— В чем же дело?! — улыбнулась я. — Мы с вами и так соседки, что мешает нам общаться как лучшим подругам? Я тоже с радостью с вами беседую. — Да, это так, но… — Оля заколебалась. — Понимаете, Женя, в обычной — той жизни, до всего случившегося, мы с Колей жили вместе очень долго. Поженились рано, влюбились друг в друга, как школьники, а с годами страсть переросла в привязанность. Думаю, так оно и лучше — мы стали как одно целое, понимаете? Я без слов понимала Колю, а он — меня. Мы почти не ссорились. Коля был очень спокойным и молчаливым человеком, но это не означает, что он был угрюмым. Нет, совсем не так. Он от природы был таким, а я, наоборот, всегда любила общаться. И профессию себе такую выбрала — преподавателем работала, лекции читала. Коля всегда внимательно меня слушал, и, если у меня случались неприятности, он не просто сочувствовал мне и успокаивал, но и помогал решить проблемы. Мы всегда мечтали иметь детей, но, когда выяснилось, что я не смогу стать матерью, Коля не бросил меня. Наоборот, он поддерживал меня и даже предлагал взять ребенка из детдома. Коля никогда не обвинял меня ни в чем, он считал, что мои проблемы — это и его проблемы. Сложно объяснить, но мне кажется, другого такого человека, как Коля, на земле не существует… Оля замолчала. Я посмотрела на ее лицо — глаза женщины наполнились слезами. Она прикрыла веки, протерла глаза рукой и продолжила: — Мы всегда вместе отмечали праздники. Звали друзей и родственников — у Коли их много было, очень хорошие и добрые люди. Я готовила всякие салаты, закуски, мы пили хорошее вино. Потом Коля играл на гитаре, он очень любил романсы. Знал и другие песни — я любила слушать, как он поет «Беспечного ангела» или песни группы «Наутилус Помпилиус». Но Коля больше любил именно романсы, особенно Есенина… Этот Новый год мы тоже отмечали дружной компанией. Приехали родственники, племянница Коли Наташа с мужем, его сестра, пришли мои подруги из университета. Мы всегда Новый год дома отмечаем, потому что это семейный праздник. Я готовила праздничные салаты, оливье, сельдь под шубой, на гарнир — запеченную картошку с грибами. Еды было очень много, я ведь люблю готовить и делаю это с удовольствием. Потому что знаю, Коля очень любит мои блюда и гости тоже охотно их едят. Под бой курантов мы открыли шампанское, выпили за счастливый Новый год. Коля положил мне подарок под елку — у нас была дома настоящая пушистая елка, которую мы вместе с ним наряжали. Он подарил мне книгу — сборник рассказов о любви моего любимого автора. Коля ведь знал, что я обожаю читать… Я ему подарила свитер — сама связала, это моя первая работа. Свитер получился не очень ровный, кое-где петли отличались друг от друга, но я очень старалась. Нашла в Интернете схему, долго тренировалась вывязывать сложный для меня рисунок. В основном вязала свитер на работе, чтобы Коля не видел. Мы ведь с ним приходили домой примерно в одно и то же время, вот и не получалось вязать вечером. Зато вставала я раньше и, пока готовила завтрак, тоже вязала… Коля сразу надел мой свитер и сказал, что это самая красивая вещь, которая у него только была. Этот свитер, он был темно-синего цвета — Коля любил этот цвет больше других. Я этот чертов свитер… ему в гроб положила… Оля резко осеклась и закрыла лицо руками. Я услышала ее судорожные всхлипывания. Но, прежде чем я успела что-либо сказать, женщина продолжила: — Только неделя прошла с празднования Нового года. Я вышла на работу — у меня студенты сдавали экзамены. А Коля дома оставался. Он взял на работе отгул — мне сказал, что не очень хорошо себя чувствует. Я решила, что он вирус подхватил — Наташа ведь болела, но все равно пришла тогда в гости Новый год отмечать. Думала, посидит дома и выздоровеет. Но Коля не выздоравливал. Он почти ничего не ел, говорил, что его тошнит, но это пройдет. Поздно я спохватилась и настояла на том, чтобы он в больницу пошел и анализы сдал. Если бы мы раньше к врачам обратились, может, Коля бы и остался жив… Поставили рак печени. Как, почему, откуда — неизвестно. Коля ведь здоровый образ жизни вел, не пил, не курил, мы никогда не покупали полуфабрикаты и не ели в Макдоналдсе. Коля ведь летом по утрам бегал и в бассейн ходил. Я тоже хотела с ним за компанию, но у меня с физической культурой всегда плохо было… Я буквально заставила его лечь в больницу — он до последнего сопротивлялся, отказывался. Говорил, что он дома быстрее выздоровеет, что будет лечиться народными средствами, что он сильный и справится. Он очень верил в то, что вылечится. Он держался и шутил, а я плакала… Я нашла лучшую клинику в городе, где согласились прооперировать Колю. Если бы они отказались это сделать, я бы поехала с ним в Москву — плевать мне на деньги, главным было вылечить Колю. Но ехать не пришлось — в больнице назначили день операции, и я решила, что врачи точно помогут. В день операции, точнее, ночью, мне приснился сон — будто Коля купил нам фургончик на колесиках и сказал, что мы теперь будем много путешествовать. Будем ездить по странам, а жить в этом фургончике. Знаете, Женя, так показывают в западных фильмах — у них ведь есть эти фургончики, и они едут куда-то и ночуют в нем. Во сне я обрадовалась — мы с Колей всегда мечтали отправиться в Европу, поездить по миру, посмотреть другие страны. Я проснулась и подумала, что все будет хорошо — мы с Колей всегда будем вместе, нас ждет увлекательная и интересная жизнь, полная радости и счастья. Мы всегда будем вдвоем, и ничто и никто не помешает нам… Коля умер во время операции. Мне сказали, что у него не выдержало сердце. Он недолго прожил после Нового года — я надеялась, что он продержится хотя бы пять лет. За это время мы бы столько всего успели, столько бы увидели!.. Я хотела после Колиной выписки оставить преподавание и жить в свое удовольствие. Заниматься тем, чем хочу — ведь жизнь совсем не такая длинная, как кажется. Я представляла, как покупаю в турфирме билеты на поезд или самолет, и мы уезжаем из Тарасова в поисках новых впечатлений и счастья. Разные люди звонили мне и говорили что-то, но я их не слышала. Я помню, как привезли гроб и тело Коли. Знаете, мертвые люди совсем не такие, как живые. Это был одновременно и Коля, и не он. Я его и узнавала, и не узнавала. Мне казалось, что произошла ошибка, это не мой муж, а Коля жив и выздоравливает. Но… Я помню, как на похоронах плакала Наташа, как плакали другие люди. Я уже не могла рыдать — у меня закончились слезы. Я не понимала, почему они плачут, а я — нет. Ведь Коля — мой муж, а не их. Это было несправедливо. Оля снова прервала свой рассказ, на этот раз — надолго. Я ждала продолжения, но его, видимо, не было. Похоже, женщине надо было кому-то выговориться, а я оказалась наиболее подходящим слушателем. Мне не приходило в голову, что можно ей сказать, поэтому я тоже хранила молчание. В конце концов Оля встала и тихо проговорила: — Я пойду в туалет… Надо умыться. Приведу себя в порядок… Я кивнула и решила, что не нужно провожать Олю — пусть побудет одна. Может, так ей будет проще смириться со своим горем и пережить потерю. Оля вышла из палаты, а я некоторое время сидела и смотрела на стену. Потом взяла в руки томик Есенина и принялась заучивать какое-то стихотворение. Внезапно раздался звук моего мобильного телефона — пришла эсэмэска. Я машинально взяла телефон в руки и нажала на кнопку с изображением конверта. Написала мне не тетя Мила и не Андрей, как надеялась я в глубине души. Смс-сообщение пришло с Аниного номера. Текст эсэмэски был короткий, но емкий. И о помощи меня уже никто не просил. «Ты во всем виновата», — прочла я в сообщении. Несколько раз перечитала эсэмэску, перезвонила по Аниному номеру. Снова раздался голос автоответчика: «Абонент находится вне зоны действия сети». Я в задумчивости отложила мобильник. Сперва порывалась написать ответ, но слова сообщения в голову не приходили. В конце концов я набрала текст: «В чем? Кто это и что вам нужно?», после чего отправила эсэмэску. Сообщение долго не отсылалось, поэтому мне пришлось залезть на кровать и подождать, когда наконец-то телефон сообразит, что от него требуется. Некоторое время я постояла на кровати, но глупо надеяться, что ответ на мой вопрос придет сразу же. Вообще я не рассчитывала, что мне когда-либо ответят. Я слезла с кровати и задумалась. Сначала неизвестный (не знаю, Аня это или некто, завладевший ее мобильником) просил о помощи, а теперь начал обвинять меня. В чем? Что имели в виду, когда писали текст этого сообщения? Я снова посмотрела на телефон, перевела взгляд на кровать своей новой соседки. Странно, что-то Оля долго не возвращается из туалета. Вдруг ей стало плохо в уборной? Надо было мне сразу пойти вместе с ней. Я взяла в руки телефон и решительно вышла из палаты. В коридоре и в общей гостиной по-прежнему никого не было. Интересно, куда ушел Андрей? Может, к нему приехала мать, вот он и не дождался нас с Олей? Ладно, разберусь потом… Я зашла в туалет. Рядом с раковиной никого не было, и я подумала, что Оля вряд ли находится в уборной. Может, она в кабинке? Вдруг у нее после долгого периода голодания желудок не справился с обедом и ей стало плохо? Конечно, я не собиралась ломиться в двери кабинок, просто позвала: — Оля, вы тут? Ответом мне послужило молчание. Я подошла к первой кабинке — она была открыта. Вторая была заперта изнутри. Я дернула за ручку, но дверь не открылась, однако никто не сказал, что здесь занято. Это мне показалось странным. Я дернула ручку еще раз, затем громко проговорила: — Есть здесь кто-нибудь? Снова тишина. Я опустила глаза вниз и внезапно увидела на полу около двери что-то темное, какую-то жидкость. Наклонившись, я пристально посмотрела на лужицу. У меня не осталось никаких сомнений. Я выбежала из туалета и опрометью ринулась в кабинет старшей медсестры. Вера Алексеевна хмуро посмотрела на меня, а я постаралась ей внятно объяснить причину моего вторжения. Не буду рассказывать, как открывали дверь туалета — в конце концов ее пришлось снять с петель, так как с замком справиться не удалось. Не стоит рассказывать, как всех больных, собравшихся на шум, разогнали по палатам. Пациенты упорно не слушали Веру Алексеевну, не сработал даже ее суровый голос и грозный вид. Я видела, как вытаскивают из кабинки окровавленную Олю, как труп уносят куда-то… видела и невесть откуда взявшийся у женщины кухонный нож, которым она перерезала себе горло. Я многое повидала за годы своей работы телохранителем. Видела и кровь, и убийства, и трупы. Но даже я не могла привыкнуть к этому до конца. Смерть — это всегда неожиданно, всегда ужасно, к ней невозможно относиться равнодушно. Она поджидает каждого человека, среди людей нет бессмертных, и все равно смерть вызывает шок даже у самых подготовленных. Мы все знаем, что рано или поздно умрем, но до конца не можем в это поверить, пока не наступает тот самый миг, который невозможно предотвратить. Только что человек жил, разговаривал, смеялся или грустил — и вот, уже его кладут в мешок и застегивают молнию, чтобы потом положить труп в гроб. Совсем недавно Оля рассказывала мне свою историю, совсем недавно она с удовольствием ела несоленый суп и уплетала хлеб, совсем недавно она была живым человеком из плоти и крови, а сейчас — это только бесчувственное тело, лишенное жизни. В конце концов она все же добилась своего — покончила с собой. В первый раз ее спасли, а во второй никто ничего не смог сделать. Почему я не догадалась, почему я не предотвратила ее самоубийство? Я должна была увидеть, как она стащила нож из столовой — ума не приложу, каким образом ей это удалось! Может, пока я ходила ей за добавкой супа? Наверняка она не хотела есть, это был только предлог, чтобы оказаться в столовой и воплотить задуманный ею замысел. Она ловко провела меня, усыпила мою бдительность, притворившись разговорчивой. Я-то все списала на талант Максима Григорьевича возвращать пациентам надежду и веру в жизнь, а на деле вышло так, что Оля ловко воспользовалась сеансом психотерапии, чтобы никто ничего не заподозрил. А рассказала она мне про своего мужа потому, что хотела в какой-то мере «исповедоваться» перед смертью. Когда человек твердо принимает решение уйти из жизни, ему необходимо кому-то выговориться, кому-то рассказать, что у него творится на душе. Я и стала тем слушателем, которому Оля открыла душу перед тем, как совершить последний шаг. Не помню, как я оказалась за столом в общей гостиной, не помню, как рядом сел Андрей и молча посмотрел на меня. Я вспоминала все детали случившегося, вспоминала в подробностях разговор с Олей, корила себя за невнимательность, за то, что утратила бдительность. Это непростительная ошибка для телохранителя! Если бы я была человеком с обычной профессией, если бы не избрала себе такую работу, возможно, не считала бы себя виноватой в самоубийстве Оли. Но я должна была, я обязана была понять, что она задумала! Ведь это просто как дважды два — сказать, что ей нужно в туалет, запереться в кабинке и перерезать горло украденным из столовой ножом! Но почему, почему я не догадалась о ее намерении? Почему я позволила ей умереть? Если б я пошла вместе с ней, если б увидела спрятанный у нее в одежде нож — его запросто можно было засунуть за пояс и прикрыть длинной футболкой! — если бы я не оставила ее одну… Миллион «если». Которые уже ничего не значат, которые уже случились. В этом мире можно все исправить, кроме одного. И это «одно» уже произошло. — Ты не виновата, — тихо проговорил Андрей, словно прочитав мои мысли. — Она это давно решила и рано или поздно сделала бы это. Ты ничем не могла ей помочь. — Нет, — покачала я головой. — Я могла бы догадаться, что Оле нужно спуститься в столовую, чтобы украсть нож. Тем более перед смертью она рассказывала мне про своего мужа. Так рассказывают в последний раз в жизни. Не знаю, почему я не догадалась… — Если человек что-то решает, то его никто не может остановить, — возразил Андрей. — Оля выбрала смерть, и ее никто не смог бы переубедить. Если человек не хочет жить, никто ему уже не поможет. — Она находилась в шоке после смерти мужа, — произнесла я с отчаянием в голосе. — Но со временем боль бы притупилась, может, она бы смогла пережить потерю… — Женя, не кори себя. — Андрей встал со стула и подошел ко мне. Сел передо мной на корточки, взял мою руку и крепко сжал ее. Потом повторил еще раз: — Ты ни в чем не виновата. Запомни это, мне тоже жаль Олю, но никто бы не смог помочь ей. Я не поднимала глаз, смотрела на пальцы Андрея, которые сжимали мою руку. Эти пальцы были совсем не такие, как у большинства людей — они могли бы принадлежать человеку, выбравшему карьеру художника или музыканта. Может, Андрей и занимался параллельно музыкой? Или живописью, ведь он умеет неплохо рисовать… Черт возьми, о чем я думаю? Оля умерла, а я… — Успокойся. — Андрей внезапно выпустил мою руку, и я даже не поняла, когда он мягко обнял меня. Такой жест позволяют себе близкие друзья или… Я предпочла ни о чем не думать. Тело Оли забрали, уборщицу позвали отмывать пол в уборной, а суровая Вера Алексеевна разогнала всех пациентов, включая и нас с Андреем, по своим палатам. Сидя на своей койке в полном одиночестве, я поняла, что совершила еще одну непростительную ошибку. Обвиняя себя в произошедшей трагедии, я даже не пробралась в кабинку и не осмотрела ее, как поступила бы в любом другом случае, если б обнаружила труп. Я еще раз подумала, что с моей головой творится что-то невообразимое — вместо рассудительного, хладнокровного телохранителя Жени Охотниковой я превратилась в эмоциональную, впечатлительную женщину, которая думает о чем угодно, только не о том, что нужно. Выругавшись про себя, я вышла из палаты и направилась в туалет, стараясь, чтобы меня никто не увидел. На мое счастье, Вера Алексеевна была занята — она находилась в кабинете дежурившего сегодня лечащего врача, видимо, они разговаривали о случившейся трагедии. Из палаты, находившейся по соседству с моей, я услышала приглушенные голоса — пациенты тоже находились в шоке. Конечно же, масло в огонь подливало то обстоятельство, что Оля лежала в одной палате со мной. Сперва пропала одна моя соседка, теперь покончила жизнь самоубийством другая… Если бы среди персонала больницы были суеверные люди, они вряд ли подселили бы ко мне еще кого-то. Может, у моей палаты «плохая карма»? Чушь собачья! Я зашла в уборную. Уборщицы уже не было, пол туалета был вымыт, и не осталось ни следа от лужицы крови, которую я увидела под закрытой дверью. Сейчас дверь второй кабинки, где совершила самоубийство Оля, стояла прислоненная к окну. Ни на что особо не надеясь — время уже было упущено, — я зашла в кабинку и осмотрела ее. Я толком не знала, что хочу увидеть на месте самоубийства несчастной женщины. Никаких следов трагедии здесь уже не было. Я со вздохом оглядела еще раз кабинку и собралась выйти, как вдруг мое внимание привлекло мусорное ведро с туалетной бумагой. Вероятно, уборщица не выбросила мусор — в ведре валялись бумажки, но их было немного, потому, наверно, ведро не трогали. Я попыталась побороть брезгливость и заглянула в ведро. Увы, перчаток, которые я обычно использовала для осмотра места преступления, у меня не было. Я огляделась по сторонам, теша бесполезную надежду, что уборщица оставила свои перчатки — скажем, положила их сушиться на батарею. Увы, я их не обнаружила. Скорее всего, санитарка просушивает перчатки в своей комнате. Что поделаешь — хочешь не хочешь, а содержимое ведра осмотреть нужно. Конечно, если Оля оставила предсмертную записку, ее уже нашли — зачем женщине выбрасывать ее в ведро? Но если я не проверю мусорку, то не буду спокойна. В конце концов, я же не в экскрементах и не во внутренностях собралась рыться! Я глубоко вдохнула и принялась за исследование содержимого ведра. Туалетная бумага, кожура от мандарина, обертка от конфеты… Хорошо еще, что ведро не полное. Точнее, хорошо, что уборщица не выбросила мусор, оставила мне возможность найти хоть какие-то улики! Эй, Женя, приходи в себя! Ты телохранитель, а иногда и детектив по совместительству и этому ведру должна радоваться, как подарку судьбы! Еще бы мои старания не оказались напрасными… Среди скомканных туалетных бумажек я внезапно увидела клочок тетрадного листа в клетку. Так-так, это уже интересно… Я быстро вытащила бумажку из ведра, озираясь в опасениях, что в туалет зайдет кто-нибудь из пациентов и мне придется объяснять, что я делаю в неисправной кабинке. Но пока мне везло — никого не было, и я внимательно рассмотрела найденный мною клочок. Это была записка, написанная печатными буквами. Черными чернилами были накорябаны три слова, значение которых стало мне ясно. «Он ждет тебя». У меня не оставалось никаких сомнений в том, кто выбросил записку в мусорное ведро. Может, Оля не выбрасывала ее, а держала в руках, а бумажка попросту упала в ведро. Места в кабинке немного, поэтому ничего странного, что записка не оказалась на полу. Возможно, Оля выбросила ее сознательно — этого я знать наверняка не могу и вряд ли когда-либо узнаю. Но маловероятно, что это написала сама самоубийца — скорее всего, кто-то дал Оле записку, и это стало решающим для нее событием. Несчастная женщина и правда поверила, что на том свете ее ждет любимый Коля, со смертью которого она так и не смогла смириться. Я еще раз оглядела ведро и, сжимая бумажку в руках, вышла из туалета. Да, несчастная женщина покончила с собой сама, но ведь кто-то подтолкнул ее к этому шагу. В палате я еще раз осмотрела Олину прикроватную тумбочку. Я уже говорила, что личных вещей у женщины не было — никаких художественных книг, одежды и прочего, только зубная паста и щетка. Даже тапки ей выдали больничные — было видно, что никто не собирал вещи несчастной для клиники. От моей соседки по палате не осталось ничего, кроме воспоминаний. Я с тоской посмотрела на одинокую зубную пасту и щетку. Глупо получается — жил человек, с собственными чувствами, мыслями, эмоциями, надеждами и разочарованиями. Были в жизни Оли и радость, и счастье — она сама рассказывала мне, как любила своего мужа, какое удовольствие доставляли ей семейные праздники, как она мечтала о ребенке… Ведь совсем недавно женщина на что-то надеялась, во что-то верила, и вот — прошло немного времени, и ее не стало. Единственное воспоминание о ней — это тюбик зубной пасты и щетка. Я подошла к своей кровати и уставилась на сборник стихов Есенина. Внезапно у меня в голове появилась вполне дельная мысль. Я резко развернулась и приблизилась к койке своей бывшей соседки. Заглянула под подушку и едва удержала радостный возглас. Под подушкой лежал карманный ежедневник — такие продаются в книжных и канцелярских магазинах, ими пользуются многие люди. Неужели мне повезло, и я наткнулась на личный дневник Оли? Может, записи в нем прольют свет на ее самоубийство? Я дрожащими руками взяла в руки ежедневник и открыла первую страницу. На титульном листе нужно было записать имя, фамилию, телефон и электронную почту владельца, однако Оля не стала этого делать. Я принялась пролистывать книжку, но ничего похожего на дневник Оля не вела. Небольшая запись была сделана только на пятой странице ежедневника — я прочла список ингредиентов для какого-то салата. Продукты были аккуратно выписаны в столбик. Рядом указывалось их количество. Почерк у Оли был крупный, даже похожий на детский. Я не очень сильна в графологии, но какие-то представления о ней у меня имеются. В частности, Олина манера письма говорила о ней как о человеке доверчивом, мягком и непрактичном, который руководствуется больше чувствами и эмоциями, нежели разумом. Буквы в рецепте были наклонены вправо, я бы сказала, наклон казался слишком сильным. Насколько я помню, такой почерк свойственен людям, не умеющим контролировать свои чувства. Возможно, при жизни Оля была слишком вспыльчива и даже обидчива. Я перевернула страницу и увидела новый список ингредиентов. Интересно, что женщина записывала количество требуемых для блюда продуктов, однако что с ними делать, в ежедневнике записано не было. Отсутствовали и названия блюд — может, она использовала записную книжку во время приготовления еды и попросту помечала для себя, чего и сколько нужно взять? Ведь если бы женщина вела просто поваренную книгу, то естественно предположить, что в ней бы был описан ход работы, то есть что и в какой последовательности нужно порезать, что сварить или пожарить. Скорее всего, Оля искала рецепты в Интернете, а потом закрывала вкладки, потому что записи у нее имелись в блокноте.