– С чего это? Где я могла поужинать? – Там, где благодарила за победу. – Извини, Питра, не понимаю, к чему ты клонишь. – Не строй из себя дуру, Мари, ты прекрасно поняла, что я имею в виду. – Вовсе нет. Я невольно взглянула на присутствующих. В глазах большинства женщин сквозило злорадство, мужчинам было все равно. Только Хелла смотрела с сочувствием, да повариха – с недоумением. – И, принял градоначальник благодарность? – язвительно спросила Питра. – До или после того, как ушла его жена? Я от удивления потеряла дар речи. – Молчишь, гадюка? И правильно, молчи. Такие, как ты должны молчать в приличном обществе и не отсвечивать. Продажная девка! – Питра, перестань, – сказала Хелла. – А что Питра, что Питра-то! – возмутилась толстушка. – Разве я неправа? Потаскухам не место среди нас! Меня взяла такая злость, хоть вой. Хоть оборачивайся и вцепляйся гадине в горло. Но нельзя. Нельзя, Мари! Нужно действовать по-человечески. Ударить больно, но аккуратно, не выдавая своей сущности. Я прищурилась и взглянула на Питру. Так, тарелка уже пуста, смела все до крохи, а вот в кружке еще плещется взвар. Недолго думая, схватила кружку и вылила ей на голову. Затем со всей силы грохнула посудину об стол. – Остыла, дорогуша? – поинтересовалась я и, не дав ей ответить, добавила. – В моем родном городе говорили: «В чужом глазу соринку видишь, а в своем бревна не замечаешь». Прежде чем винить кого-то в чем-то, подумай об этом. Если ты готова расплачиваться телом за то чтобы попасть на прием, то я нет. И имей в виду, когда в следующий раз откроешь на меня пасть, я ударю. Больно. Сильно. В конце концов, кэре Мошано нет дела, украшает ли лицо одной из ее мастериц синяк. Главное, чтобы руки работали. Пока толстуха обтекала и переваривала мой ответ, я бесцеремонно перевесилась через нее и взяла свою порцию. Уж лучше есть на углу стола, чем рядом с этой. Впрочем, спокойно поесть мне не дали. Питра быстро пришла в себя и пошла в атаку. – Ты… ты… да как ты смеешь?! – завопила она. – Меня… меня… честную женщину! – Так уж честную? – Дрянь! – А ну, хватит! – один из мужчин со всей дури ударил ладонью по столу. Столовая утварь тихонько шепнула «дзынь». – Раскудахтались, будто куры! Поесть спокойно не дают! Идите лупцуйте друг друга где-нибудь в другом месте! – Извините, – сказала я. – Не хотела, так получилось. Толстушка извиняться не спешила, грозно нахмурила тонкие выщипанные брови и набросилась на очередного противника. – А ты, сморчок! Да что ты понимаешь, философ! Да я тебя, да я… Мужик, понятное дело, в долгу не остался. – Нет, ты не курица! Ты свинья… Дослушивать их перебранку я не стала, быстро-быстро все доела и побежала прочь из кухни. Позже, уже лежа в кровати, я почувствовала запоздалый стыд. Да уж, повела себя как базарная баба. Начала что-то кому-то доказывать, угрожать. Чую, завтра утром мне будет неловко снова сесть вместе со всеми за стол. – Ты еще пожалеешь, тварь, – услышала вдруг неприятный шепот. – И скоро… Питра. Ее кровать располагалась рядом с моей. И эта истеричка не преминула оставить последнее слово за собой. После инцидента на кухне она вернулась в комнату молчаливая и насупленная. Ни с кем не говорила, не кричала, на меня не смотрела. Быстро улеглась в постель. И вот когда остальные уснули, решила показать свою подлую натуру. Отвечать я не стала, молча повернулась на другой бок и закрыла глаза. Завтра будет новый день и, возможно, я снова увижу Самуэля. Завтрак прошел спокойно. На удивление. Толстушка молча ела, остальные сделали вид, что вчера ничего не произошло. Вот и славно. Я воспрянула духом и даже мысленно простила Питру. Что с нее взять, истеричка, она и есть истеричка. Не от хорошей жизни в мастерскую Мошано попала. Вслух я, правда, ничего не сказала. Вряд ли мое извинение будет воспринято правильно. В мастерской все шло своим чередом: мастерицы шили, вязали, вышивали, плели. В общем, с чистой совестью отрабатывали те крохи, которые платил градоначальник. Я тоже спокойно себе вязала, про себя мурлыча мотив песни, что услышала по дороге на работу. Тут дверь, соединяющая мастерскую и зал, открылась. На пороге появилась кэра Мошано. То, что она была зла, я поняла моментально, от Тельмы буквально разило яростью. Невольно я сморщила нос, как от неприятного запаха. – И не криви лицо, Ревиль, итак, страшная, как грех! – рявкнула она. – Живо ко мне! От возмущения у меня выпало из рук вязание. На миг захотелось метнуть спицу прямо в это породистое лицо, но я мотнула головой, отгоняя это желание. – Живо! Тельма резко развернулась на каблуках и удалилась в свой кабинет. Был и такой в салоне. Там она встречала особо богатых и нужных клиентов, поила их чаем, вела беседы, в общем, всячески располагала к себе и покупкам в ее салоне. Там же чихвостили особо провинившихся. Туда же направилась и я. Мастерицы проводили меня одновременно настороженными и сочувствующими взглядами. Все, кроме Питры, конечно. Ее взгляд пылал злорадством. Я сделала вид, что ничего не вижу. Аккуратно разложила вязание на столе, чтобы не убежала ни одна петля, и поплелась к Тельме. – Кэра Мошано… – Для верности я постучала. – Звали? – Да входи уже! Развела тут церемонии! Вошла, прикрыла за собой дверь. Кэра восседала за столом, от нетерпения постукивая ноготками по столешнице. Там же, на столе лежали в куче вещи, связанные мной. – Ты, Ревиль, опозорила меня, – начала она без предисловья. – Опозорила перед всем городом! – Я? – Твоя работа? – вопросом на вопрос ответила она, с брезгливостью двумя пальцами вынимая из кучи приснопамятные экспериментальные носки. – Моя. В чем дело? Они выглядят именно так, как вы хотели? Если клиенты обнаружили брак, я обязательно все исправлю. – Не заговаривай мне зубы, Ревиль! – прикрикнула кэра. – Я тебе что велела?! Я задумчиво глянула на нее. Как такого страха перед ней не было, покричит, да перестанет. Ни ей, ни градоначальнику нет смысла отправлять меня в тюрьму. Ни меня. Ни других мастериц. Невыгодно. Ведь взамен либо нужно нанимать обычных за нормальные деньги, либо искать тех, кто нарушил закон. А это дело муторное, так просто и не найдешь. Нарушительниц-то много, а вот владеющих мастерством – единицы. Страха не было, но обеспокоенность была, ведь лишить меня крошечной зарплаты за нарушение кэра могла. А терять монеты совсем не хотелось. Я все-таки рассчитывала когда-нибудь выбраться отсюда. – Что молчишь, будто воды в рот набрала! Отвечай, что я тебе велела?! – Вы велели, чтобы связанные мной вещи были красивы. – И не только! Я предупреждала тебя, Ревиль, твои изделия должны иметь тот же эффект, что и прежде. – Но… – Никаких, но! Это пустышка, Ревиль. Самые обычные носки, не более того! – Но… – Твои изделия продавались не как обычные, а лечебные. И сейчас клиенты массово возвращают их. Ты опозорила меня, Ревиль! Тельма отбросила носки, всхлипнула и прижала ладони к лицу. Некоторое время просидела так, а потом резко убрала руки и выпрямилась. – Значит, так, Ревиль, я даю тебе последний шанс все исправить. Если к концу недели ты не придумаешь, как все вернуть, я сделаю так, чтобы ты пожалела о том, что родилась. Поняла? – Да, кэра, – кивнула я холодея. Как я могу дать изделиям нужный ей эффект, если не в состоянии обернуться без свидетелей. – И да, не забудь, через четыре дня прием, – сладким голосом добавила она. – А теперь ступай, тебе нужно работать. Я ушла, с трудом подавив желание с силой захлопнуть дверь. Конец недели и прием, конец недели и я обязана что-нибудь придумать. Сплошное веселье. В мастерской женщины усиленно делали вид, что им неинтересно. Вот ни капельки, нисколечко. Они усердно трудились и не поднимали глаз от работы. Тогда почему я, то и дело, ощущала на себе озабоченные взгляды? Вопрос.