– А какая? – спросила она. Офис, в котором мы работали, тоже был открытой планировки, так что я не могла просто так сказать вслух «Уэст», ведь это услышали бы все, поэтому я написала эту фамилию на бумажке и передала ей. Она прочитала. – Так ты изменила ее, когда вышла замуж? – прошептала она. Проще всего было бы ответить «да», но она нравилась мне, поэтому я искренне не хотела ее обманывать. Я покачала головой, снова взяла бумажку себе и написала «Фред» перед «Уэст». Она сразу же все поняла, но не выказала какой-то неловкости или замешательства. У меня будто гора с плеч упала. Она продолжила относиться ко мне точно так же, как и раньше. Так началась самая крепкая дружба в моей взрослой жизни, она продолжается и сейчас. Я никогда не боялась того, что Паула кому-либо откроет тайну о моем прошлом – если только я не попрошу ее об этом, – и я обнаружила, что могу говорить с ней почти о чем угодно. Люди, которые со мной не знакомы, могли бы подумать, что я абсолютно поглощена ужасами своего прошлого и отношениями с мамой, но это далеко не так. Конечно, временами эти темы приходят мне на ум, так как продолжают сильно влиять на мою жизнь, но правда в том, что большую часть времени меня занимают абсолютно те же вещи – отношения, дети, работа, – что и многих других людей. На эти темы я и общалась с Паулой. Конечно, время от времени в наших разговорах всплывало мое детство или мои родители, я рассказывала о Хезер или о тех детях, которые живы. Ее часто удивляло, наверное, как и любого другого человека, что не вся жизнь в такой семье была наполнена страданиями. Помимо этого там было много любви и привязанности – как минимум между мной, братьями и сестрами. Больше всего ее впечатляло, что при всем этом у меня хорошо развито чувство юмора – и оно как раз могло помочь мне пережить тот опыт. Когда я впервые пришла на эту работу, то была очень тихой и замкнутой, но постепенно моя уверенность в себе росла – и отчасти благодаря моей дружбе с Паулой. Я начала получать искреннее удовольствие от общения на работе: от всех этих небольших бесед в офисе и периодических встреч с коллегами вне работы. Подробности о своих домашних делах я держала при себе, за исключением бесед с Паулой, где я была более откровенна. Я начала чувствовать, что работа помогает мне заново выстраивать свою жизнь. Затем однажды глава отдела кадров вызвала меня на разговор и заявила, что больше не хочет, чтобы я продолжала работать в ее отделе. Она не объяснила причину четко, но я была расстроена и разочарована, посчитав, что причина заключалась в том, как я работаю. Я перешла в отдел обучения. С одной стороны, было приятно, что Паула тоже перешла туда вместе со мной, и я получила работу по составлению материалов для курсов и помогала ей с теми курсами, которые она вела. Однако меня продолжали терзать вопросы о том, почему из отдела кадров меня выгнали. Через какое-то время я выяснила, в чем заключалась настоящая причина, – мне рассказал об этом мой коллега Пит. Он сказал, что кому-то из отдела продаж попалась книга об убийствах на Кромвель-стрит, а на ее обороте этот человек увидел мою фотографию и узнал меня. Затем этот человек рассказал коллегам об увиденном, и в результате этого по офису поползли слухи. Кто-то, как Пит, отказывался сплетничать об этом и говорил, что мое прошлое касается только меня. Думаю, я понимала, что рано или поздно это всплывет. Довольно долго я строила догадки о том, почему сведения о моей жизни в прошлом помешали мне работать в отделе кадров. Я не видела в этом никакой логики, но, очевидно, это значило, что каким-то образом руководство сделало вывод, что мне не стоит доверять. Я не могла отделаться от чувства своей вины за произошедшее, хотя это и было абсурдно. А еще я не могла не задаваться вопросом, всегда ли теперь так будет со мной: прошлое рано или поздно догоняет меня и заставляет в чем-то чувствовать себя виноватой из-за того, кем я была раньше. Я не особо делилась всеми этими переживаниями на свиданиях с мамой в тюрьме, куда я тоже продолжала ездить. Я не хотела во всех подробностях обсуждать с ней свои проблемы – независимо от ее желания помогать мне в их решении, она и была причиной этих проблем. А во многом моя жизнь становилась лучше, чем раньше. Она продолжала интересоваться, как идут дела у Эми, и грустила, что тюремное начальство не разрешает мне брать ее с собой на свидания из-за возраста. Она все еще была уверена в том, что должна оставаться в центре нашей семьи, и хотя Тара и Луиз виделись с ней гораздо реже, чем я, мама всегда расспрашивала меня о них и о наших младших братьях и сестрах. Единственными отношениями с кем-либо из детей, на которых она поставила крест, были отношения со Стивеном. Он никогда не навещал ее и не писал ей, а она так и не простила ему то, что он поддерживал папу, а не ее. – Иногда мне просто не верится, что он мой сын! – говорила она, хотя сразу же добавляла без тени обвинений: – Но не волнуйся, я ведь все еще очень сильно его люблю! Я не верила в то, что она вообще его любит. И хотя она хотела чувствовать себя в центре жизни всех своих детей, ее влияние на нас – даже из тюрьмы – продолжало в чем-то портить нам жизнь и казалось мне разрушительным. С тех пор, как мы снова наладили общение друг с другом, отношения с Тарой и Луиз стали очень важны для меня. Не всегда они были простыми. Хотя мы были очень рады, что в нашей жизни снова появилась Луиз, временами ей было сложно уживаться со мной и Тарой. Я думаю, такая проблема часто возникает в семьях, где есть сложные тройственные взаимоотношения между тремя братьями или сестрами – всегда есть опасность, что один почувствует себя менее ценным. Я как могла, старалась в равной степени заботиться об обеих, отдавая одинаковое количество времени и внимания как Луиз, так и Таре, но все еще сталкивалась с тем, что возникают моменты ревности и обиды. А когда двое из нас ссорились, третьей сложно было судить непредвзято, особенно когда обе сестры в ссоре давили на нее, чтобы та заняла чью-то сторону. Со временем между нами возникало множество разногласий и разочарований, но нам всегда удавалось наладить отношения и продолжать дружить. Но так как все трое из нас выросли травмированными и уязвимыми, то всегда оставался риск крупной ссоры, и в конце концов она произошла. Не хочу слишком сильно вдаваться в детали, но все случилось из-за того, что я и Тара решили отправить маме фотографию, на которой была изображена и Луиз тоже. Мы не сразу это заметили, а когда сказали Луиз об этом, она очень расстроилась. Это было очень личное фото, и сейчас я понимаю, почему мы действительно не должны были отправлять его, но тогда я об этом не подумала. В результате Луиз затеяла большой скандал с Тарой на эту тему. Я старалась не занимать ничью сторону, но так как я тоже участвовала в отправке этого фото и не стала защищать Луиз, то она почувствовала, что и я против нее. Я надеялась, что все утрясется – подождала несколько недель, а затем, надеясь, что чувства злости и предательства у Луиз все-таки поутихли, я пошла к ней домой, чтобы проверить, все ли в порядке. На дверной звонок никто не откликнулся. Я попыталась дозвониться ей по телефону, но она не ответила. Я вернулась домой и продолжала звонить ей в течение дня и еще много раз впоследствии, но так и не смогла дозвониться. Я не знала, что еще могу сделать. За неделями прошли месяцы. Тара тоже печалилась из-за произошедшего и тоже пыталась связаться с Луиз, но безуспешно. В конце концов, на ее мобильный уже даже нельзя было позвонить, похоже, он был отключен. Я еще несколько раз приезжала к ее квартире, но там никто не отвечал мне. Затем, в одну из таких поездок, я вгляделась в ее окно и увидела детскую коляску. Я пришла к выводу, что Луиз оттуда съехала и теперь там живет кто-то другой. Мы с Тарой чувствовали себя ужасно. В течение многих месяцев и лет после этого мы часто думали и говорили о Луиз, надеялись, что она выйдет с нами на связь, но она так и не появилась. Мы не переставали думать о том, куда она могла уехать, но не находили ответа. Казалось, у нас не осталось выбора, кроме как принять, что мы больше никогда ее не увидим. Мы уже потеряли одну сестру. Теперь помимо Хезер мы потеряли еще и Луиз. Глава 16 Лучший человек В этом письме мама просто вне себя. Она пишет, что мне обязательно нужно найти кого-то, кому я смогу доверять, потому что весь этот кошмар должен наконец показать мне, что так больше нельзя. Мне нужно принять правильные решения ради себя и Эми – и отпустить прошлое. Сложно всерьез воспринимать ее совет, ведь она сидит в тюрьме и хранит очень много собственных секретов. Она и есть мое прошлое, жестокое и ужасное. А часть меня никак не хочет отпустить ее: с ней связаны все мои воспоминания. Королевская даремская тюрьма ТЕБЕ нужны люди в жизни, которым ты сможешь доверять, И раз тебе самой можно доверять, то и другие автоматически начнут доверять тебе. И ценить это! Например, при случае одолжат тебе денег. Позже я поняла, что основную роль в разладе с Луиз сыграла мама: это она была тем, кем была, и это ее действия в результате разделили нас, но раньше я этого не понимала. Я винила себя. Мне по-прежнему тяжело было злиться на маму. Иногда я чувствовала, что во мне поднимаются эти эмоции, но когда я в конце концов писала ей, звонила по телефону или навещала, обычно гнев сходил на нет и сменялся жалостью. В чем-то она неплохо приспособилась к тюремной жизни, однако мне все еще больно было думать, что она заперта там до конца жизни. Я продолжала регулярно ее навещать – обычно не реже раза в один или два месяца, – хотя наскребать деньги на поезд и иногда на дешевую гостиницу, если приходилось переночевать, часто бывало трудно. Каждое свидание начиналось и заканчивалось слезами, и ее слезы казались такими же искренними, как и мои. Распорядки в Дареме, особенно для заключенных категории A, могли разниться по прихоти тюремного начальства. Иногда они ощущались как относительно мягкие. А порой, из-за обнаруженных в камере наркотиков или общего подъема недовольства среди местной публики, распорядки ужесточались. Я была уверена, что временами, хотя мама была жесткой и ненавидела проявлять слабость по отношению к властям, ей было труднее, чем она мне рассказывала. По тону некоторых ее писем об этом нельзя было догадаться; бывало, она писала о своей работе по изготовлению игрушек. Иногда, читая описание ее дня, можно было представить, что она находится не в тюрьме, а на некой фабрике или в далекой коммуне: Время так быстро бежит, я встаю утром, принимаю душ, быстро выпиваю чашку чая и иду на работу. Возвращаюсь в свой блок около двенадцати дня, обедаю, забираю почту, пью кофе и курю с девчонками. Иногда пробую добраться до стиральной машины (это удается не всегда), но не успеваю и глазом моргнуть, как нужно возвращаться на работу! Прихожу обратно я в четыре, снова пью кофе, снова курю с девчонками, узнаю все последние новости, завариваю чай. Потом иду в зал с 17:15 до 18:15, затем еще одна чашка и сигарета (может, еще кто-то что-нибудь смешное расскажет), и до отбоя остается всего час! Она ходила слушать разные лекции, по воскресеньям посещала церковь, «благодарила Бога за своих чудесных детей и прекрасных внуков!» и даже говорила со священником. Однако я часто думаю, что тон этих писем она выбирала, чтобы нарисовать красивую картинку ради моего спокойствия, а может, чтобы убедить себя в том, что все хорошо. Я знала, с каким успехом она может игнорировать реальность происходящего, и определенные нюансы, раскрывавшиеся во время свиданий или чтения других писем, создавали совсем другой образ. Через несколько лет ее заключения тюрьмой стал заведовать новый начальник, при котором режим стал еще строже, а вдобавок мама почувствовала к себе особенное отношение со стороны работников тюрьмы: Ко мне относятся с еще большим презрением, чем всегда, в основном потому, что я так и буду настаивать на своей невиновности и никогда не соглашусь с этими обвинениями. Я не смирюсь, не стану сидеть и мило болтать с ними, не буду плохо себя вести, не буду доносить на других… Они не знают, что еще сделать со мной. А так как мне сказали, что я никогда не выйду на свободу, то они не могут угрожать мне тем, что увеличат мне срок или не выпустят! Им не удается наказывать меня за непослушание, потому что я просто всегда выполняю все правила, и поэтому они поступают со мной единственным способом, который у них остался, – проявляют полнейшее презрение! Совсем недавно меня подвергли ужасающим обыскам, вот поэтому мне и пришлось отправить все свои вещи тебе. Большую часть вещей я отдала после первого обыска, и в результате за мной установили круглосуточную слежку. Они сказали, что я странно себя веду. Это я-то веду себя странно?! Из-за того, что она была заключенной категории A, ее камера подвергалась особо дотошному обыску, собаки обнюхивали все ее вещи, ее это очень расстраивало и злило. Однажды, пока шел этот обыск, ей пришлось ночевать с другим заключенным, а этого до тех пор никогда не происходило у тех, кто получил категорию A. Она сказала, что ей даже пришлось выпустить попугайчиков, потому что тот обыск был очень страшным. По сути, это звучало так, что при новом начальнике изменилось очень много правил, и вся тяжесть этих перемен легла на ее плечи, а ей это не нравилось – раньше она чувствовала себя в тюрьме гораздо спокойнее. Мои визиты к маме обычно происходили довольно часто и регулярно, и поэтому я начинала беспокоиться, если возникала какая-то задержка в нашем с ней общении или если я долго не получала ордер на посещение тюрьмы. Я была уверена, что другие заключенные имели что-то против нее, а если она пыталась огрызаться в ответ на нападки, тюремное начальство начинало сильно усложнять ей жизнь. Я знала, что мама никогда не лезла за словом в карман, а то и могла физически дать сдачи, если чувствовала, что ее травят. Она также была убеждена, что начальство понимает – из-за того, что доказательства против нее на суде почти все были косвенными, она в конечном счете сможет успешно подать апелляцию и таким образом добиться отмены приговора. Именно в этом она видела причину такого пристального надзора – ее почта и телефонные звонки внимательно проверялись, а возможно, даже в камере стояло подслушивающее устройство. Иногда, когда я покидала тюрьму после свидания, работники даже спрашивали, призналась ли мама в чем-нибудь «интересном». Между тем во внешнем мире у меня тоже начинался очередной непростой период в жизни. Мне исполнилось тридцать лет, с Крисом я была вместе уже пять лет, но наши отношения начали разваливаться. Отчасти это было из-за нашей разницы в возрасте, но по большому счету, нам стало очевидно, что у каждого из нас была своя тяжелая история (у меня непростая семья, у него серьезная болезнь), и именно она дала развитие нашим отношениям, а не какие-то более конструктивные причины. В довершение всего я захотела большей независимости, и он тоже почувствовал, что хочет изменить свою жизнь (путешествовать, проводить выходные с друзьями), так как чувствует себя уже достаточно уверенно для этого. Он был любящим человеком, превосходно вел себя с Эми, и это только усложняло нашу ситуацию, но нехотя мы приняли взаимное решение разойтись. Расставание прошло мирно, и мы впоследствии остались друзьями, это очень помогло, потому что в результате мне снова пришлось начинать с нуля. Я съехала из дома Криса, нашла квартиру в соседнем городке, благодаря этому мне удалось сохранить свою работу, а Эми осталась в той же школе, однако я очень хотела обладать тем, что есть у других людей: уютным домом, стабильными счастливыми отношениями, ощущением, что прошлое не всегда будет догонять меня и разрушать мое настоящее. Я очень старалась быть хорошей одинокой матерью. Я свозила Эми в парижский Диснейленд. Это оказалось для меня большим шагом. Я никогда раньше не любила активный отдых на выходных, предпочитая проводить время вне работы дома, и я еще никогда не бывала за границей. Я чувствовала гордость за себя в результате этой поездки, хотя всего лишь сделала то, что другие родители постоянно делают для своих детей. Однако у меня оставалось чувство, что я не даю Эми то, что она заслуживает в своей жизни, к тому же в том, что родитель делит с ребенком очень маленькое пространство, было что-то психологически нездоровое. Возможно, я хотела встретить кого-то сильнее, чем была готова себе в этом признаться, и прошло не так уж много времени, прежде чем это случилось. Его звали Ричард. Я встретила его в городском пабе. Как и Крис, он был старше меня – в этот раз на десять лет. Эти отношения оказались впоследствии большой ошибкой. По разным причинам из них не могло бы получиться ничего крепкого, но я не обращала внимания на тревожные сигналы с самого начала – особенно те, что я увидела в его контролирующем характере, – но я прыгнула в эти отношения, потому что была рада уже тому, что желанна. Загвоздка заключалась в том, что я множество раз оказывалась благодарна мужчине уже только за то, что он выражает желание быть со мной. Я всегда чувствовала, что у меня незавидное положение просто потому, что я Уэст. Еще больше угнетало меня то, что некоторые мужчины, похоже, расценивали меня как любопытный сексуальный объект, интрижка на одну ночь, и даже воображали, что я знаю кое-какие приемы грязного секса, которым меня научила печально известная мать-проститутка. Из-за всего этого мне приходилось принимать решения по поводу отношений, которые были основаны на моих потребностях в безопасности, а не на любви. Более взрослые мужчины, казалось, могли обеспечить мне эту безопасность, и все же, когда отношения начинались, я не была счастлива (да и мужчины тоже), потому что одной этой безопасности было мало для строительства крепкого союза. Так получилось и с Ричардом, а все еще осложнялось и тем фактом, что у него было две дочери, которые только-только вступили в подростковый возраст. С самого начала отношений мне предстояло сразу примерить на себя роль мачехи – а на тот момент я хотела сосредоточиться на том, чтобы быть лучшей матерью для своей собственной дочери. Несмотря на все это, очень скоро у нас завязались серьезные отношения. Я смогла признаться в этом Таре и Пауле, и в какой-то степени мне это помогло. В то время от мамы невозможно было получить вменяемый совет, так как она, как ни странно, сама с головой погрузилась в опрометчивый «роман». За годы после приговора много людей подружились с мамой – это были заключенные рядом, посетители тюрьмы и совершенно незнакомые люди, писавшие ей письма. Некоторые из них были довольно известными людьми: писателями, криминологами, даже знаменитостями. Некоторые же были абсолютными незнакомцами, которых она просто очень привлекала, и часто по довольно подозрительным причинам. Примерно в то время она получила одно письмо от Дейва Гловера, он играл на бас-гитаре в группе Slade. Вскоре она без ума влюбилась в него, словно мечтательная девочка-подросток, и у них начался роман по переписке. Для других это могло показаться забавным, но с самого начала меня беспокоило, какой эффект это окажет на ее психику. Я чувствовала, что такие обманчивые отношения брали свое начало из ужаснейшего сексуального насилия, от которого она сама страдала еще в детстве, а также из ощущения, что с тех пор ни мой папа, ни любой другой мужчина не любили ее и не заботились о ней так, как она того хотела. Теперь, вместе с участившимися просьбами купить ей одежду, она стала просить разные мелочи и для Дейва тоже: Ах, Мэй, так замечательно говорить с тобой по телефону – я люблю наши с тобой разговоры. Итак, вот номер для заказа брюк в «Аргос Аддишнс»: Тянущиеся сатиновые брюки Gx0547 Black Размер 18 15 фунтов Мэй, я еще подумала, сможешь ли ты достать карту еще и для Дейва? Я не знаю, какой вывод по поводу этой влюбленности сделали работники тюрьмы, а особенно психиатры, работавшие с ней. Должно быть, их это беспокоило, ведь вся переписка ими отслеживалась и прочитывалась. Если же их это не волновало, то им стоило бы побеспокоиться, потому что, хотя вся ситуация могла выглядеть смешной со стороны, вот только мама воспринимала ее очень серьезно. Она верила, что у Дейва есть к ней чувства настолько же сильные, как и у нее к нему, а еще она была убеждена, что он свято верит в ее невиновность. Она отправляла мне его фото, спрашивала мое мнение и изливала мне душу насчет него в письмах, полных юношеского желания. Она начинала говорить, и довольно серьезно, о том, что они собираются пожениться. Как и следовало ожидать, эти отношения начали сходить на нет, когда работники тюрьмы, которые на протяжении многих лет часто сливали подробности из маминой жизни в прессу, рассказали журналистам про этот роман. Мама написала мне, пытаясь объяснить свою версию того, что произошло. Она рассказывала, что много раз говорила с ним, пыталась получить от него поддержку, «а пока я говорила с ним, журналюги пытались взломать дверь и подсунуть под нее записки!» Однако в тот момент она все еще была очарована им и мечтала о совместном будущем: «Он зовет меня своей милой! Я заплакала, когда прочитала это! Этот человек – свет в моей жизни, моя родственная душа, мой лучший друг и любовь всей моей жизни: любовь и правда может все преодолеть!!» Конечно, я никогда не знала, какими были реальные чувства Дейва к моей маме, но этот роман был чем-то выходящим из ряда вон. Что может быть более неправдоподобным, чем союз осужденной серийной убийцы и участника глэм-рок-группы? Мама начала уже планировать свадьбу. Наверное, перспектива ее повторного выхода замуж должна была показаться мне, мягко говоря, странной, но к тому моменту я уже достигла этапа, на котором уже никакие новости от мамы не могли удивить меня. Затем, довольно внезапно, мама отменила все свадебные приготовления и опубликовала короткое обращение через своего адвоката Лео Гоутли, в котором говорила, что «пусть этот молодой человек живет своей жизнью». Мне так и не удалось до конца понять, какой была реальная причина разрыва. Вероятно, она могла проявить сочувствие к Дейву, который попал в такой нелепый водоворот журналистской истерики, но я думаю, что на самом деле вдруг к ней пришло страшное осознание того, что все происходившее от начала и до конца было лишь ее фантазией. Возможно, она еще лелеяла призрачную надежду на то, что когда-нибудь ее выпустят из тюрьмы, однако ожидать этого было явно преждевременно – так на чем вообще мог основываться хоть сколько-нибудь нормальный брак между ней и мужчиной, с которым она ни разу даже не увиделась? Когда Лео Гоутли выпустил это обращение от ее лица, он отметил, что, по его мнению, мама озвучила это «категорично, но не подавленно», хотя я сомневалась в этом. Думаю, она чувствовала себя одураченной и, как часто у нее бывало, очень расстроенной тем, что очередной песочный замок разрушился. Я, как могла, пыталась поддерживать ее в этот период. И снова в каком-то смысле брала на себя роль матери, которая помогает дочери пережить несбывшийся юношеский роман, – но все это происходило как раз когда моя собственная потребность в эмоциональной поддержке лишь росла. Мы с Ричардом съехались, хотя я все еще не была уверена в правильности этого поступка. Маме я сказала, что наконец решилась на это. Несмотря на продолжающуюся неразбериху в своей жизни, она поделилась со мной в письме некоторыми советами о том, как мне стоит принимать новый жизненный этап и особенно справляться с трудностями семейной жизни и роли мачехи. «Им нужен кто-то, кто будет их любить, а еще им нужен друг. Они будут нуждаться в твоем понимании их потребностей и в твоем присутствии рядом, когда это нужно», – писала она. Откуда она это взяла, я не представляла, учитывая, какой мачехой была она сама. И снова, когда я вспоминаю об этом, меня очень злит то, что она прекрасно знала, как должна себя вести, но все-таки выбирала совершенно другое поведение с нами. Она говорила: «Я буду особенно много думать о тебе и всегда буду здесь, если понадоблюсь». Ох, как бы я хотела верить этим ее словам. Глава 17