– Нет, мне это не известно, и сути докладной просто не могу знать по своей занимаемой должности! – Там ключевой является фраза: «по своим знаниям и способностям товарищ Собенников соответствует уровню обычного командира дивизии, в исключительном случае – корпуса, но никак не командующего армией и тем более фронтом!» Вот так и написано. Товарищ Жданов спросил, разделяю ли я точку зрения члена Военного Совета. – И что вы ответили? – Разделяю полностью! И здесь дело не в нарушении субординации, а в том, что страдает дело. Суматошность порождает неуверенность, и у меня как у начальника штаба фронта нет понимания дальнейших перспектив, а только лишь реагирование на изменение обстановки. Латание очередных дыр на линии фронта! Скажу более – судя по вашему разговору с комфронтом, вы придерживаетесь еще более жесткого взгляда на его деятельность. Кстати, о том меня информировал сам товарищ Жданов, сообщив, что ваше мнение по перспективам обороны и маневре резервами маршал Ворошилов отправил в Генштаб, вместе с вашими предложениями, что вы направили мне и генералу Захарову позавчера. Кстати, я их целиком и полностью поддержал – наличие трех стрелковых корпусов, пусть с бригадами вместо дивизий, позволит нам стабилизировать положение на южном фланге фронта. – Не думаю, Николай Федорович! Эти корпуса соответствуют по своей силе полнокровной дивизии по довоенному штату, а у немцев в 16‐й армии их там десять. И пусть один корпус увяз у Великих Лук, но семь вражеских дивизий против фактически трех наших дают более чем двукратный перевес. Задача армии Берзарина задержать продвижение немцев, не дать повернуть всеми силами на север, к Порхову и Старой Руссе. Выиграть хотя бы десять дней и лишь затем организованно отступить к рубежам за Ловать и Полисть. А к этому времени севернее мы их подкрепим 41‐м стрелковым корпусом и двумя дивизиями. – Не только, Николай Михайлович. В Московском округе формируют новую 34‐ю армию, в которую войдут четыре стрелковые дивизии, основу в них составили из кадров НКВД. Армии приданы кавалерийская дивизия, то же нового формирования и два корпусных артполка. Генерал армии Жуков предложил ее использовать исключительно для контрудара по наступающим немцам. Возможно, ее переброска будет начата через десять дней. «Армия расстрелянного генерала Качалова! А ведь ее погубили вы с Собенниковым, за то сурово поплатились. Вас, Николай Федорович, сослали в резерв, и лишь благодаря заступничеству Жукова вернули в действующую армию, где вы проделали путь до командующего 1‐м Украинским фронтом. А вот генералу Собенникову не повезло – отдали под трибунал, разжаловали до полковника и перевели на должность заместителя командующего ударной армией, которым тот был до самого конца войны. Ведь иного варианта у вас просто не имелось. Потеряв под Псковом свежие 41‐й и 22‐й корпуса вкупе с 1‐м механизированным, все семь дивизий, приходилось бросать навстречу немцам немногочисленные резервы, проведя контрудары, порой успешные – например, под Сольцами. И 34‐й армией вы сознательно пожертвовали, дав время защитникам Ленинграда. И в результате выиграв время, потеряли и территорию, и огромное число солдат. А враг оказался под Ленинградом и душил его голодной блокадой! А вот такого сейчас допустить никак нельзя, да и сам ход войны в здешних болотах пошел как нельзя лучше для нас. Те семь дивизий сохранены, это раз, а дивизии, что были растрачены в попытке остановить немцев, сейчас свежие, плюс мы поднакопили резервов. И все потому, что удержали бетонные доты «Линии Сталина». Сейчас у нас время подумать над выбором есть, достаточно – ситуация благоприятной стала», – Гловацкий напряженно размышлял, прикурив очередную папиросу, взяв из раскрытой золотистой коробки «Северной Пальмиры», подарка от Жданова. И был огорошен негромко прозвучавшими словами Ватутина. – Ночью в Псков прибудут маршал Ворошилов и армейский комиссар Мехлис, который утром прилетел в Ленинград. Сами понимаете, Николай Михайлович, что у нас грядут перемены. – Чего же не понимать, – насупился Гловацкий. О Мехлисе в мемуарах отзывались чуть ли не матерно. В июле именно он подвел под расстрельную статью целый ряд генералов Западного и Северо-Западного фронтов. Да оно и понятно – нужно же было объяснить народу, почему РККА отступает, вот и нашли «стрелочников». А с другой как посмотреть… Головотяпство, полная безынициативность, разгильдяйство, боязнь риска и личной ответственности, наконец, профессиональная некомпетентность – на самом деле происходило все это в жаркие первые дни военного лета 1941 года. А чем еще прикажете вышибать паникерство и благодушие, боязнь противника и лень – уговорами и медовыми пряниками?! Хотя палку, конечно, перегнули – генералы стали бояться собственного командования больше, чем неприятеля. А еще бы им не бояться того же Мехлиса, личного «ревизора» Сталина, начальника Главного политического управления Красной армии, наркома госконтроля, – того же командующего 34‐й армией под трибунал со смертным приговором упек, а его начарта генерала Григорьева вообще расстреляли без суда перед строем из штабных командиров. Да чего далеко ходить – аккурат через две недели к стенке поставили бы и самого Гловацкого. Вот только сейчас он в его теле, и на фронте совсем иная обстановка. Так что Собенникова он им не отдаст на растерзание, как раз такой заместитель нужен – жесткий, нерассуждающий, готовый выполнить приказ от и до и проконтролировать его исполнение у подчиненных. А вот в руководители таких лучше не ставить, люди в погонах давно подобным дали определение – недостаток ума возмещают завышенной требовательностью. Но на войне как на войне! – Тогда, Николай Михайлович, прошу выложить свои планы по месту и времени нашего контрнаступления. Если я вас устрою как начальник штаба, то мне лучше знать о том заранее! – Даже так, Николай Федорович?! Впрочем… Гловацкий не был удивлен откровенностью Ватутина – прекрасно сам понимал, что после конфликта с командующим фронтом вариантов только два – либо «подсидеть», либо отправиться под трибунал. Выпал удачно ему первый вариант, вот только свято место пусто не бывает, а как шутят в армии – любая инициатива наказуема, и предложивший выполняет свои разработки как мудрое указание вышестоящего начальства. Что ж, все, что ни делается, – к лучшему! Может, как-то удастся переломить ситуацию на северо-западном направлении и оказать влияние этим на ход борьбы на всем фронте?! – Николай Михайлович, давайте откровенно. – Ватутин улыбнулся. – С момента моего прибытия вы меня удивляете постоянно. А те меры, которые вы всегда предлагали, шли нам исключительно на пользу. Порой казалось, что вы не только генератор идей, но фактически командующий фронтом! Да, это так, и не возражайте. Не только об обороне своего укрепрайона думали, нет, вы обращали самое пристальное внимание на соседей – иначе зачем те шесть батальонов вы передали в 11‐й корпус генерала Шумилова?! И теперь усиление 27‐й армии! А создание Чудской флотилии? Мне еще Полубояров многое рассказал о ваших предложениях по поводу реорганизации танковых соединений. Вчера Куцевалов прямо-таки задыхался от восторга, описывая побоище, которое учинили «лаптежникам» авиация и зенитная артиллерия! Я бы никогда не подумал, что на самолеты можно планировать такие засады?! Еще продолжить перечень ваших нововведений?! – На войне мелочей не бывает, – буркнул в ответ на горячую филиппику Гловацкий. И грустно подумал: – «Я не генератор, а плагиатор. А засады на «фантомы» устраивали вьетнамцы! А парами на «свободную охоту» летать еще испанский опыт научил, только оказавшийся невостребованным. У меня просто хорошая память, предлагал то, что было и так создано в годы войны. Только и всего, не надо с меня гения лепить, недостоин этого лично я, а вот «тезка», судя по общей памяти, действительно знающий генерал. Это мы с ним удачный дуэт составили, вот так и работаем!» – Так что вы предлагаете, Николай Михайлович? – Только вот это. – Гловацкий достал из стола карту с нанесенными цветными карандашами стрелками и положил рядом с ней два листка бумаги, исписанных убористым мелким почерком. Ватутин тут же присел на стул и принялся внимательно рассматривать, «читать» карту – как говорят военные. Затем чуть пробежал по строчкам напряженным цепким взглядом, медленно прошелся по ним еще раз, уже тщательно выверяя текст – лицо начальника штаба выражало крайнюю степень удивления. – Мне такое и в голову бы не пришло! Но вы правы… Хотя риск как для противника, так и для нас огромнейший! Впрочем, вы правы – вот такого варианта враг от нас точно не ждет! – Есть такой шахматный термин, когда любой ход игрока ведет только к худшей позиции, чем была раньше на доске! Лучше его пропустить, но нельзя. Так вот немцы точно в такой же ситуации – им нужно делать свой ход, чтобы не потерять инициативу. Но если они его сделают, а мы в ответ не будем ждать, а ударим сами, то все может радикально измениться! Причем в самое короткое время! Нужно только не терять время и выполнить все перечисленные мероприятия в срок и в полном объеме… – Время у нас есть. Я сейчас поработаю с вашим штабом, распланируем в деталях план всей операции. И завтра доложим о том маршалу Ворошилову и армейскому комиссару Мехлису. Думаю, давно уже сами ждут! Это вполне реальный шанс перехватить у врага инициативу! Впечатляет – крайне дерзко, как по тонкому льду пройтись! Командир 41‐го моторизованного корпуса генерал танковых войск Рейнгардт западнее Острова – Экселенц! Мы пытаемся выломать железную дверь, за которой давно стоит толстая кирпичная стена! Противник усиливает свою оборону намного быстрее, чем мы ее скоблим! Насмешливый тон начальника штаба корпуса Карла Реттингера был совершенно несвойственен сухопарому офицеру, уже неделю пребывавшему в угрюмом состоянии – в адском вареве на том берегу Великой погибла целиком боевая группа полковника Рауса, в составе которой служил его зять. Нет, как и положено германскому офицеру, для которых интересы службы выше личных переживаний, он стоически переносил личное горе, прилагая все силы для лучшего выполнения хлопотливых обязанностей. И вот теперь эта странная улыбка? Генерал Георг Ганс Рейнгардт с нескрываемым удивлением посмотрел на начальника штаба – прямо в глаза Реттингера. Тот своего взгляда не отвел, лишь немного нахмурился. И весьма размеренно, тщательно выделяя каждое слово, тихим голосом произнес: – Знаете, а ведь все напускная видимость. Нам кажется, что вчерашние неудачи и огромные потери – случайность. Пехотные дивизии почти дошли до реки, вот еще немного – и они ее форсируют. Надо сделать еще одно усилие, и ворота на Ленинград будут нам открыты. Нужно еще раз крепко ударить… А всего этого нет, просто большевики играют нами, как сытый кот с мышью! – Поясните, Карл? Признаться и меня стали одолевать смутные пока сомнения – я ведь тоже вижу, что штурм не получился и идет мучительное прогрызание вражеской обороны. Наша инфантерия несет потери, причем совершенно немыслимые. Каждая дивизия теряет в сутки около полутысячи офицеров и солдат убитыми и ранеными. – Я говорил со многими офицерами, что пришли из запаса. Так вот они, прошедшие Верденскую бойню, окрестили штурм «Псковской мясорубкой». А ведь было с чем сравнивать. Мы надеялись, что четыре пехотные дивизии 1‐го армейского корпуса с легкостью прорвут большевицкие укрепления в центре. Этого сразу не произошло, и в сражение были введены обе пехотные дивизии из моторизованных корпусов. Позавчера по приказу мы ввели в бой боевую группу 1‐й танковой дивизии. И каковы результаты, экселенц? Рейнгардт вопросительно посмотрел на начальника штаба – его вопрос был чисто риторический, и спустя минуту Карл сам ответил на него. В сухом голосе сквозило уныние: – Сегодня потеряли девять танков, а всего за пять дней штурма наш корпус безвозвратно лишился свыше шестидесяти единиц бронетехники, из них половина – танки, которых у нас и так осталось мало. Еще три дня таких боев, майн герр, и выход к реке ничего не даст – прорываться с плацдарма будет просто некому. К тому же я считаю, что большевики в любую минуту могут насытить отборной пехотой свои боевые порядки. И это мое мнение не голословно, его подкрепляют только что полученные данные разведки. – Что у нас случилось, раз вы заговорили настолько пессимистически?! Что с вами, Карл?! – Не со мною, экселенц, с большевиками. Полчаса тому назад я говорил с перебежчиком из 180‐й дивизии, что обороняет вот уже две недели Остров. Унтер-офицер эстонской армии в прошлом говорил охотно, радовался, что остался жив. Так вот – обе «эстонские» дивизии заменены, и их уводят на ту сторону Великой. – Так, – медленно протянул Рейнгардт – он был сильно удивлен. Остров блокировала 36‐я мотодивизия, которая вела демонстративные действия, но сильно укрепленные позиции не пыталась не только штурмовать, но даже толком обстреливать из одного-единственного дивизиона гаубиц, так как два других были переданы инфантерии. Потому нанести большевикам ощутимые потери она вряд ли смогла. – И что он сообщил конкретно? – В батальонах примерно по пятьсот солдат, причем они постоянно пополняются фанатично настроенными большевиками из Ленинграда. Как он думает, их просто выводят в резерв для перевооружения – у них не осталось британских снарядов и патронов. Говорит, что командование обещало дать отдых на неделю. А их позиции заняли две свежие дивизии – кадровая 70‐я, что была в резерве против финнов, и спешно сформированная в Ленинграде так называемая 2‐я дивизия народного ополчения. Отборная, одни фанатики, что пришли добровольно сражаться против нас. Клянется, что слышал не раз разговоры, что точно же такая 1‐я ДНО заняла Псковский укрепрайон, а ведь там как минимум две дивизии большевиков. У меня сразу возник вопрос – а почему противник усиливает фланговые укрепрайоны, которые фактически нами не атакуются? Это же нерациональная трата ценных резервов! – Вроде все верно. – Рейнгардт нахмурился – действительно, Карл был прав – большевики еще раз показали, что недооценивать их нельзя. Резервы у них есть, и, судя по всему, большие. – Но тогда почему они отступили? И вчера нанесли контрудар только пехотой, введя в бой ничтожное число своих танков? Почему так произошло – ведь резервы у них есть, много, раз выводят на отдых вполне боеспособные дивизии? – Ответ на эти вопросы здесь, экселенц. – Реттингер развернул карту, на ней с пунктуальной немецкой аккуратностью была нанесена обстановка. И первое, на что он обратил взгляд, – позиции русской артиллерии с указанием примерного числа орудий. И тщательно прорисованы направления обстрела – они как паутиной накрывали все пространство, где отчаянно шли вперед, к реке, фузилеры. От увиденного в душе похолодело, более всего это походило на заранее подготовленную ловушку. Немыслимое византийское коварство русских в который раз потрясло до глубины души. Устроили наступавшим западню, в которой немцы и увязли! Как мухи в патоке! Так вот почему эти бесконечные контратаки днем и ночью, переходящие в рукопашные схватки, эти бесчисленные снайпера, что стреляют в каждого оказавшегося в прицеле фузилера, эти чудовищные артналеты, в которых уже задействовали мортиры в восемь дюймов и не жалеют снарядов! – Теперь мне все ясно, Карл, – угрюмо произнес генерал. – Понятно, почему ветераны, прошедшие Верденскую битву, называют бои «Псковской мясорубкой»! Они просто расстреливают наших солдат из 2‐х сотен орудий, от которых нет ни малейшего укрытия. Все правильно и толково придумано – поманить нас лишь призраком прорыва, свою артиллерию сгруппировать за рекой, вне зоны досягаемости наших орудий. И разбомбить их позиции будет непросто – они стянули крупные силы своей авиации, и более того – наносят сами большие потери люфтваффе. Рейнгардт неспешно прошелся по комнате, тщательно припоминая эти 5 дней штурма. Недооценка русских проявилась как нельзя хуже – выпукло, страшно. Нет, нагнав несколько десятков тысяч их колхозников с лопатами, можно было отрыть эту сложную и разветвленную сеть укреплений полевого типа, усиленную бетонными дотами. Вторая линия оказалась гораздо сильнее – там вкопали по башню не меньше сотни танков, додумались привезти и собрать доты из броневой стали, построить сотни дзотов. Нет, это еще можно хоть как-то объяснить – но откуда столь дьявольская проницательность? Ведь и Раус угодил в ловушку, а сейчас еще большая по размеру западня! – Я думаю, их командующий генерал Гловацкий недаром получил от Сталина повышение – он втянул нас в позиционные бои, навязал войну на истощение! У него за спиной город с трехмиллионным населением, крупный промышленный центр с развитой налаженной инфраструктурой, танковыми и орудийными заводами! Такие бои им выгодны – ведь размен происходит равный, я в этом уверен, экселенц! – Такой «размен» в пятистах километрах от Восточной Пруссии и в тысяче от Берлина для нас категорически неприемлем, Карл! Русских из окопов трудно выковыривать, а если им дать еще время, то оборона станет непреодолимой! Я помню бои под Осовцом в ту войну – мы штурмовали крепость полгода! Сам видел безумную атаку отравленных хлором русских солдат! Здесь повторилось – они дерутся до последнего патрона и пытаются отбить любой окоп! Какой вы видите выход из создавшегося положения? – Немедленно прекратить штурм! Сегодня же, без промедления. Кроме напрасных потерь, он ничего не даст – прорыва не будет! Инфантерии занять прочную оборону, а моторизованные части немедленно перебросить на новое направление – мы должны использовать их главные качества – подвижность и маневр. Губить танки на штурме – непозволительная роскошь, пусть этим занимаются наши оппоненты, это как раз в их стиле! – Да, Карл, а где их танки? – Поломанные вкопали в землю, майн герр. Я посмотрел – моторесурс у них полностью выработан. Новых типов, особенно 50‐тонных монстров, очень мало, примерно десятка три, и, судя по всему, большевики берегут эти медлительные машины. Много танков на платформах отправили в Ленинград – как установила воздушная разведка. По всей видимости, на ремонт. Их 1‐й мехкорпус, как выяснили из допросов пленных, был укомплектован почти полностью – но исключительно танками устаревших конструкций «Виккерс» и «Кристи» с противопульной бронею. Так что атаковать нас большевикам просто нечем, пехота не выйдет из укреплений, а их танки мы уничтожили. Но пехота… Оттуда сейчас ее не вышибить, слишком хорошо окопались! Рейнгардт кивнул в ответ – приведенные доводы казались разумными и обоснованными и совпадали с его мнением. Штурм отменить немедленно. Но вот куда направить 3 танковые дивизии с мотопехотой? Южное направление он отринул сразу же – дивизия СС увязла на дороге к Пушкинским Горам и была подвергнута безжалостным атакам русской авиации, потеряв не меньше трети автотранспорта, больше половины бензозаправщиков. И все бесцельно – большевики заняли на восточном берегу позиции, подтянув артиллерию. Так что возникает извечный русский вопрос – что делать?! – Наша танковая группа, Карл, – слишком большое соединение для этой болотистой местности. Тут мало приличных дорог, и они редки – необходимо разделить наши корпуса. А направления ударов… – Я сделал примерные наброски, майн герр! Посмотрите. – Реттингер быстро достал и расстелил еще одну карту, на которой уже была нанесена будущая операция. Генерал внимательно посмотрел и усмехнулся – Мольтке недаром сделал Имперский Генеральный штаб – его офицеры мыслили на одном уровне, вне зависимости от занимаемой должности и звания. Он ведь только прикинул направления – у полковника уже сделан очень тщательный набросок операции, который, правда, еще следует принять штабу 4‐й панцергруппы и получить его одобрение у командующего группой армий «Север» старого фельдмаршала фон Лееба. – Наш моторизованный корпус можно за три-четыре дня перебросить в юго-западную Эстонию, в район Вильянди. Ударив по левому флангу их 10‐го корпуса на Пылтсамаа, прорвем довольно слабую оборону, большевицкий фронт рухнет карточным домиком. Их 11‐й корпус, что занял позиции по Эмбаху у Дерпта, мы окружим, стоит прорваться к берегу Чудского озера. Их 10‐й корпус вынужден будет отходить либо к Ревелю, либо на Моонзундские острова, а наши танки выйдут к побережью Финского залива. В этом случае вражеские группировки обречены – в течение двух недель, это самый долгий срок, советская 8‐я армия будет рассечена на части и целиком уничтожена. Затем ликвидирована главная база их флота, и тем самым нам обеспечен подвоз всего необходимого нашим войскам транспортами. Думаю, занятие островов Моонзунда не станет неразрешимой задачей для одного из корпусов нашей 18‐й армии. Вот только в Нарвском дефиле, а за ним в Ямбурге, где есть большевицкий укрепрайон, возможно длительное сопротивление. – Не думаю, Карл. Эти города сейчас в тылу у большевиков, их усилия направлены больше к югу от Ленинграда, не к западу. Они сейчас не готовы, стремительный рывок наших дивизий будет для советского командования неожиданным и неприятным сюрпризом. Так что при поддержке пехоты мы сможем открыть ворота на их северную столицу. Хм, реальный план, вполне обоснован! А что с 56‐м моторизованным корпусом? – Возвращение к первоначальному плану – он функционален и сейчас, правда, переброска мотопехоты и танков обратно к Опочке и Себежу может вызвать недовольство… – Не беспокойтесь, – отмахнулся Рейнгардт, поняв опасения начальника штаба. Действительно, пройти двести километров по болотистой местности, бросив почти наведенные переправы через Великую, и теперь возвращаться обратно, вызвало бы у прежнего командира корпуса генерала Манштейна, что возомнил себя гением вермахта, самую настоящую истерику. Но сейчас он уже хлебает в плену русскую баланду, так что проблем с переброской не будет, вернее они станут чисто техническими – болота кругом и бездорожье. В столь трудных условиях корпусу потребуется не менее пяти дней. Но зато удар, направленный по противнику с юга, в тыл Псковско-Островского оборонительного района, приведет к окружению самой мощной группировки советских войск – всей 11‐й армии. «Когда две красные армии будут уничтожены, можно будет подумать о рывке на Ленинград. Мой 41‐й корпус прорвется с запада, от Ямбурга, а 56‐й, овладев Новгородом, выйдет к восточным окраинам их северной столицы. А попав в окружение, большевики вряд ли будут столь упорно сражаться далее, потрясенные разгромом. У нас будет просто хороший шанс закончить войну в здешних топях к сентябрю», – генерал еще раз посмотрел на карту, – уныние прошло, перспективы победы вполне реальные, так что лучше раньше уйти от места, которое солдаты вермахта уже назвали «Псковской мясорубкой»! – Подготовьте детальный набросок всей операции, Карл, и немедленно выезжаем с вами в штаб генерала Гепнера! Глава 3 «Время выбора» 20—25 июля 1941 года Начальник штаба Северо-Западного фронта генерал-лейтенант Ватутин Псков – Предполагаем, что в самые ближайшие часы противник прекратит штурм Ново‐Псковского укрепрайона и перейдет к обороне. Фашисты такие большие потери не приемлют, следовательно, начнут искать уязвимое место на нашем фронте! Их ровно два – в Эстонии и рубеж восточнее линии Себеж – Опочка. Переброска моторизованных соединений займет не меньше 4 дней в район Вильянди, на пару суток больше к южному флангу нашей 27‐й армии. – Почему именно Вильянди?! Вы что, пророк, товарищ Ватутин?! Ведь Тарту ближе, а переправа через узкий Эмбах не проблема! Немцы уже нам показали, что ни Двина, ни Березина для них не являются преградой! – Нет, я не пророк, товарищ армейский комиссар 1‐го ранга! Просто у них в самом ближайшем тылу будет ПсУР, что может оказать войскам 11‐го корпуса помощь, а болотистая пойма Эмбаха не лучшее место для прорыва танков. А вот удар от Вильянди на Пылтсамаа сразу рассечет 8‐ю армию на две части – одна будет прижата к Таллину, а корпус генерала Шумилова окружен! И дорога на Нарву, а значит, на Ленинград будет открыта! – Похоже, так оно и будет – фашисты две недели долбятся в «Линию Сталина», как бараны в новые ворота, – маршал Ворошилов впервые назвал укрепрайон этим именем, раньше название фигурировало только у врага и на низовом уровне. – Результата нет, одни потери. Как пленный немец сказал – «Псковская мясорубка»? Ведь так, Николай Михайлович?! – Так точно, товарищ маршал Советского Союза! Хорошо им тут наши войска кровь пустили, вот и трясет их, как припадочных. Здесь не Франция, это Россия, и не лягушатники воюют, а Красная армия! Немцев в 1918 году остановили – и сейчас морду хорошо набили и дальше не пропустим! Но есть шанс вообще раком поставить, под жопу крепко наддать и вышибить пинком уродов! Тут это им не там! Ватутин незаметно поморщился – Гловацкий яростно матерился, что биндюжник из песни, хотя в личных беседах с ним был выдержан в словах. А тут, в присутствии руководства, словно с цепи сорвался. Хотя Ворошилову явно нравилась уверенность командарма, даже хмыкал от удовольствия, а вот по лицу Мехлиса определить эмоции невозможно. Но не пресекал, что было совершенно непонятно, только иной раз странно смотрел на изуродованное шрамами лицо командарма. – Вы считаете, товарищ Гловацкий, они отведут всю свою танковую армию? И ударят по нам в Эстонии? – Уверен – отведут отсюда все свои танки, товарищ армей…