Вышло красиво и празднично, но четыре буквы: Б-Р-Е-Д, – слегка ниже базовой линии, настолько, что лишь я могу заметить. Затем я подумала: Рид бы тоже заметил. Мне стало так стыдно за это, я сразу ощутила себя маленькой и ничтожной, даже хотела написать и отменить нашу встречу, но пальцы зависли в воздухе над экраном. Я вспомнила слово, которое он мне прислал, – Н-Е-Р-В-Н-О, и поняла, где-то в глубине души, что не хотела оставлять его в субботу в одиночестве. Я рано легла спать, чувствуя ноющую боль внизу живота, надеясь утром избежать таких перепадов настроения. Проснувшись, я уже меньше хочу кого-то убить или разреветься. Конечно, в первую очередь потому, что все уже началось, и ноющее ощущение перешло в дикую режущую боль. У меня болит поясница, вся одежда кажется на полразмера меньше, и мне очень хочется присоединить ко рту вакуумный шланг, соединенный с мешком шоколадок, приложить грелку к низу живота и устроить марафон ромкомов, где у героинь месячных не бывает в принципе. Но я пообещала Риду встретиться, и не хочу теперь идти на попятную – ради себя, не только ради него. Хочу гулять, играть и снова вдохновляться. Так что я кидаю несколько тампонов про запас в сумочку – сегодня я просто не в состоянии таскать свой мешок – выпиваю пару таблеток спазмолитика и отправляюсь в долгий путь до Виллидж. Он, как и говорил, ждет меня на выходе из станции метро в своем привычном образе: кроссовки, джинсы, футболка и куртка. Его лицо, само собой, просто потря-блин-сающее и было бы еще лучше, если бы он не нахмурился, увидев мое. – Что случилось? – спрашивает он вместо приветствия. После такого вопроса остается утешаться тайными мыслями о том, что случилось бы, огласи я сейчас на всю улицу, что у меня месячные. Как бы он закашлялся от неловкости! – это было бы легендарно. – Да так, – я машу рукой в сторону станции, – долгая поездка. Он выпрямляет и так уже прямую спину. – Я мог бы приехать в Бруклин. На самом деле он предлагал это, когда мы только договаривались на встречу, но я решила увидеться в Виллидж, где, как мне известно, множество старых рукописных знаков. Я выдавливаю из себя улыбку, стараясь сгладить неудавшееся начало; как бы мое лицо ни выглядело, оно заставило Рида говорить пристыженным оборонительным тоном. – Да, знаю, – говорю я обыденно. – Твоя очередь придумывать игру. Начинаю идти, не задумываясь, в каком направлении собирался пойти Рид. У меня только что был очередной спазм, из тех, которые отдаются по всей длине ног спереди. Если есть надежда, что сегодня все получится, надо стиснуть зубы и идти. Хорошо, что Рид уже придумал игру. В этот раз каждый должен выбрать один цвет, а затем в течение часа найти как можно больше букв алфавита в этом цвете. Никаких ограничений по типу букв или вывесок, однако мы уже достаточно хорошо знаем игру – или друг друга, – чтобы понять: мы оба постараемся найти интересные буквы. Рукописные, нарисованные краской, такие, чтобы я смогла что-то нарисовать. Рид предлагает выбрать первой, так что я выбираю синий и первый раз за день расплываюсь в искренней улыбке, потому что знаю: он тоже хотел назвать синий. Я по лицу вижу. Он выбирает зеленый, а я говорю, что это нечестно, потому что зеленый – это лишь вариант синего. Риду явно не нравится быть названным жуликом, и в конце концов он говорит: – Ладно. Тогда я беру красный. Пару кварталов, пока мы идем, я подкалываю его и на этот счет, ведь красный найти легче всего, когда ищешь знаки. На его щеке снова появляется фирменный изгиб. Рид продолжает делать фотографии, пока я жалуюсь, что мне сложнее. Однако обоим нам улыбается удача в лице старой, потрескавшейся вывески аптеки C.O. Bigelow, вытянутой вдоль кирпичной стены здания, хотя Рид начинает ехидничать, что красная краска сохранилась лучше облезлой голубой. Правда, ехидство Рида – это просто констатация факта, но тем не менее. Через полчаса с начала игры мне становится нехорошо. Принятый спазмолитик, видимо, оказался пустышкой: такое ощущение, будто моя матка потяжелела до пятнадцати килограммов и всему телу от пояса вниз очень некомфортно. Ужасно себя чувствую и нахожусь слишком далеко от дома, чтобы что-то предпринять. Точно надо было отменить встречу или, по крайней мере, первой выбрать красный, пока… – Мэг? – зовет Рид. Я поднимаю на него взгляд, осознаю, что прослушала. Учитывая, что Рид в принципе неразговорчивый, потеря огромная. – Прости, я немного выпала. – Мы можем остановиться, – тут он снова одергивает рукав совсем ненужной при такой погоде куртки. Может, этот его жест сродни тому, когда Ларк проводит пальцами по линии роста волос, или моему желанию лечь сейчас прямо посреди тротуара и поразмыслить над всеми ужасами и унижениями детородного возраста. – В смысле, если это не помогает. Я в бессилии роняю плечи. Сегодня у меня совсем не вышло притворяться, быть нормальной и радостной, даже идеи, возникающие при виде вывесок, не облегчают мучения. – У меня просто… – я останавливаюсь, тяжело дыша. Он смотрит на меня, хмуря бровь так же, как при встрече у станции. – Я нехорошо себя чувствую, – признаюсь я. Я даже не успеваю смутиться, как Рид хватает меня под локоть – ой, ой, все еще эрогенная зона – и аккуратно отводит с середины тротуара, чтобы не мешать прохожим. Его движение очень внезапное. Такое инстинктивное, взволнованное, бескомпромиссное, в стиле Рида, что мне снова хочется плакать. Я опускаю взгляд, смотрю на туфли, которые стали жать. От него пахнет, как неделю назад – гелем для душа и слегка хлоркой, как в бассейне. Если я и правда сейчас разрыдаюсь, то уже не могу ручаться, что не уткнусь ему в шею. – Я знал это. Ты заболела? – Не то чтобы. – Неосознанно провожу рукой по низу живота, где болит. – У тебя… – он замолкает, сует руки в передние карманы джинсов. – А-ха, – произносит он мягко. Я не сдерживаюсь и начинаю смеяться. Это так в духе «Антологии драмы»! В те старые времена считалось неприличным и вызывающим произнести «нога» или «лодыжка». Такое ощущение, будто Рид – со всей серьезностью и галантностью – бросает мне вызов озвучить это. – Если «а-ха» означает месячные, то да. Ответ верный. Он не закашлялся, не сжал челюсти, а на щеках не проступил розовый румянец. Вместо этого скептично посмотрел на мою маленькую сумочку – признаю, просчиталась: грелка туда бы не влезла – и сказал: – У тебя есть все нужное? – как будто собрался сходить для меня в аптеку за всем необходимым. Самое смешное в том, что он, наверное, и правда сходил бы. И совершенно серьезным тоном спросил бы: «В каком ряду можно найти тампоны?» Я одергиваю низ любимой рубашки – старой полосатой, на пуговицах, которую столько раз стирала, что она уже стала мягкой, как мои простыни. – Все в порядке. Я не хочу домой. Просто самочувствие такое, бе. Мне кажется, Рид нахмурится от такого описания, но он лишь кивает и смотрит прямо, на огражденный сквер с деревьями и черную кованую калитку, ведущую туда с шумной улицы. – Давай немного посидим. Ты можешь снять обувь и отдохнуть. – Я смотрю на него – сейчас он и правда чуть-чуть покраснел. – Моя сестра всегда так делает, когда чувствует себя… – он замолкает. – Бе? – заканчиваю я за него, улыбаясь не столько смешному слову, сколько тому, что Рид открыл мне что-то из своей личной жизни, не связанное с разрывом его помолвки. – У тебя есть сестра? Снова кивает, не сводя с меня своих голубых глаз, его потря-блин-сающее лицо взволнованно. – Она младше, все еще живет дома с родителями. – Вот как, – говорю я. Внезапно мне хочется задать ему тысячу вопросов, столько вопросов о самом Риде и его жизни, что их давление у меня в голове отвлекает от тянущей боли внизу живота. Было бы неплохо присесть, снять обувь. Отдохну и попью воды, а если не поможет, поеду домой и отосплюсь, спрошу Рида, можно ли перенести встречу на пару дней. А пока мы отдыхаем, почему бы не поиграть в «20 вопросов»? ♥ ♥ ♥ – Что, вас семеро? – практически визжу я. Рид поджимает губы, именно в той манере, когда пытается скрыть улыбку. – Да, семеро. Пытаюсь усесться поудобнее на жестких досках скамейки. Она, конечно, не очень удобная, но в целом сквер очень милый: маленький, укромный и тихий, хотя в двух шагах шумная 6-я авеню. Ландшафтные клумбы ограждены маленькими коваными арками, цветов в это время года немного, но кусты уже покрыты пышной зеленью, а листья деревьев шелестят в легком ветерке. Но самое лучшее… Когда мы подошли, нас встретили два баннера на стене здания с одной стороны сквера. Старые и выцветшие, частично скрытые ветвями деревьев – оба рекламируют аптеку, которой уже не существует. В одном из них белые буквы на черном фоне, в другой – черные на белом. Шрифты без засечек, практичные и утилитарные; каждый раз, когда я задаю вопрос Риду, он смотрит на них. – Они все похожи на тебя? – спрашиваю я, вытаращив глаза. Семь младших Сазерлендов, по его словам. Шесть парней и одна девушка. Следующим вопросом будет, не выступала ли их семья с концертом в Австрии и не написал ли кто-нибудь про них сагу. Забавно, но я уже чувствую себя намного лучше. Рид смотрит на баннер, нахмурив бровь. – Кто-то, наверное, похож. У меня, Коннора и Гаррета один цвет волос, как у папы. Хочется спросить: а скулы у них тоже такие же?! – Но у Оуэна, Райана, Сэта и Кэди волосы темные, как у мамы. – Как ты помнишь все их имена? – это лишь наполовину шутка, даже представить себе не могу такую большую семью. Он улыбается. – Разве можно забыть имена братьев и сестер? И неважно, сколько их. – Да, верно, – говорю я с нервным смешком, затем опускаю взгляд и потираю ноги – боль уже почти прошла. Когда мы сели, Рид настоял, чтобы я вытянула ноги вдоль скамейки, и – словно волшебной палочкой – достал маленький блистер ибупрофена из кармана куртки. Следовательно, первым из моих двадцати вопросов почти стал: «Ты женишься на мне?» – но вместо него я спросила, всегда ли он носит с собой обезболивающие. – На случай головной боли, – ответил Рид, устраиваясь своим высоким стройным станом на противоположном краю скамейки, чтобы оставить моим ногам больше места. В его лице промелькнуло что-то… эхо того самого Н-Е-Р-В-Н-О, поэтому лучше не уходить с темы о братьях и сестрах, раз он начал рассказывать о своих. – А кроме тебя в семье есть дети? – спрашивает Рид, и вполне логично, но я хотела, чтобы эти вопросы касались только его. – Эм, нет. – Вышло резче, чем я рассчитывала. Но ведь отсутствие братьев и сестер – больное место моей семьи, почти такое же больное, как десятилетняя интрижка моего папы с Дженнифер, о которой маме было известно все эти годы. – Но мне всегда было интересно, каково это, – пытаюсь я сгладить углы. – Людно, – безразлично произносит он. А затем смотрит на меня с полуулыбкой, и кажется, это его способ немного сгладить углы. – Ты скучаешь по ним? В смысле, живя здесь. – Да, – тут же отвечает он, поднимая взгляд на баннеры. – Но иногда мне даже легче. Одному. – Никогда не жила одна, – признаюсь я и сама же, в удивлении от сказанного, начинаю сильнее растирать мышцы ног. Затем смотрю на Рида: он наблюдает за этим движением, – и по мне расходится приятное тепло. Видимо, он понимает, что увлекся, и смотрит на меня, взгляд его голубых глаз мягко переплетается с моим. Тепло разрастается и занимает все пространство между нами. Он кряхтит: