Первая встреча Стивена Платта с сотрудниками Генпрокуратуры была назначена в районе Красной Пресни, в бывшем рабочем общежитии, построенном владельцем ткацкой фабрики еще при царе, в незапамятные времена. В новую эпоху в доме надстроили еще один, четвертый этаж, переселили сюда две городские конторы и управление соседнего заводика. Спустя время решили все устроить по-новому и приготовили дом к капитальному ремонту, обнесли забором, завезли кое-какие материалы. На том дело остановились. Платт, неплохо знавший Москву, приехал на такси, вышел за три квартала до нужного места, остаток пути прошел пешком. Улица была тихой и почти пустой. Возле глухого двухметрового забора прогуливался мужчина в штатском, он показал Платту удостоверение сотрудника прокуратуры, взял его под локоть, провел за угол, вниз по переулку, где даже светлым днем было темновато. В заборе была калитка с замком. Они оказались на заднем дворе кирпичного дома с двумя подъездами. У ворот стояла черная «волга», поодаль еще две машины. Мужчина открыл ключом дверь подъезда, они поднялись на второй этаж. В помещениях ничто не напоминало о будущем ремонте, лестница была чистая, за дверью длинный коридор, сквозной, через весь этаж. На другом конце такая же дверь, выводившая на лестницу. Провожатый довел Платта до двустворчатой двери, постучал в нее. Повернулся ключ, открыла женщина в брючном костюме, пригласила войти. Они миновали проходную комнату с письменным столом, парой стульев, электрическим чайником на подоконнике. Открыли другую дверь, за ней оказался просторный светлый кабинет с двумя большими окнами на пустырь, у двери ждал помощник Генпрокурора Глеб Борецкий. Он потряс руку Платта и с ходу приступил к делу, показал рукой на мужчину лет сорока, коренастого, с волевым лицом, в синем костюме. Мужчина вышел из-за стола, представился следователем по особо важным делам советником юстиции первого класса Леонидом Борисовичем Ушаковым. И так стиснул руку Платта своей железной пятерней, что тот чуть не вскрикнул от боли. Еще за столиком в углу устроилась молодая женщина-стенографистка по имени Катя, одетая в джинсы и модный свитер. Она поднялась и представилась. — Как видишь, мы неплохо подготовились, — Борецкий усадил Платта на мягкий стул, сам сел на подоконник. — Пару слов о том, как мы хотим построить работу. Если будут возражения, можно что-то поменять. Итак, будем встречаться каждый рабочий день, в полдень в этом месте. Никто нам не помешает, чужой человек на территорию не попадет. Через неделю можно сменить место. На всякий случай… Борецкий дал Платту три ключа на стальном кольце. — Ты не дожидайся нас на улице, если приедешь раньше. Латунный ключ от калитки в заборе. Ну, через которую ты заходил. Большой ключ от входной двери внизу. И третий от приемной. Разберешься… — Ты будешь присутствовать на всех наших мероприятиях? — спросил Платт. — Только время от времени. Тебе предстоит работать с Леонидом Борисовичем. Он будет задавать вопросы. Кроме того, он запишет ваши беседы на магнитофон. Плюс Катя, которая будет стенографировать. А Галя, наша машинистка, мгновенно расшифрует стенограмму и все напечатает. Приготовит бутерброды и чай. Сколько времени займут наши встречи, будет видно по ходу дела. Может быть, месяц. Или около того. Тебя устраивает такой график? — Нормально, — кивнул Платт. — Так примерно я и рассчитывал. — Я поговорил с начальством, — продолжил Борецкий. — В принципе, вопрос с охраной решим в два счета. Пара наших ребят могут провожать тебя отсюда, куда скажешь. И встречать будут. Кроме того, если будет желание, тебя переселят на квартиру… Это, конечно, не «Националь», но условия приличные. Там будут дежурить… — Этого не надо, — покачал головой Платт. — Никаких провожатых и встречающих. Я взрослый мальчик и в городе немного ориентируюсь. За съемную квартиру заплачено вперед. — Хорошо. Будь по-твоему. Дальше Леонид Борисович расскажет. Мы проведем первые опросы свидетеля, то есть тебя, отдадим материалы Генеральному. Он утвердит план будущего расследования… Ладно, подробности ты уже знаешь. Ушаков устроился за письменным столом, включил лампу и сказал: — В течении первых двух-трех бесед мы наметим темы, контуры наших будущих опросов. А дальше уже станем говорить более предметно, детально. У вас нет возражений? * * * В десять утра Алексей Разин остановил свою старую «волгу» неподалеку от места встречи. Он прогулялся вокруг забора, вернулся и снова сел за руль. За час до полудня прокурорская машина и две машины с охраной въехали на территорию стройки. Ворота закрыли, вскоре с внешней стороны появились два парня в штатском, они постояли у ворот, о чем-то разговаривая, затем свернули за угол, сделали круг и продолжили беседу. Разин решил, что место выбрано удачное. Улица тихая с движением в два ряда, прохожих оказалось совсем немного. На территорию можно, не привлекая внимания, попасть через заднюю калитку, выходившую в безлюдный переулок, или через ворота. Коротая время, Разин слушал радио и наблюдал за охраной. Он видел, как появился Платт. В плаще оливкового цвета и темной шляпе, с кожаным портфелем в руках, он был похож на ученого или преподавателя. Разин открыл чемоданчик, в нем находилось устройство, напоминающее плоскую коробку с несколькими кнопками, — приемник на ультракоротких волнах, усилитель звука и магнитофон в одном блоке. Передатчик, выдававший чистый сигнал, который можно принимать на расстоянии до двухсот метров, был вмонтирован в днище портфеля Платта. Разин подсоединил наушники, послушал начало разговор и нажал кнопку записи. * * * Прокурорский следователь сначала записывал свой вопрос или замечание в блокнот, затем его озвучивал. — Какие именно предметы были получены из Москвы и проданы в течении последнего года? — У меня с собой полный перечень антикварных и ювелирных ценностей, которые я, по поручению КГБ, реализовал, — Платт бросил взгляд на портфель, стоявший на полу. — Я передам список в ваше распоряжение. Всего за последний год было продано более двух с половиной тысяч ценных вещей. Драгоценности, антиквариат и иконы. — Бумаги приобщим к уже собранным материалам. Сейчас назовите хотя бы некоторые предметы. Наиболее редкие, с вашей точки зрения. — Почти все вещи редкие и ценные. Иконы поступали ко мне кубометрами, как дрова. За последний год я получил и перепродал мелким оптом более трехсот икон. От пятнадцатого века до девятнадцатого. Среди них были интересные вещи, уникальные. Но выручка от их продажи небольшая. Русские иконы еще по достоинству не оценены на Западе. Пройдет лет сорок, и они будут стоить в сто раз дороже. — Приведите пример. — Скажем, икона Александра Невского и Марии Магдалины, первая половина девятнадцатого века. Они изображены в полный рост, над ними лик Христа. Серебряный оклад, украшенный разноцветной эмалью. Размер пятьдесят девять на сорок пять сантиметров. Если бы выставить ее на аукционе, можно получить две с половиной тысячи долларов, даже больше. Или икона Николая Угодника, конец восемнадцатого века, серебряный оклад, риза, украшено эмалью. — Еще что-то запомнилось? — Очень интересная икона Неопалимая Купина. Пророку Моисею Бог явился в образе горящего, но не сгорающего куста. На иконе, в середине, в полный рост изображена Богоматерь, держащая на руках Исуса. Наверну пророк Моисей, стоящий на коленях перед горящим кустом и крылатые ангелы. Фигуры заключены в восьмиконечную звезду. Серебряный оклад, эмаль, середина восемнадцатого века. Была продана за двести пятьдесят долларов. На легальном аукционе она бы ушла за две с половиной тысячи, может быть, за три. Я повторяю: в Америке не так уж много ценителей русской старины. Поэтому цены низкие. В среднем иконы уходили за двести-триста долларов. Но были исключения, когда я продавал совершенно уникальные экземпляры. — Можете привести пример? — Скажем, икона Введение во Храм Пресвятой Богородицы. Икона небольшая, сантиметров тридцать на тридцать пять. Но в отличном состоянии, пятнадцатый век. Вещь, которую нужно хранить в музеях Кремля, а не продавать из-под полы спекулянтам. На открытом аукционе она бы ушла за двенадцать-пятнадцать тысяч долларов. Я продал ее за четыре с половиной тысячи. И то, после долгого торга. — И все-таки такая низкая цена удивляет. Пятнадцатый век все-таки… — Совершенно верно, пятнадцатый. Но откуда взялась эта икона, как она попала ко мне, кто ей владел до меня? Может быть, на ней кровь. Каждое произведение искусства, икона в том числе, должно иметь свою родословную. Сопроводительные документы, в которых прописана его история. Я, как продавец, должен знать, из какого она храма, кто и в какие годы ей владел. Имена владельцев. Покупатель должен быть уверен, что икона оказалась у продавца легально, что товар не ворованный. Только тогда можно получить полную цену. Украденные вещи можно сбыть за десять процентов их номинальной цены — это правило. Все остальное — исключения. Многие вещи, которыми я торгую, — сомнительного происхождения. По этой причине я не могу взять полную стоимость. — Вы высказывали эти соображения Колодному? — Мы говорили об этом, и не раз. Я предлагал моим кураторам разделить товар на два потока. Легальный и нелегальный. Скажем, продавать через меня не слишком ценные изделия, с сомнительной репутацией. А произведения искусства, на которые есть документы, реализовывать открыто, по полной цене. От продажи старинных икон и лучших русских антикварных вещей, вроде Фаберже, надо вовсе отказаться. Выходить на торги через европейские и американские аукционы. Это мгновенно увеличит выручку во много раз. — И каков был ответ? — На словах полковник Колодный и генерал Деев были согласны. Но время шло, ничего не менялось, первоклассный товар уходил за гроши. За границей я последний раз виделся с Деевым семь месяцев назад в Австрии, в Вене. И спросил, что решили с легальными аукционами? Он ответил, что самое высокое начальство, те два-три человека, которые сидят на самом верху и принимают решения, — пока что против этой идеи. Они якобы считают, что открытые торги могут вызвать газетные публикации и ажиотаж. И все кончится международным скандалом. Я уверен, что Деев никому не докладывал. Что именно отправлять на продажу, — решают он и Колодный. — Но почему, по мнению Деева, скандал, если все законно? Он вам это объяснил? — Деев сказал так: если журналисты узнают, что на самом деле произведения искусства поступают к тебе не из музеев или частных коллекций, а из неких запасников Гохрана, руководит торговлей не Министерство внешней торговли, а КГБ, выручка частично уходит на подрывную и шпионскую работу на территории США… В этом случае журналисты и гуманитарная общественность будут в шоке. Он сказал, что американцы будут муссировать этот скандал годами. Слухи дойдут до Союза и будут подхвачены всякими отщепенцами. — Кем именно, он не пояснил? — Инакомыслящими, диссидентами… Они, якобы, будут болтать всякий вздор, что КГБ распродает народное достояние. Никто не хочет скандала, поэтому все останется, как есть. Я ответил: на деньгах от продаж не будет написано, что они пойдут на подрывную деятельность и шпионаж. Это просто деньги. Если уж Деев мучается фантомными страхами, можно передать антиквариат Внешторгу. Пусть он возится. И КГБ, и Министерство внешней торговли — это не частные лавочки, а государственные структуры. Кто бы не продавал ценности, деньги все рано останутся у государства. Но Деев и слышать ничего не хотел. В конце разговора он мимоходом обмолвился, что Внешторг к распродажам уже подключили. Он будет заниматься живописью, русской и европейской, участвовать в открытых аукционах. — Вы еще кому-то еще говорили о ваших идеях? — Да, говорил и писал, но мне не ответили. Я затрагивал эту тему в разговорах с Колодным. Он ответил, что мое дело реализовывать товар и не вникать в детали. Для активных операций за границей нужна валюта, наличные. Колодный получал от меня всю бухгалтерию по продажам. Его не волновало, что за бесценок уходят уникальные произведения. Волновала только сумма выручки. — У вас были серьезные разногласия с руководством. Как вы думаете, почему вас не отстранили от работы? — Меня бы убрали. Но мне трудно найти замену. Им нужен человек, который может продавать быстро и много. Я знаю рынок, знаю людей, которые могут купить антиквариат по приемлемым ценам. — Вы уже сказали, что иконы уходили по низкой цене. Какие товары давали лучшую выручку? — В основном ювелирные изделия, произведенные в Европе перед Второй Мировой войной и вывезенные в СССР, или оригинальные вещи русских дореволюционных фирм. Например, Фаберже. Плюс разные безделушки, сделанные лучшими ювелирами дореволюционной России, украшенные дорогими камушками. — Какие-то примеры вы можете привести? Что вам запомнилось? — Из Фаберже… Помню настольные часы. На нефритовой прямоугольной подставке, украшенной серебряными венками и звездами, стоит крылатый серебряный дракон. В одной лапе он держит меч, в другой круглые часы. Начало двадцатого века. Высота тридцать четыре сантиметра. Его рыночная цена тридцать тысяч долларов. Я отдал за семь тысяч двести, это относительно удачная сделка. Раньше аналогичные вещи уходили дешевле. — Есть еще примеры? — В этом году продал золотую табакерку Фаберже, которой место в музее. Круглая, сверху зеленая эмаль, две золотые дубовые ветви с бриллиантами и рубинами. Диаметр девять сантиметров. Посередине инициалы Николая Второго из бриллиантов, заключенные в бриллиантовый овал. Над овалом корона из бриллиантов. Конец девятнадцатого века. Цена ее примерно сорок тысяч долларов. Продана за восемь тысяч сто долларов. За прошлый год ушло, кажется, восемь портсигаров Фаберже из желтого и розового золота. Цена от полутора до двух с половиной тысяч долларов. Перекупщики держат в уме вес изделия. И берут антиквариат чуть дороже золотого лома. Еще ушли пресс-папье, рамочки для фотографий, — работа мастерских Фаберже. Помню настольные часы в прямоугольном футляре, украшенном бриллиантами. Точную цену не скажу, но это есть в документах. Глава 33 Через час, чтобы не мозолить глаза оперативников, гулявших рядом, Разин переставил машину во двор ближнего дома, и убедился, что сигнал не стал хуже. Но и здесь, на новом месте, нельзя было торчать до бесконечности, по двору мимо машины ходили люди. Через час, оставив портфель на заднем сидении, прикрыв его пледом, вышел и вернулся через пару часов. Он подключил наушники, разговор еще продолжался. Разин завел мотор и переехал на другое место, на дальнем углу улицы. Оттуда были видны ворота. Двух прежних оперативников, дежуривших на улице, сменила другая пара. Разин снова надел наушники, раскрыл газету и стал слушать. — Какие европейские драгоценности вы получили и продали за последний год? — голос Ушакова был уже усталым. Последовали длинная пауза, Платт покашлял, передвинул стул: — Список довольно обширный, он у меня есть. — Какие-то изделия можете назвать по памяти? — Я опишу мою последнюю продажу. Браслет, выполненный из платины. В нем семь секций. В центре каждой из них бриллиант старой европейской огранки, то есть круглый, по два с половиной карата, в окруженные мелких бриллиантов. Всего мелких камней сто двадцать, общим весом восемь карат. Использованы также бриллианты французской огранки, прямоугольные, общим весом девять карат. Я продал браслет за две тысячи восемьсот долларов. На легальном рынке он бы стоил около девяти тысяч. Вместе с тем браслетом я продал брошь, выполненную в размере натуральной бабочки из золота и серебра. У нее ножки, четыре крылышка, украшенные бриллиантами глаза — два рубина. Всего сто восемьдесят бриллиантов старой огранки, розочкой. Приблизительный общий вес шестнадцать карат. Европейская работа начало двадцатого века. Брошки такой красоты редко увидишь. Ее реальная цена сегодня семь с половиной тысяч долларов. Мне удалось взять две двести. — Как вы определяете стоимость того или иного предмета? — спросил Ушаков.