«И что же это?» — спросил я, невольно смеясь. «Узнаешь в свое время!» — засмеялась моя Джи и приложила палец к губам: «Пока что это тайна!» * * * А потом было то, что на переговорах по переселению индейцев дакота на новые земли президент Грант предложил оглалам переселиться в Оклахому, обещая построить каждому вождю дом и одарить их стадами коров и целыми отарами овец. Однако Красное Облако от этого решительно отказался. Он готов был обдумать переселение на реку Уайт в Небраске, да и то лишь в том случае, если правительство будет снабжать его людей ружьями и боеприпасами. Но согласиться на такое условие власти никак не могли: несмотря на утверждения вождей, что ружья им нужны оглалам только для охоты, ни для кого не было секретом, что они гораздо чаще стреляют из них по солдатам и пауни, чем по оленям и бизонам. Вот почему ни президент, ни вожди, так ни о чем и не договорились, и в итоге попросту разошлись весьма недовольные друг другом. Моя Джи приехала вместе со мной провожать меня на вокзал. «Возьми это, — сказала она и протянула мне тяжеленный сверток из грубого полотна, — и если тебе случится участвовать в схватке с другими индейцами, в особенности, если у них не будет огнестрельного оружия, а только лишь луки и стрелы — надень это!» «А что это такое?» — удивился я, принимая её странный подарок. «Для твоих соплеменников пусть это будет «заколдованная рубашка», — сказала она. — Ну, а тебе я могу сказать, что это всего лишь кольчуга, кольчуга вроде тех, что в старину на себя надевали благородные рыцари, когда сражались за честь своей дамы. Ну, помнишь как в романе Уолтера Скотта «Айвенго», который я тебе читала в Спрингфилде? Но тогда было в обычаи носить кольчугу поверх одежды, а вот я подумала и нашила её на рубашку снаружи, а сверху надела на неё ещё одну, так что сама она под ней и не видна. Ну, а ту рубашку, что сверху, сшила я сама, хотя тетя мне в этом тоже помогала. Я, как и положено, у вас, индейцев, сделала её из тонкой выделанной кожи, и сама же её и вышила». Я сразу понял о чем она ведет речь, потому, что видел такую кольчугу в музее естествознания, и к тому же кольчужная перчатка была у Ко, но все, что она мне сказала прозвучало так удивительно, что я спросил: — Но ведь металл же заржавеет, и мне придется её распарывать для того, чтобы почистить… — Об этом можешь не волноваться, мой самый предусмотрительный рыцарь на свете! Все кольца на ней вороненые, так что ржаветь не будут. А сделали её по моему заказу на небольшой фабрике, где делают кольца под гайки, чтобы те крепко держались и не отвинчивались. Я вспомнила, что ты мне рассказывал по кольчужную перчатку у твоего Ко, пошла на фабрику, заказала сколько мне нужно колец и попросила сплести её по твоему размеру. Ну, а мы уже с тетей потом её обшили… — Но ведь это дорого, наверно… — Твоя жизнь, любимый, дороже! Затем она спросила меня, где, скорее всего меня можно искать, и я ответил индейской пословицей, что «все дорогие ведут в Хе-Запа», и обещал ей часто писать. Потом мы попрощались и я сел в поезд, а она осталась стоять на перроне одна. ГЛАВА ШЕСТАЯ В которой Владимир Бахметьев встречается с народником-студентом, Ко учится в колледже на инженера, а про Хе-Запа газеты сообщают, что там нашли золото Лето 1874 года в России было и жарким, и дождливым одновременно. То солнце жарит, то дождь идет. Да не просто дождь, а прямо-таки ливень, после которого опять выглядывало солнышко. Грунтовые дороги не успевали просохнуть, как их тут же опять поливало водой. Но зато хлеба удались на славу, и можно было надеяться, что осенью соберется неплохой урожай. Ну а пока хуже всего приходилось путешественникам, потому, что их экипажи на дорогах то и дело застревали на дорогах в колеях, что по самые оси были наполнены жидкой грязью и не просыхали даже в жару. В такую-то вот погоду по одной из дорог Энской губернии России ехал небольшой крытый экипаж, доверху заваленный всевозможным багажом и до самых окошек забрызганный грязью. Запряженный четверкой лошадей, он относительно легко преодолевал российское бездорожье, хотя и не мог ехать быстро. Передвигался в нем всего лишь один путешественник. По виду молодой человек лет тридцати и по одежде явно иностранец, хотя на всех остановках он говорил с прислугой по-русски. В жару он с интересом рассматривал тянувшиеся вокруг дороги поля и живописные, заросшие орешником овраги, а вот в дождливую погоду явно скучал и, скучая, брался читать книгу. В один из таких вот переездов от одного села до другого после полудня вновь пошел дождь и возница, жалея лошадей, чуть ли совсем не перестал их погонять, так что экипаж ехал совсем медленно. Путешественник выглянул было из окна, чтобы его поторопить и тут возле самой обочины увидел странно одетого молодого человека лет двадцати и не старше, с едва-едва пробивающейся бородкой и усами, в очках, но почему-то в крестьянском армяке, с котомкой за плечами и странническим посохом в руках. На ногах у него были залепленные черной грязью солдатские сапоги. Глаза их встретились, и путешественник сразу понял, что перед ним не крестьянин. — Ну, что подвести вас? — воскликнул он и гостеприимно распахнул дверь своего экипажа. — Тпру! — крикнул он вознице, когда незнакомец благодарно кивнул ему головой. — Тут человека посадить надо… — Боюсь, что я вам туда грязи натащу, — сказал молодой человек в сапогах, останавливаясь возле самой двери. — Потому, что, видите ли, в этих местах изволит быть чернозем и… потому в дождь дороги тут делаются, ну совершенно непроходимы, и идти по обочине это топтать крестьянский урожай… — Да садитесь вы, — прервал его путешественник. — А то совсем тут утонете в грязи. А уж её, матушку, я как-нибудь переживу. Недолго уж осталось! Молодой человек тут же забрался в экипаж и плюхнулся на сиденье, аккуратно поджав под него ноги в сапогах. — Ну что, будем знакомиться? — спросил путешественник. — Только не говорите мне, что вы крестьянин деревни Мухосранка из коей вы по семейной надобности бредете в Верхние Сморкуны! — Да почти, что так оно и есть, — ответил молодой человек и, сняв очки, принялся протирать их чистым носовым платком с вышитой на нем монограммой, — только, конечно, как вы и изволили это заметить, я не крестьянин. — А кто же вы тогда? Беглый каторжник?! — Ну, зачем же так шутить? — молодой человек, казалось, был смущен этими словами. Поэтому торопливо сказал: — Позвольте представиться, Орлов Викентий Венниаминовичь, студент Санкт-Петербургского императорского университета. М-м-м, путешествую по своей надобности. — Ну, надо же! — искренне удивился путешественник. — А что же это означает сей ваш наряд? — Вообще-то, теперь уже я имею право узнать, с кем имею честь… — О, да! — сделав серьезное лицо, воскликнул путешественник. — Вот вам мой паспорт, потому, что мои вас слова вряд ли убедят. Молодой человек поднес к глазам протянутую ему бумагу и совершенно неожиданно для себя прочитал: «Мистер Рус Уильямс, гражданин Соединенных Штатов Северной Америки, путешествует по России по своим делам». — Так вы иностранец? — с недоверием в голосе спросил он путешественника, и для верности ещё переспросил: из Америки? — Да, а почему вас это так сильно удивляет? — Н-у-у, вы так хорошо говорите по-русски, и даже название здешних деревень знаете… — Тогда почему вас удивляет мой интерес к этому вашему маскараду? — последовал встречный вопрос. — Почему это студенту Санкт-Петербургского императорского университета вдруг вздумалось оказаться в этой глуши, на дороге, в крестьянском армяке и стоптанных солдатских сапогах, хотя по идее вам явно следовало бы быть от этих мест подале. Ну, скажем, отправились бы путешествовать по Европе… Или что? По молодости вы все деньги профурлили где-нибудь в карты и сейчас бредете до старика отца. Просить о материальном вспомоществовании ввиду того, что где-то между Пензой и Саратовом вас до гола обокрали местные разбойники?! — Вот вы надо мной смеетесь! — воскликнул молодой человек с обидой в голосе. — А нет того, чтобы понять, что у меня для того, что иметь такой вид могут быть вполне серьезные причины. — Это какие же? — А вот это уж мое сугубо личное дело! — Тогда я, разумеется, не буду вас спрашивать! — воскликнул Володя и чуть-чуть презрительно усмехнулся. — Да мне это и не нужно. По всему видно, что вы, скорее всего сын графа Монтекристо, а этот ваш костюм всего лишь для маскирации… — Вы все шутите! — воскликнул молодой человек. — А ведь точно также кто-то ведь может пошутить и над вами. Ну, что это за американец такой, что по-русски говорит мало того, что почти без акцента, так ещё и употребляет в своей речи различные местные простонародные слова? — Тогда давайте так, — сказал Володя, — вы мне расскажете, кто вы и почему шляетесь в таком вот непрезентабельном виде по Руси-матушке, а я вам расскажу про себя. Вам ведь совершенно явно хочется меня в чем-то убедить, ну так и попытайтесь. Поверьте мне, что я сам не переодетый жандарм и в случае чего жандармам вас не сдам. Мне просто интересно побеседовать с необычным человеком, а там, глядишь, и дождь закончится, и дорога станет повеселее. А я вам после расскажу о себе… — Ну, в общем, это все потому я в таком виде, что я «иду в народ». — Это как это-то? — не понял Володя. — Иду в народ… Видно, что я слишком долго не был в России и чего-то либо не знаю, либо не понимаю. Зачем? — Для целей народного просвещения, а также, — тут молодой человек понизил голос до трагического шепота, — чтобы если вдруг удастся, поднять крестьян на бунт и ниспровергнуть существующую власть! Иные вот уже два года как включились в это движение. А сейчас с весны много молодежи из Петербурга или Москвы переодевшись в крестьянское платье, так прямо и пошли в народ. Кого среди нас только нет, и студенты, дворяне даже — и все ту или иную полезную для крестьян работу освоили и… пошли! Не все, конечно, мечтают о революции, хотя и говорят, что она произойдет никак не позже, чем через три года, но есть мнение, что в любом случае, пока что ты ещё молод и полон силы, надобно тебе посмотреть, как он живет — народ наш страдалец. — А как всего этого достичь? — распаляясь все больше, продолжал Володин собеседник. — Только лишь через то, чтобы жить народной жизнью, понять его нужду! У нас, знаете, — сказал он и улыбнулся, словно вспомнив что-то приятное, — возникал вопрос, позволительно ли нам, взявшим в руки страннический посох и взыскующим общественного счастья, есть селедки!? Я вот для спанья купил себе на базаре рогожу, бывшую уже в употреблении, кладу её на дощатые нары, и так сплю. Мочалка уж местами протерлась, так что приходится спать почти, что уж на голых досках, но я все равно не ропщу, потому что у иных наших тружеников, даже такой рогожки нет! Многие наши направились на Волгу, потому что там вроде ещё жива память о Пугачеве и Степане Разине, ну а другие, и среди них вот и я, ходим по селам и кто чем может, помогаем крестьянам, а заодно… ведем среди них и революционную пропаганду. — И на чем же вы основываете этот ваш… порыв? — спросил Володя. — Должно же ведь у вас быть хотя бы какое-то теоретическое обоснование этой деятельности. Нельзя же вот так все бросить, надеть армяк и идти по селам просвещать мужиков!? Это же просто бред какой-то!!! — Я и не ожидал, что вы меня поймете, господин Уильямс, — с оттенком превосходства в голосе сказал студент Орлов. — Но то, что вы спрашиваете про нашу платформу это уже хорошо, значит, мне будет легче это вам объяснить. Мы считаем, что наша сельская община есть готовый зародыш социалистических отношений, хотя сами наши крестьяне пока что ещё этого и не осознают. Как только они это осознают, начнется революция, в которой наш народ обязательно победит! — О Господи! — воскликнул Володя. — И вы в это верите? — Конечно, а почему бы и нет? — А опыт Парижской коммуны, где тоже ведь мечтали о социализме, разве вас не настораживает? — Ничуть! Там главной силой были рабочие, люмпены, к тому же всего лишь в одном Париже, тогда как у нас в едином порыве поднимутся все мужики! — Ну не знаю, поднимутся они или нет, — в сомнении покачал головой Володя. — Кроме того, как сказал генерал Галифе нет такого количества бунтовщиков, против которых были бы бессильны митральезы, и в этом я с ним совершенно согласен. — Ну, знаете, — воскликнул Орлов. — Говорить так, значит, в какой-то мере с ним солидаризироваться! — А я и солидаризируюсь! Почему бы и нет? Вот вы умеете метко стрелять? Нет?! Так какой же тогда к черту вы революционер? Ах, вы только пропагандист и агитатор? А на баррикады за вас тогда пускай идут другие? Ну, скажем, все те же самые мужики? — Стрелять не так уж и трудно научиться, — сказал Орлов. — Не в этом суть! — Ну, это как сказать! — ответил Володя. — Вон Дмитрий Каракозов стрелял в Александра Второго и не попал в него с пятнадцати шагов. Случись такое со мной, уж я бы тогда не промахнулся! — А вы, что же слыхали про Дмитрия Каракозова? — Не только слыхал, но и разговаривал с ним, пытался доказать, что акты террора против государя это бессмыслица, да только он меня не послушал. — Вы что же, были в кружке у Ишутина? — недоверчиво спросил Орлов. — Ведь всех его членов потом арестовали. — Значит не всех, — усмехнулся Володя, — нашелся и такой, кто сумел улизнуть! — Ну да… конечно! — воскликнул вдруг Орлов и буквально впился взглядом в лицо Володи. — Мы же между собой это обсуждали, что был один такой, которому удалось избежать ареста! Постойте-ка! Владимир Бахметьев — вот как его звали, причем он вроде бы как был даже сын генерала. Подождите, подождите… А вы случайно не в Бахметьево едете?