Роуз PS Любимый, я включила радио и там играет какая-то хорошая романтическая музыка. О! Как бы я хотела, чтобы ты был рядом со мной. Все еще помню твою любовь и твое тепло. Роуз 15 июня 1971 года она снова навестила его с детьми. Он был очень рад увидеться с ними, а она была рада узнать, что его выпускают досрочно 24 июня. Вскоре после той встречи Шармейн пропала. Представители обвинения заявили, что мама убила Шармейн, спрятала ее тело в подвале и сказала папе о том, что сделала, когда тот вышел из тюрьмы. Затем он вырыл яму и закопал тело на заднем дворе, где наконец и были найдены останки в 1994 году. Папа с мамой сказали Энн-Мари, что Шармейн уехала жить к своей матери на другой конец страны. Хронология этих событий была скорее догадкой, чем подтвержденным фактом, поэтому я не придала этому значения тогда. А сейчас… Я не знаю, что и думать. Сделала ли это мама? Могла ли она? Даже сейчас для меня сложно принять, что она непосредственно виновна в том, что приложила руку к этой смерти и к смерти Хезер, но что я могу поделать с тем, что мой мозг отказывается в это верить? Но это не значит, что это неправда. Помимо этого, оставалась проблема, что сказать Рене, которая объявилась в доме 25 на Кромвель-стрит, хотела увидеть Шармейн и была расстроена ложью и недомолвками в ответ на свой вопрос, почему ее дочери нет дома. Она также побывала у родителей папы и задала им те же вопросы. Рена начала подозревать что-то неладное. Как сказал обвинитель, папа решил что-то с этим сделать. Он согласился показать ей Шармейн и так заманил Рену на поле Фингерпост рядом с Мач-Маркл, где убил и похоронил ее. Когда ее останки нашли, в той же могиле был закопан маленький пластиковый бумеранг – он мог принадлежать Шармейн. Я чувствую, что все мелкие детали, наподобие того бумеранга, показывают, насколько сложными личностями были мои мама и папа, как трудно в целом понимать их. Даже когда папа вел себя максимально бесчеловечно, у него все равно оставалось понимание о том, как вести себя «хорошо». Когда Шармейн и Рена перестали быть для них препятствием, мама и папа смогли свободно думать о будущем. Они захотели жить в доме покрупнее, который смог бы вместить их растущую семью и где у мамы было бы отдельное помещение для работы проституткой, поэтому они купили дом 25 на Кромвель-стрит. На суде прозвучало, что в течение последующих четырнадцати лет мама и папа были сообщниками и поэтому вместе ответственны за смерть еще девяти девушек. Кроме того, были высказаны предположения, что случилось с этими девушками. Линда Гоф впервые пришла в дом 25 на Кромвель-стрит потому, что ее парень был здешним жильцом. Ее семья жила в Глостере, а Линда работала швеей. Она была ненамного старше мамы, и они подружились. После того как ее парень ушел от нее, она сама стала снимать комнату в доме. Она оказалась втянутой в лесбийские отношения с мамой, а затем в половую связь с папой. Поначалу все это происходило по обоюдному согласию, но закончилось тем, что ее связали и заточили в подвале на несколько дней, где ее безжалостно пытали и насиловали, а затем убили и похоронили. Ей был двадцать один год. Кэрол Энн Купер выросла в Ворчестере, но, когда брак ее матери окончился разводом, ее поместили под опеку в детский дом. Ей было тринадцать лет, она ненавидела это учреждение и начала регулярно оттуда сбегать, иногда посещая Глостер. Каким-то образом она познакомилась с папой, возможно, через одного из жильцов, снимавшего комнату в нашем доме. Она стала приходить к нам домой и сидеть с детьми, хотя я тогда была единственным маленьким ребенком в доме и совсем не помню ее. Она пропала 10 ноября 1973 года. На допросах в полиции папа озвучивал различные версии того, как занимался с ней сексом, убивал и хоронил ее. По одной из версий, между ними возник роман, она забеременела и стала угрожать папе тем, что все расскажет маме. Ей было пятнадцать лет. Люси Партингтон училась в Университете Эксетера и возвращалась домой, чтобы провести Рождество с семьей в деревне Греттон под Челтнемом. 20 декабря 1973 года она зашла навестить друга в Челтнеме и после десяти вечера отправилась на автобус, чтобы вернуться домой. Больше ее не видели. Папа так и не дал честного объяснения, как он встретил ее, убил и похоронил в подвале. В начале на полицейских допросах он заявлял, что какое-то время знал ее, у них был роман, и папа боялся, что Роуз о нем узнает. Обвинение настаивало на том, что это ложь и она была абсолютной незнакомкой, которую папа заманил в свой фургон или насильно похитил с улицы, действуя заодно с мамой, отвез в дом 25 на Кромвель-стрит и подверг жестокому сексуальному насилию, а затем убил. Ей был двадцать один год. Ширли Хаббард жила в Ворчестере и была ребенком из неполной семьи. 14 ноября 1974 года она сбежала, и больше ее не видели. Ее подобрал папа и на своем фургоне привез в дом на Кромвель-стрит под предлогом пожить там. Как и в случае с Кэрол Энн Купер, он заявлял, что некоторое время они встречались тайком, она забеременела и угрожала папе, что расскажет Роуз, и по этой причине папа убил ее. Доказательств того, что это правда, так найдено не было, но следствие пришло к выводу, что она тоже подверглась сексуальному насилию и пыткам перед тем, как ее убили и похоронили под полом подвала. Ей было пятнадцать лет. Тереза Зигенталер, или «голландская девчонка», как папа ее называл, на самом деле родилась в Швейцарии. Она переехала жить в Англию, когда ей было одиннадцать лет, и ее родители развелись. Она училась в Лондоне. 15 апреля 1974 года она отправилась навестить друзей в Ирландию и собиралась сесть на паром из Фишгарда или Холихеда. Ее путешествие проходило через пригороды Глостера. Папа заявил, что увидел ее голосующей на дороге рядом с Ившемом и предложил подвезти. Затем он приехал с ней на Кромвель-стрит, чтобы попробовать провести сексуальный эксперимент, который, по словам папы, «пошел не по плану», и в результате она умерла. Как и со всеми остальными убийствами, он менял свои показания множество раз и настаивал, что лишь хотел «помочь ей». Она разделила судьбу многих его жертв: он обезглавил ее и закопал под полом подвала. Ей был двадцать один год. Хуанита Мотт. Папа тоже подвез Хуаниту, когда она голосовала на дороге. Она при этом уже знала папу. Как и некоторые другие девушки, она была из неполной семьи и жила по различным съемным комнатам в Глостере. Она знала некоторых жильцов дома 25 на Кромвель-стрит и виделась с мамой и папой. Вскоре после этого она сняла одну из комнат в их доме, но долго там не задержалась, потому что папа пригрозил ей: «Если не можешь платить за аренду, придется трахаться со мной или с Роуз». После отъезда из этого дома она продолжала жить в том же районе, и папа заметил ее в Глостере на Ньюент-роуд в пятницу 11 апреля 1975 года, подобрал и отвез на Кромвель-стрит, где насиловал, пытал, убил и обезглавил, а затем похоронил в подвале. Ей было восемнадцать лет. Ширли Робинсон тоже выросла в неполной семье и попала под опеку в четырнадцать лет, а до этого ее отправили в изолятор для подростков. В апреле 1977 года она вышла из-под опеки и нашла работу в глостерском кафе «Грин Лантерн», которое купил и которым управлял Билл, мамин отец. Он предложил ей жить в комнате над кафе. Однажды туда зашел папа – в тот период они с Биллом ладили. Ширли была несчастлива. Она выговорилась перед папой, поведав о различных проблемах в ее жизни, в том числе рассказала и о сексуальных приставаниях Билла – иногда он врывался в ванную комнату и пытался заняться с ней сексом. Папа внимательно выслушал ее и предложил ей комнату на Кромвель-стрит. Она обрадовалась и была благодарна папе. Они подружились с мамой, вскоре у них начались лесбийские отношения, но папа также занимался с ней сексом. Она забеременела. Мама узнала об этом и пришла в ярость. Она захотела избавиться от Ширли навсегда, но папа не спешил выкидывать ее из жизни. Срок родов Ширли приближался; она спросила у папы, когда мама уже бросит его, чтобы они могли спокойно планировать вместе будущее. Вскоре после этого она исчезла. В 1994 году, когда ее останки нашли в саду, папа довольно быстро признался в ее убийстве, но настаивал на том, что действовал один и заявлял полицейским: «Я не думаю, что Роуз вообще знала Ширли». Он говорил, что задушил ее, потому что она угрожала рассказать маме, что ребенок от него. Папа сказал, что мамы в тот момент не было дома, она гуляла с Хезер, мной, Стивом и Тарой, пока он убивал Ширли. Когда ее останки выкопали, ребенок находился не на месте бывшей утробы, а отдельно от тела матери. Ей было восемнадцать лет. Элисон Чемберс родилась в Германии и какое-то время жила в Суонси, затем попала под опеку и оказалась в «Джорданс Брук» – доме для трудных подростков в Глостере. Она знала жильцов, снимавших комнаты в доме 25 на Кромвель-стрит, и регулярно заходила к ним в гости. Мама вскоре подружилась с ней и стала ее любовницей, но у Элисон были сексуальные связи и с папой. В августе 1979 года она узнала, что ей не разрешат покинуть «Джорданс Брук» в семнадцать лет, как она надеялась, поэтому она сбежала оттуда и сказала подруге, что хочет отправиться в Уэльс. Она договорилась встретиться с подругой на следующий день, но пропала. Ее останки были найдены в саду на заднем дворе дома 25 на Кромвель-стрит под окном, выходящим из ванной комнаты. Ее лоб и челюсть были обвязаны поясом, который пережимал ее лицо так, чтобы она не могла кричать. Она была частично расчленена. В могиле недоставало многих ее мелких костей – полиция предполагала, что какие-то из костей могли быть смыты в унитаз. Обнаруженные улики показывали, что она стала жертвой продолжительного сексуального насилия с наличием садизма и пыток, перед тем как ее убили. Ей было шестнадцать лет. Последней жертвой, по версии обвинения, стала моя сестра Хезер, которую убили за восемь лет до суда, в 1987 году. Обвинители говорили, что мама во время убийства не гуляла со Стивом и мной, как заявлял папа, а наоборот, была дома с ним. Тогда я впервые услышала подробности о том, как Хезер была задушена и расчленена. Мне невыносимо даже думать о том, какие муки она испытывала перед смертью. Я понимала, что эти сведения уже не смогу забыть до конца своей жизни. Таким образом, перед судом присяжных предстал перечень ужасов, которые с трудом укладывались в голове. Хотя полицейские намекали на какие-то из этих деталей, пока я еще жила в доме, где начались раскопки, однако большинство сведений я узнала во время суда впервые, особенно то, как именно погибали все жертвы, включая Хезер. Мне было трудно воспринять всю чудовищность этих действий. Меня обуревали самые разные эмоции. То, что папа вообще был способен на такое, не говоря о том, что совершил все это, – особенно я старалась не представлять себе смерть Анны Макфолл и Ширли Робинсон, чьи нерожденные дети были вынуты из утробы… Я была вне себя от ужаса, а еще ощущала сильнейший гнев и стыд, ведь это мой отец принес столько непередаваемых страданий такому количеству невинных людей. Я чувствовала, что нас проклинают родственники жертв, которые, как и я, тоже услышали все эти подробности впервые. К тому же я боялась, что тот гнев, который вызвало выступление обвинителей, ставшее достоянием широкой общественности, мог лишить маму последнего шанса на справедливое правосудие. Я больше, чем когда-либо раньше, жалела, что мама вышла замуж за такого человека – и по-своему любила его, – а теперь ей предстояло ответить за то, что я считала безумными, немыслимыми преступлениями. Папа настаивал после своего ареста на том, что совершил все убийства один, а мама или не знала об этом, или не находилась рядом с ним, однако обвинители пытались доказать, что мама все равно виновна во всем предъявленном. Они вызывали свидетелей, в том числе судебно-медицинских экспертов, соседей, мамину мать Дейзи, сестру Гленис и мать Линды Гоф, которая описывала, как звонила в дверь дома и видела маму в одной из кофточек Линды. Так как я не находилась там лично, мне сложно было понять, как эти доказательства влияют на суд присяжных, однако мамин адвокат поддерживал связь со мной и говорил, что обвинение находится в затруднительной ситуации и все еще не может предоставить какие-либо показания очевидцев и судебно-медицинской экспертизы, прямо указывающие на то, что мама присутствовала во время каждого из этих убийств или знала о них. Так что поначалу я была уверена, что все обойдется. Прошла первая неделя суда, и мне разрешили навестить маму. Я не знала, чего ожидать. Я понимала, что она находилась под невероятным давлением из-за общей атмосферы массового отвращения и ненависти, направленных на нее все то время, пока шел суд. Я увидела, что она устала, но не падает духом. – Я в порядке, Мэй. – Мам, ты уверена? – Да. Меня снова посадили под круглосуточный надзор, опасаются, что я наложу на себя руки, но этого не случится. Я нормально справляюсь. Она бросила взгляд на охранников. – Я не имею права рассказывать о деле, но мои адвокаты считают, что оно движется хорошо. Я сказала: – Это отлично. Как и всегда, она нуждалась в моей помощи по разным бытовым делам – например, постирать одежду, в которой она появлялась на заседаниях суда, принести новую, купленную по каталогу. Я сказала, что хотела бы сделать для нее что-то помимо этого, например, морально поддержать. – Ты и так делаешь все, что можешь, Мэй. Мне очень повезло, что у меня такая дочь. Когда я уходила, она обняла меня, но в этот раз не плакала. Она чувствовала себя сильнее, чем раньше. В суде маму ждали все более серьезные испытания. Не сумев предоставить ничего, кроме косвенных доказательств маминой причастности к убийствам, адвокаты обвинения сумели убедить судей провести слушание так называемых «аналогичных доказательств». Это означало, что суд разрешил вызывать на дачу показаний тех свидетелей, которые подверглись жестокости и нападениям от мамы, но не были напрямую связаны с убийствами, в которых она обвинялась. По мнению судьи, их показания могли помочь присяжным сделать вывод, была ли мама способна совершить те преступления, в которых обвинялась. Одной из таких свидетелей стала Энн-Мари. Я помню, как меня тревожило, что она скажет. Когда маме с папой выдвинули обвинения, мы заняли противоположные стороны. Несмотря на насилие со стороны папы, Энн-Мари поддерживала с ним связь и говорила полицейским, что всегда любила его. С другой стороны, я заняла мамину сторону и с того момента всегда чувствовала, что Энн-Мари настроена против нас обеих. У меня почти не было сомнений, что после ее свидетельских показаний мамино положение на суде ухудшится. Но я никак не была готова услышать, насколько ужасно с ней обращалась мама. Энн-Мари описала первое нападение на себя, которое совершили папа вместе с мамой. Это случилось, когда ей было восемь лет, они попросили ее спуститься в подвал вместе с ними. Она с охотой пошла, не подозревая, что случится дальше. Папа велел ей снять одежду. Она не поняла зачем, но, когда начала раздеваться, мама сказала ей, что та слишком долго копается, и разорвала одежду прямо на ней. Энн-Мари рассказала, что затем мама держала ее, пока папа связывал ей руки липкой лентой и c помощью нескольких полос разорванной ткани привязал ее руки к металлической раме. Когда Энн-Мари спросила, что он делает, папа ответил, что так поступают со своими дочерями все отцы, это необходимо, чтобы ее точно взяли замуж, когда она повзрослеет. Энн-Мари все еще не понимала, что будет дальше, но начала кричать. Мама замотала ей рот несколькими полосами ткани, и затем они с папой изнасиловали ее самодельным приспособлением, которое сделал папа, – это был вибратор, размещенный внутри металлической трубки. Ей было очень больно и страшно, она начала чувствовать, что истекает кровью. Затем она потеряла сознание. Они дали ей немного времени, чтобы прийти в себя, а затем изнасиловали ее точно так же еще раз. Когда все было кончено, Энн-Мари разрешили выйти из подвала и сходить в ванную, чтобы смыть кровь. Энн-Мари сказала, что мама тогда пошла в ванную за ней, дала ей чистое полотенце и притворилась, что произошло нечто веселое, сказав: «Не волнуйся, так бывает с каждой девочкой. Это отцовский долг. Это то, что делают все, но не каждый об этом рассказывает. Все будет хорошо, я никому ничего не расскажу». В последующие годы, пока ей не исполнилось шестнадцать лет и она не убежала из дома, папа продолжал заниматься с ней сексом. Она заявляла, что мама знала об этом, хотя и не присутствовала при этом. Еще Энн-Мари заявила, что как-то раз папа взял тот самый вибратор, которым изнасиловал ее впервые, и смастерил из него новое приспособление – некое подобие пояса из металла, к которому был приделан вибратор. Иногда ее заставляли носить этот пояс в доме, причем вибратор находился внутри нее. Она говорила, что мама смеялась, когда видела, как Энн-Мари носит это. Я была абсолютно поражена, когда слушала о том, как именно мама с папой проявляли к ней насилие. Я знала, что мама была способна на жестокость и никогда не останавливала папу во время приставаний ко мне, к Хезер и к Луиз, но у меня не укладывалось в голове то, что мама помогала делать все эти вещи с восьмилетней девочкой. Однако я изо всех сил старалась выбросить эти сведения из головы – ведь даже если мама была виновна в этих чудовищных, бесчеловечных поступках, это еще не делало ее убийцей. Однако я понимала, что присяжным будет очень сложно проигнорировать такие показания, и Энн-Мари очень сильно усложнила мамину защиту в этом деле. А ведь это было не единственное подобное показание. Кэролайн Оуэнс, бывшая няня у мамы с папой, была тоже вызвана как свидетельница. Кэролайн рассказала на суде, что ей было шестнадцать лет, когда она впервые встретила маму и папу. Однажды вечером она голосовала на дороге в лесу Дин, надеясь, что кто-нибудь подвезет ее домой в Синдерфорд. Они подъехали к ней на папином «Форд Попьюлар» и предложили помощь. На пути к дому они болтали втроем, Кэролайн рассказывала им о своих проблемах в жизни, особенно о своем отчиме, с которым они не ладили. Мама проявляла сочувствие, Кэролайн почувствовала к ней доверие. Папа слушал с интересом. Они хорошо поладили. На следующий день они подъехали к ее дому. С собой они взяли Хезер и меня – я была чуть старше новорожденного младенца, а Хезер только училась ходить. Родители Кэролайн предложили им зайти. Мама с папой предложили ей работать няней на Кромвель-стрит. Она получала бы восемь фунтов в неделю, комнату в свое распоряжение, а папа даже вызвался подвозить ее родителей из Синдерфорда раз в неделю, чтобы не терять связь. Кэролайн пришла в восторг от Хезер и от меня, а потому согласилась сразу же приступить к работе. Ее родителей тоже очень обрадовала такая идея. Мама и папа впечатлили их, показались им добрыми, дружелюбными и тактичными людьми. На следующий день она переехала в дом 25 на Кромвель-стрит. Она хорошо справлялась с задачами няни, а мама – всего на несколько лет старше ее – казалось, стала ее близкой подругой. Затем ситуация начала меняться. Иногда мама гладила волосы Кэролайн и говорила ей, какая та красивая, и тон этих комплиментов смущал ее. Мама заходила в ванную комнату, пока Кэролайн принимала ванну, и разглядывала ее. Вскоре мама и папа попытались убедить ее присоединиться к неким «играм», как они это называли, которые, как она выяснила, представляли собой секс-вечеринки в верхней части дома. Папа думал, что это ее заинтересует. Кэролайн была неприятно удивлена и сказала им, что это ей не по душе. К тому же ее сильно беспокоило, как родители обращались с Энн-Мари, особенно когда обнаружила тот мерзкий вибратор, который папа заставлял носить дочь. В страхе перед людьми, с которыми она связалась, Кэролайн собрала свои вещи и отправилась домой. Она уже решила, что все обошлось, но однажды вечером, когда она искала машину, чтобы доехать домой из паба в лесу Дин, папа с мамой подъехали к ней. Они сказали, что очень сожалеют о том, что она ушла, и предложили довезти ее до дома ее родителей. Кэролайн поначалу сомневалась, но это была холодная зимняя ночь, она хотела поскорее попасть домой, так что села к ним в машину. Кэролайн рассказывала, что пока они ехали, мама начала распускать руки и приставать к ней. Папа наблюдал за этим в зеркало заднего вида. Ей стало страшно, она отпихивала маму, а затем поняла, что папа не везет ее домой, а свернул в сторону Чепстоу. У нее началась паника. Папа притормозил на обочине, забрался в заднюю часть машины, и вместе с мамой они не давали Кэролайн двигаться, пока папа связывал ее и заклеивал ей рот липкой лентой. Они запихнули ее на пол под своими ногами и отвезли на Кромвель-стрит. Они привели ее в гостиную на первом этаже и начали жестоко и по-садистски насиловать ее. Чтобы заглушить ее рыдания, в рот ей запихали вату. Когда мама с папой закончили с ней, то оставили ее обездвиженной, а сами занялись сексом друг с другом, после чего заснули. У Кэролайн не было выбора, кроме как пролежать там рядом с ними всю ночь. Следующим утром кто-то постучал в парадную дверь. Папа пошел открывать. Кэролайн почувствовала, что это ее шанс спастись, и начала звать на помощь. Мама положила ей на голову подушку, чтобы этих криков не было слышно. Кэролайн подумала, что мама хочет придушить ее, так что притворилась мертвой. Найдя предлог, чтобы избавиться от стучавшего в дверь, папа вернулся. Он был в ярости и угрожал запереть Кэролайн в подвале, где его «черные друзья» сделают с ней все, что захотят, а когда они закончат, он убьет ее и закопает. Мама ушла, чтобы отвести меня и Хезер в школу, оставив папу наедине с Кэролайн. Он снова изнасиловал ее, а затем – Кэролайн сказала, что еще долго потом не могла выкинуть это из головы – он начал плакать. Он говорил, что не должен был этого делать, потому что Кэролайн предназначалась для совместного развлечения с ним и с мамой. Он умолял ее не рассказывать маме о том, что сделал. Он сказал, что мама убьет их обоих, если только узнает, что он занимался с Кэролайн сексом без нее. В своей отчаянной попытке убедить Кэролайн ничего не говорить об изнасиловании, он предложил ей сказать маме, что она хочет вернуться домой. А если мама согласится, то он сразу отпустит Кэролайн. Она согласилась, так как очень хотела уйти оттуда. Когда мама вернулась домой, Кэролайн смогла помыться и одеться, затем они вместе позавтракали. Она притворилась, что вернулась к работе няней, а затем, позже тем же утром, сказала, что ей нужно купить сигарет, вышла на улицу и поспешила домой. Позже в тот же день в дверь постучала полиция. Папа был на работе, а мама, как и всегда с копами, была враждебна и вела себя агрессивно. Сотрудники начали обыскивать дом, а когда вернулся папа, осмотрели и его машину. Они нашли доказательства нападения, в том числе пуговицу с трусов Кэролайн и куски липкой ленты. Кроме того, они нашли большое собрание порнографии и секс-игрушек. Маму с папой арестовали. Мама призналась, что приставала к Кэролайн и хотела заняться с ней сексом, но остановилась, когда та попросила ее об этом. Папа отрицал факт изнасилования. В январе 1973 года они предстали перед мировым судом Глостера. Кэролайн была слишком напугана, чтобы собраться с духом и дать показания против них, поэтому обвинения в изнасиловании были сняты с обоих и заменены обвинениями в нанесении телесных повреждений и развратных действиях. Мама с папой согласились признать вину. Во время слушаний по делу адвокат предположил, что Кэролайн оказала «пассивное содействие» во время нападения. Мама с папой хорошо вели себя во время суда и сказали, что это ситуация, которая вышла из-под контроля, а также выразили сожаление по этому поводу. До этого прежде никто из них не обвинялся в сексуальных преступлениях, и их выпустили, обязав каждого выплатить штраф размером в пятьдесят фунтов. Обвинение по текущему делу предположило, что после побега Кэролайн Оуэнс и последовавшего тогда судебного разбирательства папа с мамой договорились, что больше никогда не позволят жертве выжить, чтобы избежать проблем, если кто-то еще узнает от жертвы правду. После ареста мамы и папы, когда полиция начала раскапывать сад в доме 25 на Кромвель-стрит, меня спрашивали насчет Кэролайн Оуэнс. Я сказала тогда, что никогда не слышала раньше это имя. Так что мне было очень странно узнать об этой истории, понимая, что в младенческом возрасте я оказалась в самом центре событий, в результате которых Кэролайн стала нашей няней. Но я не могла полноценно осознать себя связанной с этими событиями. Казалось, что все это произошло с кем-то другим. И хотя признание Кэролайн шокировало и вполне могло поменять точку зрения присяжных насчет мамы, оно не поменяло мою точку зрения. Зная то, что я знаю о ней, я, возможно, думала, будто ее содействие в изнасилованиях точно могло о чем-то говорить, но это было, я едва могла заставить себя это представить, точно так же, как я не могла поверить в то, что моя мама могла быть убийцей. А еще я понимала, что мне очень важно и дальше оставаться рядом с ней, и, хотя это может показаться странным, в ее словах я и сама чувствовала поддержку – хотя иногда я думаю: а что, если она говорила это, чтобы убедить саму себя, как и меня, в том, что все хорошо. Когда шла уже третья неделя суда, мама написала мне письмо. Она взяла отрывок из стихотворения Джорджа Эллиота – хотя сначала я думала, что она написала эти стихи сама – и сказала мне, чтобы я не вешала нос: «Мы уже почти прошли половину судебного процесса, так что осталось немного, это скоро закончится. Я люблю тебя очень сильно и очень горжусь тобой». Не так важно, ради меня оно было написано или ради нее самой, но это письмо по-настоящему поддержало меня и придало мне сил. Вероятность давать показания в защиту мамы пугала меня, однако я была готова к этому – хотя понимала, что этим поступком могу стать объектом ненависти, как и мама, находившаяся в центре скандала. Но адвокат мамы Лео Гоутли позвонил мне и сказал, что в конце концов меня не вызывают как свидетеля. Он прочитал рукопись книги, которую издательство News of the World собиралось выпустить после завершения суда, эта информация была сверена с аудиозаписями допросов Стива и меня. Множество моих признаний было связано с жестокостью, которой мама подвергала и меня, и его. Адвокат был уверен, что если об этом услышат присяжные, то это лишь укрепит доверие к версии стороны обвинения. Какая-то часть меня радовалась этому облегчению. Я уже хорошо понимала, что если выступлю как свидетельница, то меня наверняка будут спрашивать о том, как мама вела себя со мной, с моими братьями и сестрами. Я знала, что не смогу врать под присягой и расскажу правду, а это может сильно осложнить мамину участь. Но я хотела также рассказать, что у ее истории была и другая сторона. Ведь мама призналась мне, что ее насиловал в детстве, унижал и контролировал отец, и к тому же временами она чувствовала отчаяние и стремилась развестись с папой. Я не хотела оправдывать ее поступки, но думала, что эти сведения помогут пролить свет на причины ее поведения. Как выяснилось, кое-что из этого все-таки прозвучало на суде – хотя в конце концов это не сильно повлияло на исход дела. Как будто чтобы нарочно сделать еще хуже, Лео Гоутли сказал мне, что дал маме прочитать рукопись книги. Хотя она знала о договоре с News of the World и сказала, что понимает, почему я подписала его, но она пришла в ярость, когда читала подробности об избиениях Стива, которые я узнала от нее самой, и другие проявления нашей критики в адрес того, какой матерью она выглядела в наших глазах. Она заговорила об этом на нашей следующей встрече в тюрьме Винчестера. – Я поверить не могу, что ты так поступила со мной, Мэй. Ну, я не удивлена, что Стив не упустил случая очернить меня, но твои слова против меня… я просто не знаю, что и думать о них. Я не смела взглянуть ей в глаза. – Прости меня, мама. Я не хотела иметь к этому никакого отношения. – Ну тогда тебе надо было лучше думать своей сраной башкой! Я хотела сказать ей, что при всем моем сожалении о том, что я сделала, я просто честно описала некоторые события, происходившие у нас дома, пока я росла. Ничто из этого не было враньем. И я сделала это только потому, что была в отчаянии. Я не могла найти работу, не могла смириться с тем, как выгляжу в глазах людей из-за того, что случилось, я сделала это, чтобы выжить. Но у меня не хватало смелости сказать это ей. А она продолжала ругать меня. – Ты подвела меня, Мэй. Теперь я совсем одна. Единственный человек, который будет говорить в мою защиту на этом сучьем суде, – это Я! Я не могла на это ответить. Я чувствовала, что и правда подвела ее. Мои глаза наполнились слезами, но ей, казалось, это безразлично. Хуже того, она вдруг потеряла всякую надежду на то, что ее оправдают. Я вышла с тюремной встречи, ощущая, что меня прокляли, и что если ее осудят, в этом будет и моя вина. Когда мамины адвокаты открывали дело в ее защиту, они настаивали на том, что не обнаружено никаких косвенных или любых других доказательств, что мама принимала участие в каком-либо убийстве, а вот дело обвинения целиком было построено на предубеждении и спекуляциях. Да, мама могла состоять в лесбийских отношениях со своими жильцами, работать проституткой, разделять с папой интерес к извращенному сексу и порнографии, но ничто из этого не превращало ее в убийцу. Они говорили, что папа изнасиловал, убил и расчленил Анну Макфолл примерно тем же образом, как расправился с другими жертвами, но, без всяких сомнений, мама никак не была связана с этим убийством, так как еще даже не знала папу. Это доказывало, что он был способен совершить такое жестокое убийство в одиночку, и к тому же ничто не доказывало соучастие мамы в остальных преступлениях – хотя на этом настаивала сторона обвинения. Чтобы это подчеркнуть, адвокаты защиты вызывали в свидетели женщин, которые заявляли, что папа приставал к ним или нападал на них, и при этом был один, с ним не было той женщины, которая в данный момент сидела на скамье подсудимых. Однако по-настоящему убедить суд в маминой невиновности мог только один человек – это была сама мама. Когда она заняла место для свидетелей, по ней можно было сделать вывод, что она нервничает, но при этом уверенно защищает себя. Когда она говорила про папу, она называла его «Фред Уэст», а не «Фред» или «мой муж» – как будто пыталась максимально отделить себя от него. Помогло ли это присяжным принять благоприятное для мамы решение? Я задаюсь вопросом, не выглядела ли она при этом как чересчур ловкая и хорошо понимающая, как навязать присяжным конкретный образ, хотя при этом все они знали, что она была замужем за папой двадцать лет. Ее спросили насчет насилия над Энн-Мари. Мамин адвокат уже высказывал сомнения в надежности показаний Энн-Мари, потому что она продала эту историю изданию «Дейли Стар». Кроме того, он полагал, что Энн-Мари преувеличивает мамину роль в этом насилии, так как ненавидит ее и, несмотря на все, что сделал с ней папа, по-прежнему любит его, так что старается преуменьшить его роль в этих событиях. Когда маме задавали вопросы про Энн-Мари, она отрицала, что каким-либо образом помогала папе насиловать ее или поддерживать те половые отношения, которые продолжались после этого годами. Тогда я очень хотела этому верить. Но я не могу поверить этому сейчас.