– Знаете, я хочу, чтобы там было что-то правдивое. Как насчет: «ТЫ УРОД»? Не все буквы подходят, чтобы зашифровать в «БОГ УМЕР», но я выйду из положения. Ларк говорит: – Мы не будем это писать. Кэмерон смотрит на меня заговорщически, закатывает глаза и говорит: – Она немного легкомысленная, да? Эта женщина. Боже мой. Позорище. Одна из тех небрежных, обидных фраз с десятью слоями подтекста. Как в детстве, когда мама говорила мне за семейным ужином: «Просто твой отец, он очень любит свою работу», – или папа бросал коллегам в шутку на скучных вечеринках в нашем доме: «Больше всего моя жена любит убивать веселье». На секунду в кухне наступает гробовое молчание. Ларк сидит рядом буквально как надгробный камень. Без единого движения. Я так зла, что удивляюсь, как еще не переломила свой Staedtler надвое. Кэмерон весело и легко рассмеялся, а затем повернулся к холодильнику. Я сверлю ему спину взглядом, жалея, что в мои глаза не встроены лазеры. Не могу выносить это молчание. Не могу выносить то, что Ларк сидит рядом униженная. – А знаете что? – я обращаюсь к ней и только к ней, сохраняя тот же спокойный тон, как и до сцены Кэмерона, будто он вовсе не нарушал нашего общения. – Эта мне тоже нравится больше всех. – Я указываю пальцем на листок бумаги, к которому она потянулась, когда Кэмерон начал нести околесицу про смерть бога. Лицо Ларк зарделось, но на нем благодарная улыбка. – А мы сегодня неплохо продвинулись, да? Ей явно хочется поскорее закончить и увести меня из дома, пока Кэмерон снова не ляпнул что-нибудь грубое или поучительное. Я знаю, каково так себя чувствовать, каково притворяться, что не замечаешь подтекст в этих «он очень любит свою работу», каково давиться смехом над «любит убивать веселье». И я стараюсь ее поддержать. Говорю, что доработаю композицию, поэкспериментирую с цветами. Воодушевляю ее – и я подчеркиваю: только ее – прислать мне больше цитат по электронной почте. Я жму Кэмерону руку и лгу ему в лицо, потому что мне было далеко не приятно с ним познакомиться, собираю свои вещи, отпускаю пару самоуничижительных шуток по поводу беспорядка в сумке, чтобы снять повисшее в воздухе напряжение. Ларк провожает меня по коридору, где минутами ранее Кэмерон выругался на кнопочную панель сигнализации, у которой наверняка проницательности больше, чем у него. Вспомнив это, я больше не могу подстраиваться. «Почему ты с этим человеком?» – хочется мне спросить. Но мне не хочется ставить ее в неудобное положение, не хочу проливать еще больше света на то, что она так старательно пыталась от меня скрыть. – В последнее время он очень напряжен, – опережает она меня. Сигнал реакции по умолчанию велит мне кивать и улыбаться. Но, видимо, я раскрепостилась не только творчески, потому что, пропустив его мимо ушей, говорю: – Он повел себя как идиот. Не знаю, слышит ли меня Кэмерон. Думаю… мне все равно. Но мне не все равно на то, как напряглась Ларк, как подняла подбородок. Она поджимает губы и поворачивается к панели сигнализации, вводит код, а после щелчка открывает дверь. Лицо у меня пылает, словно только что из духовки. – Я пришлю вам цитаты, – отрезает она, и ой-ой. Возможно, «Бог умер» теперь окажется среди них. С другой стороны, она меня не уволила, но в животе появилось противное подташнивающее ощущение. – Кто тянул тебя за язык? Почему надо было лезть не в свое дело? – Конечно, – говорю я. – Слушайте, мне жаль, если… – Он хороший человек, – отчетливо произносит она. – Я его знаю. Я осознаю, что Ларк может быть решительной, когда хочет. Например, когда хочет выставить меня из своего дома. Когда напоминает, что я работаю на нее, а не дружу с ней. Кивнуть с улыбкой? Активировано. Чувствую себя просто нелепо. – Ах, да, – начинаю я, шагнув к двери. – Я просто… – «сказала правду», заканчивает внутренний голос, но я не повторяю за ним вслух. Лишь отмахиваюсь, как бы говоря: «Я просто сглупила». – Я позвоню вам на следующей неделе, – говорит она, когда я ступаю на террасу, в зрелый дневной свет. Звучит так, будто она не собирается мне звонить. – Отлично, – киваю, улыбаясь, и ухожу. ♥ ♥ ♥ Переехав в НьюЙорк, я дольше всего привыкала к отсутствию машины. Не то чтобы я в ней нуждалась: здесь всегда под рукой такси, автобусы, метро и собственные ноги, к тому же автомобиль просто негде парковать, если только ты не миллиардер или пофигист в отношении кучи неоплаченных счетов за парковку. Да и особой американской любви к автомобильным путешествиям я не испытываю, потому что у меня довольно маленький мочевой пузырь и низкая концентрация внимания, а еще вряд ли я могу сама переставить шину. Но получить права в шестнадцать было для меня спасением, событием, изменившим мою жизнь в родительском доме. Когда отношения у них накалялись – что происходило все чаще по мере моего взросления, хотя я не понимала почему, – я радостно сообщала им, что у меня срочное дело, или школьное мероприятие, или встреча с Сибби. А потом брала ключи от своей подержанной «Тойоты» и пускалась в путь. Иногда я каталась с Сибби, иногда без. Но всегда, при любой погоде, открывала окна, чтобы выпустить все свое напряжение и разочарование: в них – за то, что орут и ругаются друг с другом, в себе – за то, что терпела и приспосабливалась. Я включала плейлист из хитов поп-музыки: с быстрым темпом и простыми словами. Подпевала, вытесняя из головы слова, услышанные в ссоре, слова, носящиеся в мыслях, жаждущие быть сказанными. Я ездила по трассе вокруг города, пока не чувствовала себя лучше. В НьюЙорке эти поездки сменились прогулками, хотя были времена, особенно поначалу, когда с родителями все еще было много напряженных разговоров (например: что теперь делать со старенькой «Тойотой», когда я призналась, что не собираюсь возвращаться), когда мне хотелось всего на час или даже на полчаса оказаться за рулем машины. Нестись, чувствовать ветер в волосах и слышать только рев двигателя. После визита к Ларк мне очень, очень пригодилась бы машина. Дело в том, что я просто в бешенстве. Остаток дня только и делаю, что проматываю в памяти последние минуты у них дома, корю себя за то, что сболтнула лишнее. Пытаюсь работать, но это ведь до смешного плохая мысль. Говорящие, непредсказуемые буквы – это последнее, что я хочу сейчас видеть. Нужен свежий воздух и перерыв от фразы, которую не надо было говорить, а еще то облегчение, которое в последнее время приносит мне лишь один человек. Я звоню Риду. – Кажется, о нехватке знаков я не подумала, – признаюсь я ему, пока мы гуляем вдоль моей любимой части Проспект-парка – той, что огибает Лонг-медоу. Отсюда видно широкий простор зелени, густой ряд деревьев; можно даже забыть, что ты в городе. Свежий воздух был мне необходим, но именно это место я выбрала для Рида. Потому что думала, что оно ему понравится. – Все в порядке. – Он произнес это не резко, но и не мягко. И совсем не похоже на: «Как же мне нравится эта прогулка на природе и чай, который ты мне принесла!» Вид у него строгий, как у персонажа «Антологии драмы», пиджак темного – опять темного – синего костюма аккуратно перекинут через руку, а белая рубашка по фигуре как нельзя лучше рекламирует регулярное плавание. Но рукава у него опущены, застегнуты на запястьях – Рид не поддается весеннему теплу. Может быть, не надо было ему звонить, пусть он и написал мне почти сразу же, что придет? Пусть он рассмешил меня, передавая мой смузи, словами, что предпочитает фрукты в их «привычном формате». Пусть он улыбнулся со своим изгибом, выйдя из метро, как будто всю неделю ждал встречи со мной. Неважно, что сподвигло его прийти, этого все равно недостаточно, чтобы поднять мое кошмарное настроение. – Совсем не поиграть, – говорю я, понимая, насколько фальшиво звучу, почти отчаянно пытаясь казаться радостнее, выпустить напряжение этого ужасного, сложного дня. – Хотя можно поиграть в… – Мэг, – перебивает Рид. – У тебя все хорошо? Я беру соломинку в рот и выпиваю немного этой мангово-банановой сладости, чтобы потянуть время. Глотаю, улыбаюсь и о, нет. Киваю. – Абсолютно. – Ты какая-то… – он замолкает, кряхтит. – Другая. Как будто… напряженная. Напиток холодный, но щеки у меня горят. Пробегаю по фразам, которые произнесла за последние полтора часа: приятная ночь, наматывающий вокруг нас круги парень на моноцикле, мое любопытство в отношении игры в фрисби. Я уже должна понимать, что не могу ничего утаить от Рида. Если он видит или слышит что-то подозрительное, он спрашивает об этом. Я пожимаю плечами. – Не лучший день на работе, вот и все. – Не получилось что-то нарисовать? – Его вопрос, его внимательность лишь напоминает о том, насколько ближе мы стали друг другу за последнюю неделю, как тесно мы общались. – С ними все хорошо. Просто… клиент трудный. Ничего необычного. – В каком смысле трудный? Чувствую себя в ловушке. Не хочется выдать Ларк, нарушить конфиденциальность, за которую она так переживает. Так что я говорю все как есть. – Он грубо себя ведет, – признаюсь я, смотря немного вверх, на окружающее нас отсутствие знаков. Рид перестает шагать и замирает на месте. – Грубо в каком смысле? Прямо сейчас Рид выглядит так же, как при нашей встрече в магазине пару месяцев назад. Холодный, решительный, нетерпеливый. Ищет ответы. А я что могу ему рассказать – что была дома у клиента и обсуждала их брак? Что ее жизнь хуже того, о чем я предупредила Рида? Он с радостью все вспомнит. Это не ловушка, это хуже – словно ходить по минному полю, с каждым шагом ожидая взрыва. – Ну, во-первых, он носит кожаные браслеты, – пытаюсь я отшутиться. Рид смотрит на меня, моргая. – Что, прости? Я вздыхаю. – Забудь, это долгая история. – Мэг, – в его устах этот слог прозвучал короче, чем обычно. – Просто пост… – Он прерывается и раздраженно качает головой, совершенно явно не в себе. – Он был груб с тобой? Ой. Так он… волнуется за меня? Я не хочу, чтобы он поехал в Ред-Хук вмазать Кэмерону, однако не против включить это в растущий список моих фантазий о Риде. «Увы», шейные платки и дуэль на рассвете. – Он был груб со своей женой. У меня на глазах. Не самая веселая вещь быть в такой обстановке. Надо попросить Лашель нарисовать мне сертификат за победу в номинации «Преуменьшение года». Оно того стоит, если Рид успокоится. Он коротко кивает в знак продолжить прогулку, и кажется, он и правда успокоился. Вдруг он спрашивает: – И что же ты сделала? – Ничего, – вру я. – Я вежливо попрощалась и ушла. Он просто урод, и она наверняка в курсе этого, но это не мое дело. – Ясно, – говорит Рид, и уже в этих двух слогах слышится холод и недоброта. – Полагаю, ты всегда можешь зашифровать это в буквах.