж этого-то Сильный Как Буйвол никак не мог перенести и тут бросился на меня с диким ревом, словно потревоженный медведь из берлоги. А дальше все произошло так как и в случае с тем бледнолицым юношей-боксером: в последнюю секунду я резко отстранился в сторону, используя «гибкий путь к победе» которому научил меня Ко, и одновременно выставил вперед ногу. В результате он грохнулся прямо на песок с такой силой, что набил себе его полный рот и когда поднялся на ноги, то вид имел очень глупый. Он бросился на меня второй раз и тут уже я резко присел и одновременно ударил его кулаком в солнечное и сплетение, отчего он перелетел через меня и снова упал лицом в песок. В третий раз, Сильный Как Буйвол решил, видимо, действовать хитростью и напал на меня не сверху, а снизу, чтобы схватить меня за ноги и опрокинуть. Но я словно чувствовал, что он сделает именно так, и сразу же выставил вперед колено, о которое он со всего размаха и ударился носом. Нос хрустнул и вдобавок я успел нанести ему удар ребром ладони по шее. На этот раз он уже не встал, а так и остался лежать на песке лицом вниз. — Солнечный Гром убил Сильного Как Буйвол! — закричал кто-то из мальчиков и бросился бегом в поселок. Крик его подхватили женщины, собиравшие неподалеку хворост, и вскоре к месту нашего поединка сбежалась целая толпа. — Он умер! Умер! — закричала его мать и бросилась обнимать тело сына. — Посмотрите, у него все лицо в крови и глаза у него закрыты… — Это оттого, что у него разбит нос, — постарался успокоить её один из молодых воинов. — Они всего лишь боролись, и твой сын три раза подряд падал носом в песок! — Это какое-то колдовство! — тут же закричал его отец, прибежавший вслед за матерью. — Ты не так силен, чтобы одолеть моего сына в честном поединке. — И, тем не менее, это был честный поединок! — заявил старый воин, глава общества Мужчин, Которые Говорят Только Правду, по имени Хункесини — Медлительный. — Я стоял вот здесь, позади молодых воинов, и все видел и слышал. Сильный Как Буйвол сам вызвал сына Си Танки — Большой Ноги на поединок и они договорились, что Солнечный Гром в случае поражения отдаст твоему сыну револьвер и ружье, а твой сын должен будет стереть с лица боевую раскраску конским навозом. Ты видишь, что он дышит, значит, не умер, а кровь на лице — это лучшая раскраска для воина. И к тому же, — тут он усмехнулся, — конский навоз все ещё его ждет. — Да, слово у дакота одно, — сказал, подходя, наш мирный вождь Белый Буйвол. — Поэтому окуните-ка его в воду, пусть он придет в себя, а потом, как они и договорились, окунется лицом в навоз! — Мой сын не сделает этого! — закричал его отец. — Тогда он не будет больше вожаком Красных Оленей, — сказал вождь и все присутствующие поддержали его громкими возгласами. — Будущий воин должен быть не только сильным и храбрым, но и уметь держать свое слово, потому, что иначе он достоин презрения. Услышав эти его слова, Сильный Как Буйвол открыл глаза, с видимым усилием поднялся на ноги и размазывая кровь, лившуюся у него из носа сказал: — Как мы договорились, так я и сделаю, и никто не сможет сказать, что я не отвечаю за свои слова. Просто я сильно ударился о землю головой и потому какое-то время ничего не соображал и такое вполне может случиться с каждым. Тут кто-то сунул ему в руку свежий лошадиный помет, и он на глазах у всех намазал им своё лицо. — Теперь ты доволен, Солнечный Гром? — сказал он, и было видно, что он едва сдерживает в себе гнев. — Я сделал то, что ты сказал! — Сделал, так сделал, — просто ответил я и пошел к своей палатке. При этом мне опять вспомнились слова Ко: «Всегда выбирай врагов себе сам, а не заводи их случайно!» ГЛАВА ВОСЬМАЯ В которой Солнечный Гром становится учителем, предводительствует военным отрядом и добывает сразу два вражеских скальпа, а молодой индеец кроу по имени Койот записывается разведчиком в армию Соединенных Штатов — Сказать тебе по правде, ненависть Сильного Как Буйвол меня не слишком испугала или огорчила, хотя, разумеется, случившееся мне было очень неприятно. Так, в тот же день его отец всем и каждому рассказал, что тут без колдовства не обошлось и многим, да-да, очень многим его слова пришлись по душе, потому что им легче было признать, что я победил при помощи колдовства, нежели поверить в то, что эта победа результат моей ловкости. Их выводило из себя, что я, например, каждое утро чищу зубы и делаю свои странные упражнения, да к тому же ещё и попросил одного из мальчиков при этом неожиданно тыкать в меня длинной палкой, и что я все чаще успевал от неё увернуться, что их ещё больше удивляло. Когда я сказал, что готов научить этим приемам каждого, то ко мне пришло сначала много желающих, но потом, когда им понадобилось повторять их по несколько раз в день, согласились на это немногие. Почему это было так, а не иначе, удивляться не приходится. Дело в том, что индейские дети никогда не учились так, как учатся дети белых. Они просто повторяли за своими родителями все то же самое, что делали они, а тех, кто отставал от всех прочих, тут же поднимали на смех. Матери делали для девочек маленькую палатку, игрушечную посуду и они вели там свое хозяйство точь в точь как взрослые женщины, а мальчики уже с трех лет стреляли из луков и тоже учились всему постепенно, играючи. Предания племени они запоминали, слушая речи старых воинов и мудрых стариков у костра, но вот чтобы делать все это специально, то есть сидеть, внимательно слушать, а затем повторять — нет, склонны к этому были далеко не все. Кроме того, несмотря на обилие свободного времени, почти все дети были очень заняты, так как постоянно оказывали помощь своим родителям. Но хуже всего стало, когда я решил обучать наших детей языку васичу. Старейшины, которым я об этом сказал, разумеется, меня одобрили, потому что как сказал один из них «язык врага надо знать». По лагерю был послан вестник, который объявил, чтобы все дети пришли ко мне, имея при себе куски кожи и краску, чтобы на ней рисовать, и они ко мне сразу пришли и в начале слушали меня с большим интересом. Но уже спустя полчаса все внимание их улетучилось словно дым, они перестали слышать мои слова, начали корчить друг другу рожи, толкаться и на этом урок мне пришлось прекратить. Потом оказалось, что многие из тех, кто был у меня на занятии сегодня, не приходили на них в последующие дни. Когда же я спрашивал их, что же им помешало прийти, то мне обычно отвечали, что «помогали отцу отгонять коней на пастбище», или что «мать попросила их собрать ягоды», а кто-то «вдруг захотел пострелять птиц», ну и все примерно в этом же роде. Поэтому мне постоянно приходилось повторять уже пройденное, в результате чего одни дети начинали мешать другим, так что ничего хорошего в результате не выходило. К тому же я практически был лишен возможности давать им задания на дом, а уж о том, чтобы наказывать нерадивых и речи идти не могло. Ведь не мог же я пойти к родителям того или иного мальчика и попросить не давать ему еды только потому, что во время урока он дернул другого мальчика за волосы и к тому же не знал буквы «А»? Я привез довольно много книг с черно-белыми и даже цветными иллюстрациями, и дети очень любили их рассматривать и при этом с удовольствием слушали мои объяснения. Но вот заставить их учить латинскую азбуку, а потом ещё и считать по-английски, мне было очень сложно, хотя очень может быть и так, что я был просто плохим учителем. Однажды, видя как я мучаюсь со своими учениками, ко мне опять подошел Сильный Как Буйвол и сказал: — Я вижу, что ты нашел себе занятие по вкусу и что дела у тебя идут хорошо. И, кроме того, раз это одобрили старейшины, то ты, конечно, должен продолжать учить их дальше. Но только ты же все-таки воин, сын вождя, уже давно с нами живешь и лето почти на исходе, но ты до сих пор не добыл ни одного вражеского скальпа. Как это понимать? — Я сделал первый ку раньше тебя, — напомнил я ему, — так что в боях я участвовал. Но только потом я был там, где скальпы не снимают. К тому же, что говорить о том, чего нет у меня? Мне кажется, что и у тебя снятых тобой скальпов не так уж и много. Все скальпы, что висят возле вашей палатки, принадлежат твоему отцу, но не тебе, так что чего же ты меня укоряешь? Васичу в таких случаях говорят так: в чужом глазу вижу соломинку, а в своем не замечаю и бревна! — Когда мы сражались с врагами я всегда был подле моего отца! — громко воскликнул Сильный Как Буйвол. — Так что в том, что он добыл двадцать скальпов есть и моя заслуга, а что касается ку, то у меня их столько, что я уже и сбился их считать! — Хорошо, и чего же ты хочешь? — Собери отряд, выступи на тропу войны и докажи, что ты владеешь не только языком и руками, но и оружием. Мой отец только что приехал из форта бледнолицых и его белый начальник сказал ему, что незадолго до него в этом форту были кроу, и они похвалялись, что станут охотиться на нашей земле тут неподалеку, а мы ничего не сможем им сделать, потому, что в роду Пятнистого Орла мужчин совсем мало. Меньше, чем у них и мы побоимся их прогнать. Он рассказал об этом твоему отцу и старейшинам, но твой отец в ответ ничего не сказал, а старейшины никак не решат, что делать — звать на помощь, или попытаться проучить их своими силами.