Это было непросто, потому что я не хотела лгать Эми, и пыталась сделать так, чтобы информация, которую я ей передаю, была как можно ближе к правде, однако не раскрывала все ужасные подробности о ее бабушке – а вместе с ними и о моем собственном прошлом. Если бы она узнала про это, как она, будучи ребенком, справилась бы со всем этим? И как я могла помочь ей пережить это, когда во многом и сама все еще переживала тот опыт, пыталась выбросить из головы мысли о вине своей мамы. Даже если она бы и смогла принять эту историю семьи, ей пришлось бы скрывать ее от других людей, врать, точно так же, как и мне, большую часть моей жизни, а я не хотела такой жизни для нее. Не говорить ей правду казалось мне самым меньшим из зол. Однажды, когда ей было девять или десять и мы жили одни, к нашему дому подошел репортер из газеты «Сан». Цель его визита заключалась в том, чтобы узнать мое мнение по поводу одной из историй о маме, которые время от времени просачивались в прессу. Я не представляла, как журналисту удалось вычислить, где я живу. Он стоял перед дверью и начал громко говорить о маме и папе. Я пришла в ярость. Я отвела Эми в ее спальню, затем вернулась к репортеру и сказала, что думаю, – мне абсолютно нечего сказать ему. Однако мне становилось все тяжелее скрывать от Эми правду. Она начала задавать мне вопросы, на которые я не знала как отвечать. А еще как-то раз мой брат Стив, еще до нашего болезненного разрыва, зашел ко мне. Он никогда не стеснялся говорить о нашем прошлом и делал это довольно свободно. Если при этом Эми была дома, то я уводила ее в другую комнату и просила его говорить потише. Однажды она заметила его карту «Виза» на столе и прочитала, что фамилия у него Уэст. Мне пришлось объяснять ей, что раньше это была и моя фамилия, но я сменила ее, чтобы и я, и Эми носили фамилию ее отца. Я понимала, что она не сможет вечно игнорировать эту часть своей жизни, но не знала, что сказать ей и когда это сделать. Я боялась, что другие дети в школе рано или поздно догадаются о правде и расскажут ей. Я понимала, что этот сюрприз может стать разрушительным для нее и в теории очень негативно повлияет на наши с ней взаимоотношения. Я чувствовала себя связанной по рукам и ногам и постепенно дошла до той точки, когда было уже абсолютно очевидно, что мне придется взять быка за рога и все ей рассказать. Но в конце концов я поняла, что мне уже не нужно этого делать. Эми очень закрытый человек, она старается держать все свои чувства при себе. С годами я научилась тому, что если у нее что-то на уме, то ее поведение меняется и она становится даже менее общительной, чем обычно. Она не рассказывает мне о том, что ее тревожит, наоборот, это мне приходится добывать сведения у нее. Во время одного из таких периодов, когда она проходила через обычный процесс трудной, но обычной для подростков перемены в поведении – меняла свой внешний вид, много капризничала, хлопала дверями, – я поняла, что что-то не так и решила выяснить, в чем дело. Как-то раз я забрала ее из школы, отвезла домой и, пока мы еще не сели в машину, спросила, что ее тревожит. – Меня ничего не тревожит, мам, – сказала она. – Нет. Я же вижу, что что-то не так. Что такое? – Честно, все нормально. Я в порядке. – Это неправда. Скажи мне, Эми. В чем дело? Последовало долгое молчание, после которого она просто сказала: – Я знаю. – Что знаешь? – я и не поняла, о чем речь. – Я знаю, кто мои дедушка с бабушкой. Я была шокирована. Поначалу я не могла ничего сказать. В конце концов, я прошептала: – Как ты узнала? Она объяснила, как ей удалось это выяснить. Ее все больше и больше озадачивало, почему я избегаю рассказывать ей о своих маме и папе, а также о своем детстве. Она знала, что фамилия моей семьи Уэст. Я вряд ли упоминала имена мамы и папы, однако она разузнала, как их зовут. Однажды она решила вбить эти имена в строку поиска в браузере и сразу же получила бесчисленное количество ссылок на истории преступлений Фреда и Розмари Уэст из Глостера (а она знала, что я оттуда родом). Внезапно все мое многолетнее нежелание говорить с ней на эту тему стало ей понятно. Хотя Эми сказала мне об этом довольно спокойно, я вполне понимаю, что это в самый первый момент стало для нее огромным шоком. Я чувствовала огромную вину. Я объяснила, что честно не хотела, чтобы она узнала об этом вот так, что должна была раскрыть перед ней эту тайну, чтобы новые для нее сведения о прошлом семьи не так сильно ее травмировали. – Ты не виновата, мам, – сказала она. – В каком смысле? – Не виновата в том, что они сделали. Ты никак не связана с этим. Ты не выбирала своих маму и папу. А я немного почитала обо всем этом. Не только об убийствах, но и о том, как они с тобой обращались. Я думаю, что это все было так тяжело для тебя, для твоих сестер и братьев. Я чувствовала, как подступают слезы. Я пыталась перебороть их, но не смогла и увидела, что она тоже плачет. Я взяла ее за руку, и Эми снова сказала мне, что все хорошо. И у меня, и у нее с плеч упал огромный камень, когда мы наконец-то признались вслух об этом друг другу. Я спросила ее, как она относится к тому, что биологически связана с моими родителями, и она ответила, что у нее никогда не было никакой эмоциональной связи с ними, поэтому это ее никак не волнует. Я сказала ей, что если когда-нибудь у нее появятся любые вопросы об этом, я отвечу ей на них настолько честно, насколько смогу, и что она не должна скрывать своих чувств по этому поводу. Я сказала ей прямо, как всегда и делала, что я всегда буду рядом с ней, когда ей понадобится моя помощь и поддержка. Мне больше не требовалось лгать ей и скрывать правду, и это стало для меня огромным облегчением. С того момента мы обе обнаружили, что можем обсуждать эту тему довольно открыто. Хотя я знала, что рано или поздно эти сведения повлияют на ее жизнь и на ее отношения со мной, однако эта история, похоже, не нанесла ей эмоционального вреда. У меня появилось ощущение, будто проклятие истории Уэст начинает рассеиваться. Это понимание принесло с собой чувство освобождения и подарило мне осторожную надежду на будущее, о котором после прекращения прямого общения между мной и мамой я осмеливалась думать все чаще и чаще. Когда я переживала этот оптимистичный настрой, все тщательно обсудив, мы с Питом решили съехаться. Я и Эми еще сильнее почувствовали себя в дружной семье. Глава 19 Призраки Мама откуда-то выписала молитву и отправила ее сегодня мне. Это красивая молитва, я прослезилась, пока читала ее. Но затем мама стала делать так довольно часто: выписывать отрывки и присылать их мне, как будто она написала это сама. Мне кажется, это хорошо ее характеризует: она знает, что и когда нужно сказать, но это сказанное не является по-настоящему ее словами. Королевская тюрьма Бронзфилд ТЫ ОСОБЕННАЯ Во всем мире нет никого, такого, как ты. С самого начала времен не было другого человека, который в точности похож на тебя. Ни у кого больше нет твоей улыбки, твоих глаз, твоих рук, твоих волос. Ни у кого нет такого же почерка, как у тебя, твоего голоса, ты особенная. Никто не может точно так же делать мазки кистью. Ни у кого нет точно такого же вкуса в еде, в музыке, в танце, в искусстве. Никто во Вселенной не смотрит на мир так, как смотришь ты. Ты особенная! Твоя мама Если потерять прямую связь с кем-нибудь, то этот человек не перестает быть частью твоей жизни. Это абсолютно было так и с такой матерью, как моя. Разумеется, я все еще переживала сильные и смешанные чувства к ней и не могла перестать время от времени думать о том, как у нее там дела. У меня оставались и материальные напоминания о ней: ящики с письмами и фотографии. Чаще всего я не трогала эти вещи, не хотела снова вызывать в себе те эмоции, которые пыталась оставить в прошлом. Хотя иногда я натыкалась на них и, сама не отдавая себе отчета, начинала рассматривать. Это были старые семейные снимки, сделанные в доме, или на каникулах в Уэльсе, или в поездках на остров Барри и в лес Дин. Я смотрела на них, и прошлое, которое они оживляли, казалось каким-то ненастоящим, как если бы я сама во времена детства и вся моя семья стали призраками. Среди писем, которые я сохранила, было одно, которое мама отправила мне с заголовком наверху «ТЫ ОСОБЕННАЯ». Это было похоже на какую-то любовную записку. Когда я получила его, оно очень меня тронуло, я думала, что она сочинила это сама. Но вскоре я выяснила, что на самом деле это была копия довольно известной молитвы, которую написал другой человек. Не знаю, как маме пришло это в голову. Да, она не придумала эти слова сама, но я хотела верить, что она и сама чувствовала все выраженное в этих словах, которые она аккуратно переписала. Но я снова задавалась вопросом: а правда ли это так? С годами я становилась все менее и менее уверенной в том, как на самом деле мама относилась ко всему на свете. То, что она говорила вслух, то, что она чувствовала, и то, что было на самом деле, иногда разительно и очевидным образом отличалось друг от друга. Как она могла всерьез горевать по Хезер так, как она это демонстрировала, если она была замешана или даже помогала в ее убийстве? Как она могла всерьез любить кого-либо из своих детей, если она была ответственна за чудовищную смерть одного из нас? Или за сексуальное насилие по отношению к нам? Или за помощь папе в этом насилии? Чем больше проходило времени, тем сильнее во мне росли все эти сомнения. Время от времени она говорила мне, что я могу спросить у нее о чем угодно и она честно ответит, однако я все чаще и чаще задавалась вопросом, а отвечала ли она мне когда-нибудь честно? Казалось, что, как и папа, из ее уст звучала лишь полуправда, а нередко и полная ложь. Поэтому часто, когда я спрашивала ее о чем-то сложном, ее ответ сводился к обвинению папы, заявлениям о том, что она делала плохие вещи только потому, что он заставлял ее, а если бы она отказалась делать это, он стал бы совершать еще более ужасные вещи с детьми. Но когда доходило до вопросов о том, какую роль она все-таки играла в сексуальном насилии, она всегда начинала защищаться и уходила от ответа. Так было каждый раз, когда я пыталась выяснить правду обо всех убитых женщинах на Кромвель-стрит и в других местах. Эти вопросы без ответа продолжали нависать огромной плотной тенью над моей жизнью. Физически взаимоотношения с мамой закончились, но эмоционально они все еще продолжались между нами. Однако со временем эта тень стала рассеиваться, и я начала чувствовать какое-то подобие свободы и расслабленности, настолько сильных, как никогда раньше. Во многом это происходило благодаря моим отношениям с Питом. Я чувствовала, что он ухаживает за мной и заботится обо мне. Часто он проявлял это в мелочах, например, заставлял смеяться над собой, подшучивая над моим глостерским акцентом, который всегда меня очень смущал. Или же он говорил мне, как сильно любит штучки из старомодной народной медицины, которые я советовала ему и которым меня научила мама, например, класть масло на синяки и ссадины. Подобные пустяковые вещи вызывали у меня чувство, что я, в конце концов, не такая уж и ненормальная по сравнению с другими. Я уверена, что это не было простым совпадением, когда вскоре после прекращения своей связи с мамой я обнаружила, что снова беременна. Я была поражена. У меня были трудности с тем, чтобы забеременеть, и поэтому я никогда особо не предохранялась. Мы с Питом встречались несколько лет, и все это время я была убеждена, что у нас никогда и не появятся дети. Когда же мы узнали о том, что это не так, то мы оба были в восторге, каждый по-своему. У меня было стойкое ощущение, что этого бы никогда не случилось, если бы я продолжала общаться с мамой. Как будто закрыв ту дверь, я открыла другую. И это было еще одним событием в моей жизни, которое заставило меня почувствовать незримое присутствие в моей жизни кого-то, кто хранит меня. Не хочу сказать, что я не нервничала, когда думала о том, что скоро стану мамой снова. Все переживания, возникавшие во время моей беременности Эми, появились снова. И эта тревога только увеличилась, когда я пошла на УЗИ после шестнадцати недель и мне сказали, что у меня будет мальчик. Я пыталась скрыть эти чувства от Пита, потому что он был переполнен радостью насчет того, что у него родится сын, но втайне от него я плакала. Я не хотела, чтобы это был мальчик, потому что большинство мужчин в моей жизни плохо со мной обращались, из-за этого я совсем не была уверена, что мне удастся нормально воспитать сына. Не обошлось и без тревожных знаков. Мне назвали примерную дату родов: 29 сентября. Это был день рождения папы – день, который я привыкла ненавидеть. Неужели это была еще одна деталь, которая только усугубляла мои тревоги? Проклятие семьи Уэст вернулось и снова портит мне жизнь? Переживание о том, что мой сын родится в один день с моим папой, оставалось со мной на протяжении всей беременности. Поначалу я не могла решиться сказать об этом Питу. Этим я показала бы ему, что моя одержимость страшным прошлым никуда не делась, хотя он так много сделал для того, чтобы помочь мне преодолеть ее. Но чем ближе подходил срок родов, тем больше я становилась уверена, что ребенок родится именно в эту дату, так что я рассказала о своих страхах Питу. Он был прагматичным человеком и совершенно не верил в символы, так что он убедил меня не волноваться, ведь совсем не факт, что это произойдет именно в тот день, а даже если так и случится, то это не важно, хотя я по-прежнему была уверена, что это дурной знак. Я все ждала и ждала, боясь этого худшего совпадения. Прямо перед днем родов младенец, казалось, перестал шевелиться. Хотя то же самое происходило и с Эми, однако я испугалась, что он умер, и даже в ужасе думала, что это моя тревога погубила его. Меня забрали в больницу, провели осмотр и сказали, что с ребенком все в порядке. – Вы точно уверены? – спросила я. – Абсолютно, – ответила врач. – У него хорошее уверенное сердцебиение, и дети вообще часто перестают шевелиться, когда срок родов уже подходит. Я сказала врачу, что все еще уверена в чем-то плохом и даже проговорилась, что очень бы хотела, чтобы малыш не рождался именно в этот назначенный день, потому что в этот самый день в прошлом произошло нечто плохое. Она спросила меня, что именно произошло в этот день, но я сказала, что не могу ей ответить. Должно быть, она посчитала меня сумасшедшей. Она снова сказала мне, что волноваться не о чем, и я вернулась домой дальше ждать начала родов. Однако я всеми силами старалась каким-то образом избежать того дня, который мог бы принести несчастье в жизнь моего малыша. И вот наступил тот зловещий день, он тянулся очень медленно. Я ужасно нервничала целые сутки, ожидая, что вот-вот отойдут воды и начнутся схватки. К моему большому облегчению, пока я расхаживала кругами, наступила полночь, но ребенок не начал рождаться. В конце концов, прошло уже две недели сверх срока, и мне потребовалась стимуляция родов. Из-за нее я рожала очень долго. Я хотела, чтобы малыш родился 4 октября. У меня всегда было полно предрассудков насчет дат и чисел. Я родилась в первый день месяца, Эми во второй, Пит в третий, так что если сын родился бы в четвертый день, то эта последовательность «1, 2, 3, 4» выглядела счастливой. Однако вышло так, что он родился пятого. Пит был со мной, так что, несмотря на сложные роды, я воспринимала их гораздо лучше, чем роды Эми. Малыша мы назвали Люк. Хотя я сильно переживала, что родится мальчик, я без ума полюбила его с самого первого дня его жизни, как и Эми, а в отличие от первых родов, на этот раз мне было куда привезти своего новорожденного сына. Как же замечательно было чувствовать, что я подарила ему жизнь, находясь в самом центре любящей семьи. А еще невероятно помогло мне в те первые недели и месяцы то, что моя подруга Паула родила ребенка практически в то же самое время, поэтому мы могли с ней вместе наблюдать, как наши дети растут и проходят все этапы одновременно. Мы делились друг с другом своими страхами, тревогами и радостями материнства, и это вместе с тесным участием Пита в родительских заботах очень сильно облегчало мою жизнь. Не могу сказать, что воспитание второго ребенка не обошлось без множества проблем. В отличие от Эми, которая росла тихой и послушной, Люк был гораздо больше себе на уме. Однако я учусь сейчас гораздо меньше переживать насчет его школьной жизни, у нас проходят детские праздники, и я общаюсь с другими матерями на детской площадке. Это постоянный процесс обучения тому, как не относиться к себе слишком строго, видеть проблемы и не валить их все на мои личные неудачи из-за прошлого, всегда был непростым, но я делаю успехи на этом пути. Люк – это чудо и радость для меня, так же, как и Эми. Когда Люку едва-едва исполнился год, произошло нечто, в равной степени волшебное и радостное. Я случайно зашла в местный магазин «Сейнтсберри» неподалеку от дома. Обычно я посещала другие супермаркеты, но приближалось Рождество, и мне нужно было купить один последний подарок для Эми. Я припарковалась снаружи, положила Люка в коляску и зашла внутрь. В поисках подарка я вдруг краем глаза заметила, как вдоль полок с товарами передо мной проходит Луиз. Я застыла, не в силах поверить своим глазам. Это было так, словно я увидела призрака. Я не виделась со своей сестрой уже много лет, и, насколько я знала, она покинула те края, где жила. Она шла еще с одной женщиной, а рядом шагали девочка-подросток и два мальчика помладше. Пока я проходила мимо нее, она случайно посмотрела в мою сторону. Я быстро опустила взгляд и смутилась, пытаясь избегать прямого зрительного контакта, но я поняла, что она увидела и тоже узнала меня. По ее реакции я почувствовала, что она не хочет подавать вид, что узнала меня или же говорить со мной. Она ушла дальше, к другой полке, и скрылась из виду. Мое сердце бешено колотилось, меня начало трясти. Я не знала, что делать. Спустя короткое время я поняла, что, как бы тяжело мне это ни давалось, я должна попытаться с ней заговорить. А еще я поняла, что если расскажу Таре о том, что видела Луиз и даже не попробовала начать разговор, Тара ужасно рассердится на меня. Это был шанс, которого может больше ни разу не подвернуться. Я оглядела полки и наконец заметила ее снова, а затем подошла к ней сзади, совершенно не представляя, что я ей скажу. – Луиз, это глупо! – вот какие слова вырвались у меня. Она обернулась, посмотрела на меня и на Люка в коляске, а затем ответила: – Мне нечего тебе сказать. Она начала уходить. Я слышала, как дети, шедшие с ней, стали спрашивать: «Кто это? Чего она хочет?» Я понимала, что терять мне больше нечего. Я должна заставить ее заговорить со мной. Поэтому я пошла за ней. – Перестань, Луиз, так нельзя. Я скучаю по тебе, ты же моя сестра! Я ухватилась за ее тележку, чтобы она перестала катиться вперед. Она посмотрела на меня. Я увидела, что она плачет. Она сказала: