– Я знаю. Знаю. Вот поэтому я… Это не может быть настоящими воспоминаниями. Долгое время я думал, что это мое воображение. Что я их придумал. Может, и придумал, не знаю. Поэтому я и украл маску. Чтобы воспользоваться способностями Блэкхауса. Чтобы вспомнить наверняка. Это был порыв, ужасный, непростительный. И, конечно, теперь, когда у меня есть эта маска, я даже не уверен, что смогу заставить себя надеть ее. Однажды я взял ее в аренду – ты видела. Но я убедил себя, что веду себя глупо, и решил не надевать. Потом, после… Когда я испробовал на себе маску отца, я совсем испугался… Себастьян нуждался в утешении. Это было очевидно. Его трясло, глаза горели. Он сначала решился увлечь их обоих еще глубже, а теперь сомневался, что оно того стоило. Все это, вкупе с болью прошлого – этими воспоминаниями, которые могли оказаться выдуманными, отцом, который был ужасен, и битвой с его эхом – сломало что-то внутри него. Но она не двинулась с места – стояла словно вросшая между ним и кроватью. Она не могла подойти к нему, пока не поймет, почему метка – ее метка – подтолкнула его к такому поступку. – По…после того, как Белладино… когда ты… Раньше это казалось невозможным… Сейчас я не могу творить магию, так почему же я считаю, что умел раньше? Почему так происходит… Я имею в виду… – Себастьян, – произнесла она коротко, но без злости. – Сосредоточься. Что ты пытаешься сказать мне? – Раньше я воображал, что могу творить магию, – и он уверенно помахал обеими руками, подчеркивая это утверждение больше для себя, чем для нее. – Когда я говорил тебе, что раньше считал, что людей можно заколдовать. Вот почему. Я надеялся, искал, изучал этот вопрос, чтобы понять, возможно ли такое. И все это время я пытался убедить себя, что сам я ничего такого не умел. Потому что у меня сохранились воспоминания, что я умею колдовать. Не с помощью предметов – как это обычно бывает. А голыми руками. На самом деле, даже не так. – Себастьян потер переносицу. – Я помню, как мне хотелось, чтобы произошло что-нибудь волшебное. И у меня получалось, пусть на короткое время, но я просто сильно хотел, и это происходило. Я помню, как смог повлиять на отца. Когда он был особенно зол, иногда я мог – или думал, что могу – убрать его злость. По этой причине я решил, что я все выдумал. Какой бы ребенок, попав в передрягу, не захотел бы – не заставил бы себя – поверить, что он может обезопасить себя? Но я отчетливо помню, что это срабатывало – совсем ненадолго и уж точно всегда казалось, что совсем ненадолго. На его лице отразилась старая боль. – Себастьян, – мягко, с мольбой сказала она. Она не могла больше стоять на своем. Да и не хотела. Он был так добр и к ней, и к ее маме – она не могла осуждать его за поступок, который он совершил под воздействием момента. Во всяком случае, не теперь, когда внутри него переплелось все – и старая боль, и новые удары судьбы. Она взяла его руку в свои, но он все еще не смотрел на нее. Тогда она подошла ближе, положила голову ему на плечо, прижалась грудью к его груди, чтобы он почувствовал биение ее сердца. – Не говори об этом, если тебе… Он мягко оборвал ее, морщины на его лбу расправились, рот напрягся. – Нет. Я хочу. И еще кое-что. Думаю, мой отец знал. Я помню, как он говорил мне, чтобы я заставлял людей совершать определенные действия. Он приказывал мне заставить мясника почувствовать себя более щедрым, чтобы он добавил нам четверть рульки. Или отбить у домовладельца желание идти к нам за квартплатой. Он даже… Не думаю, что я это делал, но иногда… особенно после бессонной ночи он просил меня, чтобы я заставил маму простить его. Себастьян свернулся калачиком, согнул колени, опустился на кровать. Мелани присела рядом, изо всех сил стараясь защитить его от призрака отца. Она обняла его, не задумываясь, вдыхая его запах, ее сомнения и раздражение исчезли. Каждое слово давалось Себастьяну с трудом. Он выглядел выжатым – обессиленным, – таким она его еще не видела. То, что он говорил сейчас, ему, очевидно, давно хотелось произнести вслух. Но она все еще не могла смириться с тем, что не понимает его. Как он мог творить магию. Люди не творят магию – просто не умеют. Она плыла вместе с ним по волнам его воспоминаний. Прижалась лбом к его виску и глубоко, медленно дышала, создавая мягкую воздушную подушку, которая была только их. Он закрыл глаза и принял утешение, поднял руку и взял ее за запястье, будто возвращая объятие. – Но, – мягко сказал он, – потом воспоминания прекратились. В какой-то момент, когда я все еще был мальчишкой, я утратил это умение. Может, я просто перестал притворяться, что контролирую свой мир. Просто принял как факт, что моя судьба в руках отца. Что я вырос, – он судорожно вздохнул. – И долгое время я был абсолютно уверен, что придумал все это. – Потому что человека нельзя зарядить магией, – сказала она. – Человека нельзя зарядить магией, – едко согласился он. – Но если то, что я вспоминаю – правда, то… Уловив смысл, Мелани слегка отодвинулась от Себастьяна и посмотрела ему в лицо. – Тебя просто освободили от чар. Изменили каким-то образом. – Да. Точно. Вот почему я украл Блэкхауса. Для меня. Для тебя. Для нас. Глава 24 Крона Я закопала золотые иглы в глубине пещеры и сказала варгу, что вернусь позже, что принесу ему немного свежей воды и мазь для ран. Я выбралась из пещеры, и мы вместе с тобой пошли к ручью. Ты сказала, что от меня воняет какашкой. А я ответила, что от тебя воняет варгом. Мы обе искупались в ручье и отправились домой. И никто ни на мгновение не заподозрил, что я была на волосок от смерти и вышла победительницей. Крона приехала в участок, чтобы посмотреть фотографии татуировок умершего и получить новые данные от Дневного дозора, которые ждали ее. – У первой жертвы, – сообщил Ройу на утренней летучке в четвертый день расследования, – была удалена матка, вскрыта. То же самое сделали и с несчастной Эстер. Почему убийца делает это? Шарбон убивал людей всех полов, и уж точно никогда не вырезал ничего из тел, он… он использовал все. – А таблетка? – спросила Крона. – Трей и Уткин говорят, это успокоительное, – ответил Ройу. – Видимо, чтобы жертвы не кричали или не пытались сбежать. – От тела просто несло им, – сказал Трей. – А Стрэндж? – спросила Де-Лия. – Ее навестили несколько клиентов, – сказала Саша. – Мы отмечаем всех, кто приходит и уходит, но пока ничего обещающего. Люди меняются каждые шесть часов – регулятор и страж. – Хорошо. После летучки Крону отпустили работать с фотографиями напавшего на нее и обдумать, что могли означать татуировки. Поэтому она могла заниматься расследованием так, как считала нужным. Если она решит навестить Тибо или найти Патроне, как она и планировала, никто из окружающих не скажет ей, что она зря тратит время на давно забытое дело или ищет уже известного преступника совсем не там, где надо. Татуировки погибшего на фотографиях были запечатлены в тонах черного и сепии, и края их выглядели размытыми. Некоторые стерлись так, что было практически невозможно понять, что там изображено. Птица? А, может, собака? А это что за завитки? Она по очереди просматривала их, пытаясь найти хоть что-нибудь знакомое. Наконец, она дошла до метки на большом пальце покойника. Фон был размыт, но сам знак получалось разглядеть. Через мгновение она вспомнила, что это. Этот знак указывал на то, что человек находится «под защитой духовенства» – старый обычай, которым пользовались до наступления нынешней бумажной бюрократии, взятой на вооружение современной службой Дозора: если человек мог убедить жреца, чтобы тот отпустил ему грех убийства, то жрец ставил ему клеймо на большом пальце в знак вечного долга перед котерией. Таким образом убийцу официально причисляли к богам, и его нельзя было казнить по закону. Но с этой практикой давно распрощались. Никакая мольба на коленях не могла спасти убийцу от петли. Хотя она была знакома с историей этого обычая, но и подумать не могла, что кто-то до сих пор его практикует. Но если эти новые цветы действительно имели религиозный подтекст… Надо связаться с Тибо. Возможно, он знает или кто-нибудь из его знакомых. И еще надо поговорить с ним о Стрэндж. Расспросить о владельце гостиницы. Хотя он предпочитал самостоятельно инициировать большинство их встреч для обмена информацией, у Кроны было несколько способов вызвать его. Она редко ими пользовалась, чтобы он не думал, что она взяла его на поводок и контролирует, и не переживал по этому поводу. Хотя, если честно, именно это она и сделала. Когда они случайно оказывались в одной таверне или на вечеринке, ей надо было всего лишь поманить его пальцем, и он тут же следовал за ней наружу – подальше от посторонних глаз. Он был обязан ей многим – гораздо большим, чем был готов открыто признать, и это делало его послушным. Он быстро реагировал и на «поглаживания», и на «рывки», но только до тех пор, пока поводок оставался длинным. Один из таких согласованных ими способов касался памятника Абсолону Раулю Тремо. Это был огромный кусок мрамора, стоявший посреди кольцевой развязки со скамейками и газоном вокруг. Мимо проезжали экипажи и всадники, проходили пешеходы, направляясь в разные районы, соединенные с кольцевой развязкой перекрестками. Место было очень людным, располагалось в центре, что делало его идеальным для их целей. Тибо проходил здесь каждый день и обязательно бы заметил знак, который она ему оставляла. Крона не спеша подошла к памятнику, и горожане, сидевшие на скамейках в ожидании транспорта, не обратили на нее никакого внимания. В департаменте регуляторов существовали подразделения патрулирования улиц. Появление регуляторов на улицах было нечастым явлением, но все же не было лишено смысла. Никто не заметил, как она вытащила кусок зеленой ткани из сумки на боку и обернула его вокруг щиколотки Абсолона Рауля Тремо. И никто не заметит, как она завяжет его весьма специфическим набором узлов. Удовлетворенная своей работой, Крона перешла улицу, остановив при этом все движение. Повязка на щиколотке Абсолона была сигналом к встрече, а узлы подскажут Тибо, когда и где она состоится. В данном случае, встреча была назначена на сегодня, на позднее время, как только наступит ночь, возле гнезда ночных бабочек – одного из самых престижных известных ей заведений. Туда приходило и уходило много людей, поэтому оно было идеальным для быстрого тайного «свидания», которое ни один прохожий не подвергнет сомнению. В ожидании, когда ее муха попадет в паутину Абсолона, Крона вернулась в участок и приготовилась пересечь рукав реки к востоку от города, за которым находился Холм-каземат города-государства, где, как она надеялась, все еще работает Патроне. Она надеялась, что сможет проникнуть в тайны Шарбона, изучив его характер, поскольку десять лет назад именно он считался организатором серии убийств. В последний раз Крона была в хранилищах каземата, когда только устроилась работать регулятором. Предметы для празднования юбилея принесли в участок охранники каземата, и их форма выглядела шокирующе и намного внушительнее, чем ее. Как только она заходила на территорию каземата, ее всегда неотступно сопровождал один из таких охранников, чтобы она не заблудилась в темных залах и не упала в яму. И это не преувеличение. Здание было спроектировано таким образом, чтобы запутать злоумышленников. Хотя оно мало напоминало лабиринт в саду у аристократа – с красивым геометрическим узором и одним выходом к центру, но результат был в целом таким же. Если ты не знаешь дороги и некого спросить, то, скорее всего, ты окажешься в тупике. Только в каземате тупики были тупиками в прямом смысле. Каземат взирал на Лутадор с вершины холма, к востоку от участка регуляторов. Он был полной противоположностью дворцу Великих маркизов, который раскинулся на западном склоне, на собственном утесе, глядя вниз на речную развилку. Дворец был роскошен, его окна, обрамленные в сияющее золото, медь и серебро, переливались всеми цветами радуги. Каземат выглядел зловеще, являясь полной противоположностью дворцу. Редкие окна были закрыты железными решетками, а стены казались неприступными – гладкий фасад из отполированного серого гранита был смазан огнестойкими маслами. Главную тропу, ведущую в гору, окружало множество барьеров и ограждений. Охранники, вооруженные кремневыми ружьями, прятались на разного рода навесах на верхушках деревьев, всегда начеку, если противнику удастся прорваться через баррикады. Пересекать хорошо видимые границы территории комплекса запрещалось. Любого человека, которого обнаруживали там, где он не должен был находиться, расстреливали на месте, независимо от его должности, формы или места работы. Крона очень хорошо это понимала, когда бочком подбиралась к первому контрольно-пропускному пункту верхом на лошади. Дорога была долгой и пыльной – вокруг нее и коня все еще висело облако пыли, оседая на вспотевших желтовато-коричневых боках, припудривая их. Пост охраны был небольшим, но крепким и хорошо оборудованным, и выглядел как крошечная крепость. На высоких столбах висели вывески на аркензирском языке и его диалектах, написанные крупными широкими буквами, чтобы их было видно издалека. Первое, на что она обратила внимание, это тишина – абсолютный покой деревьев и неба. Она не могла сказать, является ли этот покой следствием магии или страха, но она была уверена, что незваного гостя, независимо от того, как бы тихо он крался, будет слышно не хуже грохота от пушечного ядра. Сейчас она чувствовала только запах выцветшей на солнце земли и мускусный запах лошади. На холме не было и намека на запах свежей зелени или раскаленных металлических ограждений. Двое охранников, пришедших на контрольно-пропускной пункт, чтобы взять у нее удостоверение, были одеты в матовую серую униформу – цвета обычной иглы или дробины. Лица закрывали капюшоны из тонкой ткани с узкими прорезями для глаз и носа, но не для рта. А на головах у них были надеты громоздкие коробкообразные – как и шлем регулятора – кубы-Фарендиги, изготовленные в виде решетки из металлических прутьев и названные в честь женщины, которая их изобрела. Сью-Ми Фарендиг была металлатором, или магом по металлу, и ей доставили партию ржавых арматурин с рудников магических металлов на окраине Марракева. Она намеревалась вернуть их и потребовать компенсацию. Но решила провести эксперимент. В те времена эксперименты не карались законом, да и календарь Знаний благоприятствовал Фарендиг.