– Мы знаем только одного. Это был Эрик Матисс. Его за это и повесили – собственно говоря, он сознался в этом. Всегда предполагалось, что знак получился искаженным, потому что он спешил. Ему пришлось пробраться в тюремный морг, чтобы закончить работу, поэтому все считали, что он нарушил пропорции – и магия исказилась. Разумеется, никто не надевал маску, чтобы проверить эту теорию. Но мы знаем, что его рецепт был, как минимум, достаточно точным, чтобы сохранить знания Шарбона об анатомии человека и о том, как он превращал тела в цветы. Но стражи, схватившие Матисса, так и не поняли, как он вообще умудрился выполнить эту работу – как он вообще там оказался, поскольку в то время он находился в лечебнице для безумцев. Что, если это вообще сделал не он? Может, он начал эту работу, но как он проник в тюрьму? Может, это был кто-то другой. – Ты имеешь в виду Пророка? Она молча кивнула. – Прекрасно. Просто замечательно, – сказал он, все еще прячась за корнями, так и не поверив, что маска не может действовать сама по себе. – Значит, они знали друг друга. Фантастика. Я полагаю, это означает, что нам необходимо радостно запрыгнуть в архивы и порыться в старых газетах и архивных списках магических предметов в поисках ниточки, которая могла бы привязать Шарбона к любым другим магам того времени? Он говорил все это дрожащим голосом, как будто уже прочитал ее мысли и знал, что она собирается сделать очередную невероятную глупость. Кроне было все равно. – Или, – мягко произнесла она, наклоняясь над ним и проводя пальцами по внутренней стороне маски, – можно спросить эхо. – Ну, навряд ли оно знает, что случилось с Шарбоном после смерти. Это смешно. – Конечно, не знает. Но оно может знать кое-что другое… нам хватит. Тибо быстро протянул руку и накрыл руку Кроны, прижимая ее к дереву. – Если Пророк – маг, разве это не значит, что он знает о масках почти все, что должен знать? – спросил он. – Да. И что? – Разве он не должен, ну не знаю, быть мастером, когда дело касается эха? И Шарбон все равно его одолел? – Я никогда не сталкивалась с эхом, которое не могла бы контролировать. – А если не сможешь, что тогда? С другими эхами это может плохо закончиться только для тебя. Но если ты не сможешь удержать под контролем Шарбона… погибнут люди. – Я не собираюсь убивать тебя, Тибо. – О, но кроме эха убийцей может оказаться и он. Она не стала пугать его, что ситуация даже опаснее, чем он думает. Чтобы извлечь воспоминания из личности, она не должна была подавлять эхо, как делала обычно. Загнать эхо в глубину своего разума ей нетрудно. Но если она это сделает, то ей останутся только те знания, для сохранения которых и была заряжена маска. Ей же нужно узнать, кого он знал, понять, кто хочет продолжить его кровавые дела. Это означало, что ей придется запустить его в себя, и держать на минимальном расстоянии, чтобы он не подавил ее волю и не смог использовать ее тело как марионетку. Раньше она никогда специально не придерживалась этой методики. Она опасна не потому, что Крона не была уверена, что сможет подавить эхо, а потому, что эхо могло вообще не дать ей такой возможности. Но других вариантов у нее не было. Пророк сам сказал, что его время на исходе. Его великое завтра, каким бы оно ни было, уже наступало. С Де-Лией в арьергарде. Она ободряюще положила свободную руку на плечо Тибо, наклонилась и прошептала ему на ухо: – Все будет хорошо. Поверь, я знаю, что делаю. – В моем мире можно предполагать только одно – никто и никогда не знает, что он делает и чем это закончится, – прошептал он в ответ. Она осторожно высвободила руку и маску из-под слабых рук Тибо. Маска казалась легкой – легче, чем была, когда она впервые стянула ее с лица мужчины. Подняв ее вверх, она глубоко вдохнула, готовясь окунуться в мрачные глубины реальности эха. – Подожди, – взмолился Тибо. – Не заставляй меня смотреть. Можно мне уйти? Я не хочу быть здесь, если… Я не могу. От разочарования во рту у Кроны пересохло. Она знала, что не имеет права удерживать его. Но он был там – слышал кое-что из того, что они говорили о Де-Лии. Видел, что они могли заставить ее сделать. Разве он не понял, что случилось? Неужели он не понимал, почему нужен ей? – Трус, – выдохнула она. – Ты права, я трус, – сказал он без колебаний и стыда, поднимаясь на ноги. – Но я жив и дышу. И я считаю, что ты сошла с ума. Ты знаешь, что следует сделать с этой маской. Спрятать под замок. Ты должна сейчас же передать ее Дозору, потому что убийцы – это их дело, а не твое. Твоя работа окончена – тебе не нужно примерять ее на себя. – Там Де-Лия. Выполняет черт знает какие задания для убийцы. И еще там камень отчаяния. Поэтому, я все равно примерю. Она поднесла маску к своему лицу, почувствовав собственное горячее, тяжелое дыхание, отражавшееся от деревянной чаши. – Подумай о законе, госпожа, – снова взмолился Тибо. – Ты же не стоишь над законом. А закон гласит, что эту маску нельзя надевать – никогда. Она невесело рассмеялась. – Ха. Кто бы говорил о законе. Он разжал кулаки, слабо пожав плечами, пытаясь напустить на себя свой обычный непринужденный вид, несмотря на сквозившее во всем теле напряжение. – Вдруг бы сработало. Этого нельзя делать, Крона. Крона… – он щелкнул пальцами, и она поняла, что снова смотрит внутрь маски. – Крона. Не надо. Раньше Тибо никогда не называл ее по имени. Она и не знала, что он его знает. – Если не я, то кто? Давай, скажи мне. Помоги мне найти другой способ, чтобы остановить его, узнать, куда он собирается, за кем охотится и зачем – черт побери, зачем он это делает? Подскажи мне, как это сделать, и я сброшу эту маску с дворцовой скалы, чтобы порадовать тебя. – Дело не в том, чтобы порадовать меня, – настаивал он. – Речь идет о добре и зле, о том, что опасно, что… – Нет. Речь идет о решимости и малодушии. И я приняла решение. Уходи, если хочешь. Ты мне не нужен, чтобы надеть маску. Голос у нее сорвался, потому что это была ложь. Она не была уверена, что у нее достаточно сил, чтобы противостоять Шарбону без поддержки. Вполне возможно, что он поглотит ее. Именно этого и боялся Тибо. Кроме того, это была маска, а это значит, что все, что она узнает, сохранится в ее голове лишь временно. Можно вспомнить, что она делала, когда была в маске, как она себя чувствовала, но информацию, которую она получит от магического предмета, она забудет Ей нужен был партнер, чтобы ничего не упустить. Он повернулся, чтобы уйти – тугой, напряженный, сопротивляющийся в тусклом предрассветье. Но затем запрокинул голову и скривился, глядя на небо, будто оно могло дать ответы, подсказать выход для них обоих. – Ты знаешь, что я не смогу уйти. Их глаза встретились и вспыхнули. – Ну почему, почему я не могу уйти? Потому что ты хороший человек. Потому что ты верный друг. Потому что у нас много общего – больше, чем признает любой из нас. – Потому что ты не хочешь уходить. Потому что ты уже предлагал мне помощь и до сих пор хочешь помочь. Потому что твоя жизнь – это информация, и ты никогда себе не простишь, что у тебя была возможность увидеть незаконный магический предмет и услышать, о чем он говорит, но ты ее упустил, потому что струсил. Он усмехнулся ее словам, и от этой усмешки приподнялись уголки губ, а затем и весь рот расплылся в улыбке. – Вот за это ты мне и нравишься, госпожа. За свою дерзость. Скрестив ноги, он уселся на сухой земле, покрытой редкой травой, и раскинул руки. – Если мы решили действовать, то ждать не имеет смысла. Ведь нельзя же попробовать ад одним пальцем. Она кивнула. По саду пронесся легкий ветерок, зашуршали листья, будто пародируя трескотню змеи. Она знала, что это дурное предзнаменование. Тем не менее, взялась за черные ленты и завязала их поверх кос. * * * Встреча с эхом была похожа на схватку с партнером в стремительном танце. Крона ожидала встречи с душой, настолько объятой гневом, яростью и пороком, что ее разум разорвется на части, когда все это зло проникнет внутрь. Большинство эх, которые боролись, хотели встроиться в разум, нуждались в надлежащем доме из крови и серого вещества, чтобы чувствовать себя в безопасности и неподвижности. Она ожидала, что эхо убийцы будет более жестоким, чем другие эха, с которыми она сталкивалась. Какое ему дело, если оно нанесет ей вред в процессе борьбы за право властвовать? С чего бы ему проявлять другие чувства, кроме силы и жестокости? Но, когда она надела маску, она ощутила совсем другое. Не злобу. И не ярость. Но отчаяние. Горькое безнадежное отчаяние. Эхо страдало. Страдало даже после смерти, даже в виде бледной тени человеческой мысли. Крона подавила внезапное рыдание, которое вспухало у нее в груди, как пузырь. Первым чувством, которое она испытала в маске, стало горе. Инстинкт подсказывал ей раздавить его, упрятать подальше, прежде чем щупальца чужих чувств обернутся вокруг нее, но она знала, что не сможет этого сделать. В этот раз ей пришлось уступить эху. Оно извивалось и корчилось, и ей хотелось контролировать его, но образы, расцветавшие в ее голове, не вызывали у нее отвращения. Ей не нужно было жестоко обращаться с эхом, не нужно было наказывать его, чтобы сохранять контроль. У нее было такое чувство, что и оно не очень-то желало поселиться в ней. Казалось, что оно сопротивляется самой своей природе. Но для этого у него должно было быть достаточно самоощущения – сознательного понимания того факта, что оно – эхо. Воспоминания стучались в ее разум, и она позволила им прийти. Мои доченьки, подумала она, и ее сердце переполнилось радостью. Они были на детской площадке, играли, смеялись. Мой старый мастер – смуглый сгорбленный мужчина, который бубнил и бубнил что-то о человеческих органах, указывая на нарисованную акварелью схему. Ее окутал запах пирога – слишком горячей начинки и подгоревшей корочки. Няня никогда не умела печь. Внутри у Кроны все скрутилось, разум требовал гнать эти воспоминания. Они не твои, не твои, не потеряйся. Но она стала дышать глубже, сохраняя спокойствие. Когда чувствовала, что ускользает, забывая, где она – кто она такая, – она призывала на помощь собственное воспоминание.