– Я не хочу этого. Ее слезы я восприняла, как знак, что ей наверняка не все равно. Девочка, которая шла с Луиз, увидела, что я оставила коляску с Люком немного позади, и спросила: «Можно я привезу ребенка?» – и, не дожидаясь моего ответа, сделала это. Теперь не только Луиз, уже и я стояла вся в слезах. Другие покупатели глядели на нас. Кто знает, о чем они думали. Но нам это было безразлично. Луиз посмотрела на Люка и спросила, мой ли это ребенок. Я ответила, что мой. Я посмотрела на детей, с которыми она пришла в магазин, и Луиз сказала, что это ее дети. Оказалось, Луиз не просто не уехала из города, она даже еще несколько лет продолжала жить в той самой квартире, где произошла та ужасная ссора, после которой я подумала, что она съехала. Было так странно и невероятно снова видеть ее, но я не хотела еще сильнее давить на нее, поэтому дала Луиз номер своего мобильного телефона и сказала, чтобы она позвонила мне, если захочет снова меня увидеть. Я вернулась в машину, позвонила Таре и рассказала о том, что случилось. Тара спросила, хочет ли Луиз пообщаться с ней? Я ответила, что не уверена даже, хочет ли она поддерживать какое-то общение со мной, и нам обеим оставалось только ждать и надеяться, что она сама захочет этого и выйдет на связь. В итоге Луиз позвонила прямо тем же вечером. Мы немного поговорили, она сообщила мне свой новый адрес, и вскоре я пришла к ней в гости с рождественскими подарками. С тех самых пор мы с ней снова общаемся, как и Тара. После такого болезненного разрыва потребовалось некоторое время, чтобы полностью восстановить отношения, которые казались ушедшими навсегда, однако, оценив все произошедшее с нами, мы пришли к мысли, что этот разрыв был нам нужен. За то время, что мы жили порознь, мы обе двигались каждая в своем направлении, сталкивались с различными сложностями, строили новые отношения и заводили детей. Большой проблемой для Луиз стало то, что она не хотела поддерживать отношения с мамой после выхода из-под опеки, но чувствовала себя обязанной оставаться с ней на связи, потому что я все еще была очень привязана к маме и убеждала Луиз поступать так же, как я. Когда она узнала, что я больше не общаюсь с мамой, она была счастлива, что я вернулась в ее жизнь. Она рассказала, что у нее похожие чувства были и насчет общения со Стивом, потому что он все еще носил фамилию Уэст и никогда не старался скрыть от окружающих то, кем он был – и часто говорил с журналистами, – поэтому Луиз ощущала необходимость защитить своих детей и от него. Я рассказала ей, что после большого разрыва, который случился между мной и Стивом, я сократила общение с ним до минимума, и это только сильнее укрепило ее уверенность в том, что она без опасений сможет поддерживать связь со мной. С тех пор, как наша связь возобновилась, мы с Луиз поддерживали друг друга. Она слушала меня и давала мне полезные советы, и я старалась делать то же самое в ответ. Хотя наш образ жизни различался, у нее все равно были похожие проблемы и сложности. С одними из них всегда сталкивается любая женщина и мать. Другие были уникальными для нас обеих и являлись результатом общего непростого прошлого. И я, и моя сестра пережили физическое и сексуальное насилие, поэтому были убеждены, что должны воспитать своих собственных детей в безопасной обстановке и уберечь от насилия, страха и угнетения, которое испытали мы сами. Через общение с Луиз я также восстановила связь и с нашими младшими братьями и сестрами. Папы давно уже не было в живых, а мама больше не появлялась в нашей жизни, поэтому у нас было ощущение, что мы спасли ту часть семьи, которая была способна восстановиться от пережитого. Учитывая то, сколько зла нам довелось повидать, это было довольно крупное достижение. Глава 20 Движение вперед Дома на Кромвель-стрит больше нет. Через несколько лет после того, как обнаруженные там тела были цивилизованно преданы земле, по решению властей дом снесли. Какое-то время шли разговоры о том, чтобы поставить на этом месте памятник, но я лично рада, что его там нет. Я не хочу лишний раз вспоминать, как Хезер была там несчастлива: я вспоминаю, как она гуляла по лесу Дин или слушала A-ha по радио, когда нахожусь там, где она любила бывать, или делаю что-нибудь простое из того, что она любила делать. Теперь же на месте того дома, который принес столько несчастья многим людям, лежит дорожка для пешеходов. Думаю, она обнадеживает: ты сможешь пройти через ужасное прошлое и двигаться вперед. Я понимаю, что история дома на Кромвель-стрит никогда не будет забыта. Это одна из самых леденящих душу историй о преступлениях, а Фред и Розмари Уэст навсегда вошли в список самых обсуждаемых серийных убийц. Психологи, криминалисты и все, кому не лень, всегда будут разбирать эти преступления и исследовать мотивы моих родителей, желтые газеты будут то и дело возвращаться к этим событиям, а документальные фильмы на телевидении на эту тему не перестанут выходить. Иногда я даже смотрю их, мне любопытно, насколько точно подобран материал, и я загадываю, откроются ли благодаря очередному фильму какие-то новые подробности. Лица жертв все еще преследуют меня. Не только Хезер, но и все остальные: Шармейн, Рена, Линда Гоф, Кэрол Энн Купер, Люси Партингтон, Тереза Зигенталер, Ширли Хаббард, Хуанита Мотт, Ширли Робинсон, Элисон Чемберс, а также Мэри Бастхолм, которую многие считают еще одной жертвой. Я не могу вспоминать их, не думая о том, через что им пришлось пройти, какого будущего они лишились и какое горе до сих пор переживают их близкие. Зная о том, что твоих родителей считают немыслимо ужасными людьми, смириться с этим невероятно трудно, особенно когда твой личный опыт жизни с ними гораздо сложнее общественного мнения, когда ты помнишь их с такой стороны, которая не дает считать их просто бесчеловечными чудовищами. И как я пытаюсь показать в этой книге, у них обоих были черты, которые казались, по крайней мере изредка, свойственными каждому человеку. Мама была способна проявлять нежность и теплоту к очень маленьким детям, у нее было чувство юмора. Папа был способен вести себя дружелюбно и смешил нас. Однако я понимаю, что многие люди никогда не начнут относиться к ним как к нормальным людям в том смысле, который каждый сам вкладывает в это понятие. Я также понимаю, что какими бы ни были реальные факты, всегда найдется кто-то, кто так и будет обвинять и клеймить меня, моих братьев и сестер. Кто-то продолжит считать нашу жизнь нелепым недоразумением, а нас – детьми уродов, считающими поведение своих родителей чем-то нормальным и не способными отличить хорошее от плохого. На протяжении многих лет многие люди говорили мне, что мы будем смеяться над преступлениями наших родителей, смаковать подробности их извращенной половой жизни, играть с костями их жертв и даже сделаем пепельницы из чьих-то коленных чашечек. Я понимаю, почему события в доме на Кромвель-стрит до сих пор вызывают такой жуткий интерес, однако для меня невероятно сложно принять точку зрения людей о том, что я, а также мои братья и сестры выросли, считая нормальным жестокое и безумное поведение наших родителей. Ничего нет дальше от правды, чем это. Всякое физическое и сексуальное насилие, которое нам довелось пережить, вызывает у нас один только ужас, отвращение и чувство несправедливости. Даже не углубляясь в детали половой жизни наших родителей, мы считаем их поступки абсолютно отвратительными. Когда папа сидел и смотрел видео, на которых мама занимается сексом со своими клиентами, мы выбегали из комнаты, если могли, или изо всех сил старались не обращать внимания на то, что происходило прямо у нас на глазах. Иногда я думала о том, чтобы обратиться к кому-нибудь за психотерапевтической консультацией. Я всегда отстранялась от этого, чувствовала, что не заслуживаю такого внимания к себе, а еще я совершенно не представляла, как искать такого специалиста. К тому же я не могла себе представить то, что я вдруг откуда ни возьмись возникаю перед кем-то, начинаю рассказывать, кто я и почему мне нужна помощь. Несмотря на то что я во многом круто изменила свою жизнь, я все еще всеми силами пыталась сохранять свою анонимность. Я продолжала думать об этом, и ко мне приходила мысль – какой психолог вообще захочет взяться за этот мой случай? Конечно, у большинства людей есть непростой эмоциональный багаж – разводы, потери и тому подобное, но мой опыт по любым меркам точно находился за гранью вообразимого. Мне было сложно даже понять, с чего начать такой разговор. Однако в конце концов из-за того, что я хотела двигаться вперед в своей жизни, а также ради будущего моих отношений с Питом и детьми, я решила шагнуть в эту неизвестность и связалась со службой помощи жертвам преступности. Это потребовало от меня огромного мужества. Во время первого звонка я ужасно нервничала, а когда раскрыла свою личность и объяснила суть проблем, из-за которых обращаюсь за помощью, то, как и представляла, почувствовала себя крайне уязвимой. К счастью, там нашелся человек, который не боялся выйти со мной на разговор и был готов помочь мне найти выход из проблем прошлого. Это было нелегко. Говорить о таких интимных и невероятно болезненных воспоминаниях – тяжелейшее испытание. Я уже привыкла ставить чужие интересы и чувства выше, чем мои собственные – будь то мой партнер, мои дети, мои братья и сестры, моя мама. Чаще всего я старалась скрыть свои чувства. Если у близких когда-либо возникала какая-то проблема, я сразу же принимала ее близко к сердцу и старалась решить ее. Я чувствовала, что была не просто старшей сестрой для своих младших, но и в чем-то матерью для них, ведь они не знали, что такое нормальная мать рядом. Попытки принять, что не всегда на мои плечи должна ложиться ответственность за решение чужих проблем, шли вразрез со всеми моими привычками. Мне потребовалось много времени, чтобы понять: причина этих проблем лежит в моих отношениях с мамой. Она манипулировала мной с раннего детства, заставляла быть эмоционально зависимой от нее, несмотря на всю жестокость и насилие по отношению к нам, а когда я выросла, она внушила мне чувство, что ей нужна постоянная эмоциональная поддержка от меня, ведь папа был таким ужасным мужем. Я просто не могла избавиться от чувства долга перед ней. Наши с ней отношения были максимально близкими в тот период, когда я жила с ней во временных домах после папиного ареста за убийства. Днями и неделями мы жили с ней наедине, и мне приходилось ночью и днем слушать, как она оправдывает себя и обвиняет папу. Полиция тайно записала ее слова: – Конечно, я злюсь на него, Мэй, а как ты думала? Понимаешь, если бы сейчас я оказалась рядом с этим мудилой, я бы вцепилась ему прямо в его сраное горло, и никому не удалось бы оторвать от него мои руки. Мэй, эта сволочь забрала жизнь твоей сестры и моей дочери. Это то, что ни хера нельзя прощать. Я никогда этого не прощу. И ты не простишь. И не забудешь. Это было безжалостно. Я не хотела оставаться с ней так надолго, но у меня не было выхода, я не могла сбежать. Как позже предположила Тара, это была попытка промыть мне мозги, и во многом эта попытка увенчалась успехом. Я как будто попала к ней в заложники. Мне было страшно, тревожно, а мира вокруг как будто не существовало. Хотя в эти условия нас поставили сотрудники полиции, но выглядело так, будто это не они заключили нас в эту тюрьму, а мама. Позже я прочитала про стокгольмский синдром – когда человек становится эмоционально зависимым от того, кто держит его в заложниках. И теперь я вижу, что всегда была эмоциональной заложницей мамы. Общение со службой помощи жертвам преступности помогло мне увидеть это и заодно прочувствовать некоторые последствия того опыта. У меня не было нормального детства. Оно было таким ненормальным, что это вообще сложно назвать детством. Мне пришлось смириться с тем, что как бы я ни прокручивала в своей голове все произошедшее и как бы ни хотела, чтобы все сложилось по-другому, это уже ничего не изменит. И что абсолютно нормально скорбеть по детству, которого у меня не было, а также по тому человеку, которым я никогда уже не стану. Еще я училась лучше понимать, как прошлое повлияло на мои отношения с другими людьми. Я сталкивалась со своим страхом отвержения. Я говорила об этом со своими родными, и они тоже явно это ощущали во мне. Когда я смотрю фильм с любимым и протягиваю руку, чтобы коснуться его руки, то он может ее отдернуть, а я воспринимаю это как личный выпад в свою сторону, даже не задумываюсь о том, что он может быть сейчас просто не в настроении для прикосновений, ведь он весь поглощен фильмом или же по другой не настолько значимой причине, как я представила. При этом я углубляюсь в самокопание. Может, он меня больше не любит и ему уже все равно, что я чувствую? Поэтому я отстраняюсь и ухожу в себя, а когда любимый спрашивает меня, в чем дело, то я высказываю ему то, что у меня на уме, а он думает, что я раздуваю из мухи слона, ему сложно переубедить меня, что все не так, как я себе придумала. Я поняла, что слишком много времени потратила на размышления и излишнюю рационализацию происходящего. Я анализировала любые реакции людей в свою сторону даже по таким мелочам, как приветствие на улице или оплата покупок в магазине. Я задумывалась, почему же человек относится ко мне именно так, хотя на самом деле человек может вообще не думать обо мне в тот момент. При этом у меня где-то глубоко в голове возникает идея, почему ко мне так относятся: а что, если это из-за того, что я Мэй Уэст? Я стараюсь научиться преодолевать такую сильную тревогу по поводу того, что люди узнают, кто я. Не думаю, что когда-нибудь эта тревога исчезнет полностью, но я уже начинаю видеть, что когда это происходит, то есть когда кто-то узнает эту правду обо мне, мир не рушится. Как и другие люди, всю свою жизнь я в чем-то ошибалась, но нет ни единой причины, по которой я должна стыдиться того, кем я являюсь. В прошлом я старалась не заводить разговоров, даже самых пустяковых, с незнакомыми людьми или же с теми, кого знаю недостаточно хорошо, из страха, что это вызовет неудобные вопросы. Теперь я поняла, что это была ошибка, из-за которой я только сильнее закрывалась и чувствовала себя какой-то не такой. Еще одна сложность для меня заключается в принятии того факта, что мои братья и сестры переживали очень разный опыт в жизни с моей мамой и гораздо раньше, чем я, увидели по-настоящему, что она за человек. Я злюсь на себя за то, что была такой наивной и внушаемой. Я понимаю, что мной манипулировали, но это понимание не облегчает мои попытки принять ситуацию. Я знаю, что должно пройти еще много времени, прежде чем я справлюсь со своим гневом перед самой собой за это. Мне также очень помогло понимание, что другие люди, находящиеся за пределами круга моей семьи, тоже испытывают проблемы – иногда я и не представляю, насколько эти проблемы серьезны. У всех за душой что-то есть: сложные отношения, тяжелые болезни, горькие потери. Теперь, когда я нахожусь в каком-нибудь общественном месте, на улице или в супермаркете, я смотрю на других людей и чаще склонна видеть, что они все заняты своей жизнью, решают свои собственные проблемы, которые у них возникают. Эти люди могут совершенно не обращать внимания на меня и не думать, какие проблемы есть у меня. Что я думаю о своем будущем? У меня есть чувство, что мое путешествие тянется уже очень долго, но мне еще нет и сорока, и, к счастью, у меня есть еще очень много времени. Как и все остальные, я не знаю, что ждет меня в будущем. То, что я точно знаю, так это то, что я сейчас нахожусь в гораздо лучшей точке, чем когда-либо в своей жизни, и мне уже есть на что опереться. Что-нибудь плохое всегда будет происходить. Между мной и моими родственниками не все так безупречно. Я не общаюсь с Энн-Мари, и скорее всего в будущем это вряд ли изменится; в наших с ней взаимоотношениях было слишком много травм, и я не думаю, что у нас когда-нибудь появятся схожие взгляды на наше общее прошлое. Я до сих пор регулярно вижусь с Тарой и Луиз. Периодически мы все втроем общаемся со своими младшими братьями и сестрами, даже с учетом того, что они все разъехались по разным уголкам страны, сменили имена и живут обособленно. Уже какое-то время я не виделась со Стивом, наше общение сократилось до редкой текстовой переписки, но я знаю, что сейчас у него новые отношения и вроде все у него в порядке, а он знает о той, более счастливой атмосфере, в которой живу я. Я никогда, никогда бы не пожелала никому другому тех травмирующих событий, которые произошли в моей жизни, но из этого опыта я кое-чему научилась. Анализируя жизнь мамы и папы, я вижу определенные черты в их поведении, которые повторяются в каждом новом поколении. Я не знаю, заведено ли так природой, приобретено ли в процессе воспитания или же это сочетание обоих факторов. Я знаю, что те, кто пережил насилие, могут сами стать насильниками, это подтверждается историей моих родителей. Однако я твердо верю в то, что с этим нельзя мириться. Этот порочный круг можно и нужно прервать. Мои собственные дети растут свободными от ужасных последствий того физического и сексуального насилия. Они растут в атмосфере защиты и любви. Я абсолютно уверена, что так будет и когда они сами станут, в свою очередь, родителями. Я считаю, что мне очень повезло. Все могло сложиться совсем по-другому. Однако из всех жизненных ситуаций я вышла, обретя свой собственный надежный дом, мужа, который понимает меня лучше, чем любой другой мужчина в моей жизни, а также двух прекрасных детей, за которых я готова отдать свою жизнь. Когда я росла, мои родители вбивали всем нам в голову идею о том, что семья – это самое главное. Нужно держаться вместе, несмотря ни на что. В чем-то они были правы. Семья должна быть заодно. Но только не когда поводом для сплоченности служат мрачные и кошмарные тайны. Мои мама и папа использовали семейные узы как средство контроля над своими детьми, а это было жестоким злоупотреблением родительской властью. Я считаю, что семейные узы нужны не для этого, а для взаимопомощи, поддержки и уверенности в том, что у нас есть опора в течение всей жизни. Сегодня я редко вспоминаю папу. Несколько месяцев назад я ухаживала за своими волосами, а на фоне работал телевизор, и вдруг я увидела передачу о кассетах с папиными признаниями. Я стояла и причесывалась, а из динамиков звучал его голос, так четко, как будто он сейчас сам это говорит. Но что самое странное, я не узнала его. Я понимала, что это он, но для меня этот голос больше не звучал как его голос. Я совершенно не перенеслась мыслями на двадцать лет назад, как, наверное, кто-то мог ожидать. Теперь вся эта прошлая жизнь воспринималась мной, как что-то из другого мира. Что же касается моей мамы, я все-таки вспоминаю ее время от времени. Я не могу представить себе, как сложится ее жизнь за то время, что ей осталось провести в заключении. Хотя ее последнее письмо ко мне демонстрировало некоторое понимание того, что произошло, но я сомневаюсь, что это понимание когда-нибудь превратится в настоящую искренность и раскаяние. Как и многие другие люди, я все еще размышляю над вопросом насчет ее вины. Я убеждена, что она не рассказала абсолютно всю правду, которую знала, а ведь этой правды, по меньшей мере, заслуживают все жертвы и их семьи. Я бы очень не хотела, чтобы люди считали, будто то счастье, которое я обрела в жизни, означает, что мне стали безразличны преступления, совершенные моими родителями. Или их жертвы. Я никогда не забуду о них. Мыслями я всегда где-то рядом с Хезер. Я понимаю, что переживаю то, что другие называют «виной выжившего» – это чувство того, что я сделала что-то неправильно, раз я выжила, а она нет. Однако я продолжаю верить в то, что есть некая незримая сила, которая охраняет меня и продолжает вести меня по жизни. Иногда мне неожиданно приходит на ум вопрос «Почему?» Почему мне был подарен шанс выжить? Почему мне удалось приложить столько сил к тому, чтобы это случилось? Я знаю, у всего этого есть какая-то причина, но я не всегда вижу, в чем она заключается. Но затем я начинаю думать о своих детях. Эми – уже взрослая девушка и делает свои собственные шаги в жизни, у нее свои надежды и мечты на этом пути. Когда мы встречаемся пообедать или пройтись по магазинам, я иногда останавливаюсь и разглядываю ее, какая она красивая. Я так рада, что наши отношения с ней очень отличаются – кардинально – от моих отношений со своей мамой. Я очень много всего прожила вместе с Эми и хочу и дальше помогать ей достигать успехов во всем, что приготовит ей будущее. Люк заставляет меня улыбаться и смеяться каждый день, и я хочу видеть, какое будущее ждет его самого. Как-то раз, когда он был еще маленьким, мы с ним были в его спальне, и он сказал мне, что хочет спуститься по лестнице поиграть, но боится, что внизу могут быть чудовища. Он попросил меня пойти вниз вместе с ним. – Почему ты хочешь, чтобы я пошла с тобой? – спросила я его. – Чудовища никогда не тронут меня, когда ты со мной, мама! – ответил он. Я вижу, что он понимает: каждый день его любят и о нем заботятся. И этого ответа вполне достаточно на вопрос «Почему?» Благодарности Я бы хотела поблагодарить своих сестер, особенно Луиз, которая даже не представляет, как сильно я ее люблю и как счастлива чувствовать, что она есть в моей жизни. Благодарю свою умудренную опытом дочь, которая знает о жизни больше, чем можно знать в ее годы. Много раз я ловила себя на том, что улыбаюсь всякий раз, когда мы вместе, и очень этим горжусь. Благодарю своего сына – ты настолько же чуткий, добрый и любящий, насколько и неугомонный. Благодарю Бога за вас обоих. Благодарю своих близких друзей, которые нашли время и силы как следует узнать меня без предрассудков и поспешных выводов. Благодарю своего мужа – за все твои шутки, ты никогда не давал мне относиться к себе чересчур серьезно. Моя глубочайшая благодарность службе помощи жертвам преступности. Вы годами помогали мне в бытовом и эмоциональном плане, добровольно вкладывали в меня свое время и поддерживали всегда, когда я в этом нуждалась. Огромная благодарность Аманде Харрис и Нилу Маккею за всю вашу тяжелейшую работу и самоотверженность при создании книги. Процесс занял у нас много времени, но все же мы наконец сделали это. Благодарю Хезер. Никто и подумать не мог, что твоя трагическая смерть принесет облегчение многим страдающим от потери семьям. Я понимаю, каково не знать, где находится твой родной человек, и, хотя ответ, который получили все они, был совсем не таким, на который они надеялись и ради которого они молились, но все же они обрели этот ответ и получили шанс на то, чтобы двигаться дальше по жизни. Я буду любить тебя всегда. Список источников Howard Sounes. Fred and Rose. London, 1995. Stephen West and Mae West. Inside 25 Cromwell Street. London, 1995. Geoffrey Wansell. An Evil Love. London, 1996. Gordon Burn. Happy Like Murderers. London, 2011. Anne Marie West with Virginia Hill. Out of the Shadows. London, 1995.