— Слушай, а давай с тобой номерами обменяемся? — внезапно предложил он. — Не подумай ничего такого, я просто для удобства предлагаю. В палаты же к другим больным заходить нельзя, а вдруг получится, что тебе понадобится со мной побеседовать, или наоборот. Хотя со связью тут беда, но вдруг повезет. — Хорошо. — Я без разговоров продиктовала свой номер Андрею, а он мне — свой. После мы положили телефоны на место. Тем временем играющие в карты мужчины разошлись по палатам. Андрей предложил мне переместиться за стол. — Женя, а ты умеешь играть в шахматы? — спросил он меня. Я кивнула. — Сыграем? — обрадовался Андрей. — Признаюсь, карточные игры я на дух не переношу, а вот в шахматы меня еще отец научил играть. Когда был жив… С тех пор это моя любимая настольная игра. — Я тоже шахматы больше люблю, чем шашки, — призналась я. — И для ума полезно. — О, пожалуй, мне скоро поставят мат! — улыбнулся парень, но совершенно беззлобно, без сарказма. Он достал шахматную доску и поставил ее на стол. Я выбрала черные фигуры, Андрею остались белые. Тот день был необычным не только из-за знакомства с братом Ани. Случилось еще кое-что, не укладывающееся в рамки обычного больничного расписания. Не помню точного времени — я не успела посмотреть на часы, — Любовь Романовна подошла ко мне и велела следовать за ней. Я вышла из своей палаты (во всей больнице был тихий час, и пациентам следовало находиться не в общей гостиной, а в своих комнатах) и, недоумевая, зачем понадобилась медсестре, направилась по коридору. Может, со мной хочет поговорить Степан Сергеевич? Тогда почему он сам не зашел в мою палату? Нет, не за этим позвала меня Любовь Романовна — мы прошли мимо кабинета лечащего врача и направились к лестнице. Мы дошли до «комнаты свиданий» — она находилась на первом этаже, недалеко от столовой, — и медсестра коротко сказала мне: — Женя, с тобой хочет поговорить следователь. Не пугайся, он всего лишь задаст тебе несколько вопросов по поводу Ани — ведь она так и не вернулась домой, а ты была ее соседкой. Успокойся, тебя никто ни в чем не подозревает, это всего лишь необходимая формальность. — Хорошо, — кивнула я. — Я поговорю с вашим следователем. Он только меня допрашивает? Ведь до моего появления Аня общалась и с другими пациентами… — Я не знаю, какие у него планы на других больных, — пожала плечами Любовь Романовна. — Но я сказала полицейскому, что ты была Аниной соседкой. К тому же на тебя было совершено покушение, судя по твоей травме. Следователь и раньше хотел с тобой побеседовать, но он приходил, когда ты находилась в реанимации и не могла с ним разговаривать. — Я поняла, — снова кивнула я и прошла следом за медсестрой. За столом сидел человек лет сорока-сорока пяти в темно-синем пиджаке и такого же цвета брюках. Никакой униформы полицейского на нем не было — если бы я не знала, что это следователь, то подумала бы, что мужчина — обычный офисный служащий или кто-то подобный. Единственная деталь, указывающая на его служебное положение, — это пистолет в кобуре, который я увидела за поясом. Мужчина был гладко выбрит, его лицо казалось чересчур вытянутым, но глаза смотрели проницательно и внимательно. В целом он производил хорошее впечатление — не какой-то головорез с мозгом размером с куриное яйцо, которому лишь бы отправить кого за решетку. Надеюсь, первое впечатление не будет обманчиво. Любовь Романовна кивнула следователю и проговорила: — Я тогда оставлю вас. Если буду нужна, нажмите на кнопку вызова персонала. Женя, садись за стол. Она вышла, а полицейский дружелюбно улыбнулся и вежливо произнес: — Добрый день. Меня зовут Федор Константинович Калинников, я расследую дело об исчезновении Анны Ивлиевой. Вы ведь Евгения Охотникова, так? Я молча кивнула. Следователь продолжал: — Кроме того, я также занимаюсь и вашим делом. — Он кивнул на мою руку. — В полицию пришло сообщение о том, что в клинику поступила женщина с огнестрельным ранением, обстоятельства покушения не выяснены. При вас не было найдено никаких документов, и в первое мое посещение больницы поговорить с вами не удалось. Я рад видеть, что вы идете на поправку. Позволите задать вам несколько вопросов? Я снова кивнула, про себя раздумывая, удалось ли следователю выяснить, чем я занимаюсь в реальной жизни. В принципе от него скрывать свою профессию у меня не было причин — раз он знает, не буду ничего отрицать. Может, это и к лучшему — тогда удастся быстрее выяснить, кто в меня стрелял. — Я пробивал по базе ваше имя и фамилию, — словно в ответ на мои мысли продолжал Федор Константинович. — В Тарасове двенадцать Евгений Охотниковых, но среди них мне удалось найти женщину, похожую на вас. Скажите, вы — Евгения Максимовна Охотникова, проживающая в Тарасове с… (он назвал год, в котором я приехала из Владивостока в город), до того времени находившаяся во Владивостоке? Не было смысла увиливать от ответа, и я снова утвердительно кивнула. — Прекрасно, — улыбнулся следователь. — Официально вы нигде не работаете, но мне известно, что во Владивостоке вы учились в некоем закрытом заведении, известном как Ворошиловка. Вы работаете неофициально — насколько я знаю, телохранителем. Отлично… Ваш лечащий врач говорил мне, что вы не помните, чем занимались в обычной жизни. Я вижу, вы восстановили в памяти данное обстоятельство, раз не задаете удивленных вопросов. Почему вы не сказали об этом вашему врачу? Я спокойно посмотрела в глаза полицейскому. — На моем месте вы бы поступили так же, — пожала я плечами. — Если Степану Сергеевичу станет известно, что я телохранитель, об этом узнают и медсестры, а следовательно, и вся больница. Не хочу, чтобы пациенты косились на меня, хотя после исчезновения Ани они именно этим и занимаются. Я вас попросила бы оставить в тайне мою профессию. Мне хватит пересудов и без этого. — Не вижу в этом ничего криминального, — заметил Федор Константинович. — Я рад, что вы отвечаете честно. Скажите, вы помните человека, который стрелял в вас? — К сожалению, нет, — покачала я головой. — Я не могу восстановить в памяти ни обстоятельства, при которых меня ранили, ни место, где это произошло. Я совершенно ничего не помню о том дне. Даже не могу точно сказать, чем занималась, вернее, кто был моим последним клиентом. — Признаться, мы тоже находимся в тупике, — сообщил следователь. — Человек, который вас обнаружил, был обычным прохожим. Он видел только молодую окровавленную женщину, но никого, помимо вас, на месте преступления не было. Поэтому зацепок относительно вашего ранения у нас нет. Единственное, что помогло бы вычислить преступника — это ваши воспоминания об обстоятельствах ранения. Попытайтесь вспомнить хоть что-то. — Я не могу, — снова покачала я головой. — Меня саму это волнует не меньше вашего. Я сама хочу во всем разобраться — ведь если преступник на свободе, он снова попытается меня убить! Я, конечно, привыкла ко всему, но знаете ли, не слишком приятно думать, что в любой момент ты находишься под прицелом. Еще и это исчезновение Ани — тоже не понимаю, зачем она сбежала. Да и не верю в это, мне кажется, девушку кто-то похитил! — У вас есть соображения на этот счет? — внимательно посмотрел на меня Федор Константинович. — Почему вы решили, что Аню похитили? — А вам не кажется странным, что девушка, которую все устраивает в больнице, которая радостно рассказывает про сеансы массажа и лечебной физкультуры, у которой лежит тут же ее брат, в один прекрасный день, точнее, ночь решает сбежать? — хмыкнула я. — Я разговаривала с Аней, и она не упоминала ни о ссоре с врачом или персоналом, ни о своем недовольстве по поводу лечения. Словом, у нее не было мотива устраивать побег. Да и потом, если предположить, что Аня по каким-то причинам сама покинула больницу, куда она могла пойти, кроме как домой? Но дома ее ведь нет! Я слышала, что ее мать приходила в больницу и ругалась с Натальей Владимировной, медсестрой, мол, они не уследили за ее дочерью. — Аня могла пойти к своей подруге, например, — предположил следователь. Я покачала головой. — Нет, у Ани не было близких друзей, — возразила я. — Она всегда после учебы шла домой, никогда не ночевала у знакомых, у нее не было молодого человека. То есть девушка попросту пропала, понимаете? Ее нет в больнице, нет дома… На месте ее матери я обзвонила бы остальные больницы, морги… Потому что единственный вариант — с Аней случилась какая-то беда! — В последнее время не было обнаружено тела женщины, походящей по описаниям на Аню, — сказал следователь. — Поэтому я надеюсь, девушка жива. Скажите, Аня… она не показалась вам странной? Может, вы заметили необычное поведение или что-то подобное? — Вам лучше спросить у ее врача, есть ли у Ани нарушения психики, — посоветовала я. — Я находилась в палате с ней только один день, и я не врач, чтобы судить о том, нормальная ли Аня или у нее имеются отклонения. — Врачи не всегда говорят полиции о всех заболеваниях пациента, — покачал головой Федор Константинович. — Сами знаете, клятва Гиппократа, врачебная тайна… Вы находились рядом с Аней, и, может, вам что-то показалось неестественным в ее поведении? Я задумалась, потом покачала головой. — Нет, с виду она абсолютно нормальной была, — наконец признала я. — Ничего такого, никаких панический атак, страхов… — С кем еще Аня общалась, помимо вас? Она разговаривала со своим братом? — продолжал расспрашивать меня следователь. Я снова отрицательно покачала головой. — Нет, Андрея, брата Ани, перевели в общую палату недавно, и он сам не знал о том, что его сестра исчезла. А по поводу других пациентов вам лучше узнать у медсестер. Когда меня перевели в общую палату, мы с Аней находились одни, соседок не было. — А ночью, когда пропала Аня, вы не слышали ничего странного? Шорохов, звуков, шагов? Я сообщила следователю, что в ту ночь мне снился кошмар и под воздействием снотворных или других лекарств, которые мне выписал врач, я не просыпалась. Я рассказала Федору Константиновичу все подробности того утра, когда обнаружилось исчезновение Ани, он задал мне несколько уточняющих вопросов. Как я поняла, из разговора со мной ему ничего не стало ясно — следователь несколько раз спросил меня, не помню ли я что-то необычное, но, к сожалению, я ничем не смогла ему помочь. Не вспомнила я и подробности своего ранения, что огорчило меня еще сильнее. В конце концов, Федор Константинович попросил меня сообщить ему через врача, если я что-то вспомню, а после пожелал скорейшего выздоровления и пообещал ничего не рассказывать медперсоналу о том, что я на самом деле телохранитель. На этом наш разговор закончился, Федор Константинович вызвал медсестру, и та проводила меня до палаты. На перевязке почему-то был в этот раз Степан Сергеевич. Не помню имени врача, который мне перебинтовывал плечо обычно, но, увидев своего лечащего доктора, я немного удивилась. Степан Сергеевич казался серьезным, я бы даже сказала, встревоженным. Обычно он всегда приветливо здоровался со мной, но сегодня его тон был каким-то официальным, а голос — чужим и глухим. — Садись, Женя. — Он кивнул на стул. Я опустилась туда, куда он велел. Я хотела спросить врача, что случилось, но почему-то не стала задавать этот вопрос. Стала терпеливо ждать, когда он приступит к перевязке. Степан Сергеевич подошел ко мне и пристально взглянул мне в глаза. Я ответила ему недоуменным взглядом. Врач ничего не сказал, а приступил к развязыванию бинтов. Боли в плече я не чувствовала — рана заживала быстро, и я решила поинтересоваться, когда меня выпишут. — Скажите, сколько времени я еще пробуду в больнице? — нарушила я молчание. Степан Сергеевич снова посмотрел на меня, и на этот раз в его взгляде я прочла грусть. Мне стало не по себе. — Почему вы не отвечаете? — уже громче проговорила я. — Скажите хоть что-нибудь! — Если операция пройдет успешно, то думаю, еще месяц или два вы у нас полежите, — наконец со вздохом произнес врач. — Медлить нельзя, и так время уже потеряно… — Какая еще операция? — не поняла я. — Я вас не понимаю… — Женя, постарайтесь отнестись к тому, что я скажу, спокойно, — тихо продолжал Степан Сергеевич. — К сожалению, вашу руку спасти не удастся, заражение и так слишком сильное, оно может распространиться на все тело. Женя, у вас гангрена… Я перевела взгляд на свое плечо и не смогла удержать вопль ужаса. Вся моя рука, начиная от раненого плеча и до кисти, была жуткого иссиня-черного цвета, а пальцев я вовсе не чувствовала. Я рассматривала собственную руку так, словно это была не моя рука, а какой-то нелепый нарост, который не мог быть моей рукой! Неужели ничего нельзя сделать? Неужели я лишусь руки? Что теперь со мной будет? Я резко открыла глаза и уставилась в темноту. Пошевелила пальцами левой руки, потом подняла раненую руку и постаралась разглядеть ее. Но из-за того, что в палате не горел свет, я не смогла понять, какого цвета моя рука. Правой дотронулась до лба, вытерла холодный пот. Слава Всевышнему, что это только сон! Очередной ночной кошмар. Но пока я не удостоверюсь, что с моей левой рукой все в порядке, что кожа нормального телесного цвета, я не успокоюсь. Я приподнялась, опираясь на здоровую руку, взяла с тумбочки телефон. Половина второго ночи… Но в туалете и в коридоре должен гореть свет, я только выйду, посмотрю на свою руку, и… Не хочется мне сегодня больше спать. Я не желаю видеть очередной кошмарный сон и просыпаться потом в холодном поту. Лучше и вовсе не спать, чем так. Не боясь никого разбудить — в палате я по-прежнему находилась одна, ко мне никого не подселили, — я вышла в коридор. В неярком свете тусклой лампочки я поднесла левую руку к глазам и внимательно изучила кисть. Оглядела цвет пальцев, сравнила обе руки, потом закатала рукав футболки и оглядела левую руку до бинта. Никаких признаков гангрены, никаких покраснений или участков странного цвета — рука казалась полностью здоровой, если не считать наличия повязки. Я вздохнула с облегчением и опустила руки. Стало быть, очередной кошмар… — Женя, почему вы не в палате? — услышала я вдруг голос Любови Романовны. Занятая изучением собственных рук, я даже не заметила, когда она подошла. Я посмотрела на медсестру, которая, хоть и казалась сонной и усталой, держалась бодро, словно совсем не хотела спать. — Я… я… — Я постаралась подобрать нужные слова. Не хотелось говорить о ночном кошмаре и признаваться, что из палаты я вышла только потому, что желала удостовериться в отсутствии у себя гангрены. — Мне нужно в туалет. — А, иди, — милостиво разрешила мне медсестра. — Только не мешай там Анне Викторовне, она полы моет. Я кивнула и побрела в сторону туалета, пытаясь вспомнить события прошедшего дня, чтобы как-то перебить кошмар. Вроде мы с Андреем играли в шахматы, я ходила черными фигурами… В первую партию я поставила ему мат, во вторую была ничья. Странно, что ничья — обычно я всех обыгрываю в шахматы, но Андрей оказался сильным противником. Это меня не рассердило, а наоборот, обрадовало. Не люблю слабых игроков — с ними скучно. Никакого удовольствия от игры, а вот Андрей заставил меня изрядно поломать голову. Потом… потом мы прервали игру, потому что приехала мать Андрея. Ее вроде зовут Виктория Алексеевна. Андрея позвали на свидание, а я осталась в общей гостиной. Мне не хотелось идти в палату, но затем я внезапно подумала, что мать Ани, скорее всего, заберет ее вещи. А я ведь хотела осмотреть их, вдруг найду там что-нибудь. Может, девушка вела личный дневник или что-то подобное? Помню, в палате я быстро перерыла все тетради своей бывшей соседки, но не нашла там ничего, похожего на интимные записи. Единственной вещью, не относящейся к учебным предметам (вероятно, в больнице Аня неустанно готовила домашние задания), был небольшой ежедневник, в который девушка записывала список дел на день. Скорее всего, записи она делала утром — я прочла несколько. В основном она писала, какие конспекты надо прочитать, сколько времени отвести на рассказы на английском языке. Аня помечала названия тех произведений, которые она уже успела прочесть. Сугубо деловой ежедневник — никаких пометок о том, что происходило лично с ней, никаких записей о ее настроении. В книге, которую читала моя соседка до исчезновения, тоже не было ничего полезного для меня — только закладка на сто пятой странице.