— Иван Андреевич, вы не забыли, что мы в гостях? И на чьей квартире чай пьем? — Провинциальные оперативники никогда не посмеют писать мою болтовню просто так, из праздного интереса. Они могут сделать это только по приказу Председателя КГБ или его первого зама. А такого приказа никто не даст. Кстати, начальству моя точка зрения известна. — Ну, слава богу, — усмехнулся Орлов. — Продолжайте тогда. — Так вот, я сказал, что последние тридцать лет после смерти Сталина контора катится под гору. Но за рубежом у нас остается репутация сильной спецслужбы. Почему? Только потому, что существует первое главное управление, внешняя разведка. И только у этой структуры есть, как говориться, заслуги перед отечеством. У нас сильные позиции на главном направлении: в Америке, прежде всего. Как ты догадываешься, там работает лучшая нелегальная резидентура. Люди, которые годами живут под чужими именами, с фиктивными семьями и воруют из-под носа американцев их самую секретную политическую, военную информацию и научно-технические разработки. — Да, я об этом догадывался, — Орлов приложился к носику чайника и сделал большой глоток заварки. — Смутно. — Иногда наших людей ловят, сажают в тюрьмы. Но работа не прекращается. Мы делаем что-то полезное. Но кроме нашего, первого управления, есть еще восемь. Им есть, чем заняться. Так они сами считают. Они охраняют стариков из Политбюро ЦК КПСС и правительства, будто эти старики кому-то нужны, будто на их жизнь не сегодня-завтра откроют охоту цэрэушники. Еще комитетчики пасут иностранцев, всех подряд, кого надо и кого не надо. Слушают телефоны простых граждан, охраняют какие-то объекты, рассовывают по тюрьмам и психушкам кучку юродивых диссидентов. За что? За то, что эти чудаки читают не те книги, которые надо читать, и обсуждают прочитанное с женами на кухнях. — Не сгущайте краски… — Наоборот, краски я осветляю. Так вот, еще гэбэшники, как нас называют, мешают евреям уехать в Израиль, ловят и ставят к стенке или отправляют в концлагеря валютчиков только за то, что нашли у них сотню-другую долларов. Это важная работа, слов нет. Важней некуда. Штат конторы растет, увеличивается год от года, он уже перевалил за четыреста тысяч человек. Не считая армии стукачей и сочувствующих: честных коммунистов и беспартийных, которые пишут доносы друг на друга. К этим обязанностям теперь добавили поиск сексуальных маньяков и выявление воров из госаппарата и торговли. Скоро на КГБ повесят домушников и карманников. Боже мой… Ведь все эти обязанности — милицейские, а не госбезопасности. — Это вы к чему, Иван Андреевич? — К тому, что главным управлением, охраняющим наше государство и его граждан от шпионов, вредителей, диверсантов было и остается второе управление — контрразведка. Твое управление. Так вот, скажи мне, друг мой, сколько шпионов, было поймано за последние тридцать лет? Я веду речь не о наших предателях и перебежчиках, вроде полковника Олега Пеньковского, не об американском летчике Пауэрсе, сбитом под Свердловском в 1960-м году. Я говорю не о цэрэушниках, которые маскируются под журналистов и дипломатов, сидят в американском посольстве. С дипломатами везде так, и у нас, и у них. — Так о чем вы? — О настоящих шпионах, о нелегалах, живущих под чужими именами, о профессионалах. Ты знаешь, сколько американских шпионов было задержано за прошлые тридцать лет? Ноль, — вот она, искомая величина. Ноль. Это и есть показатель эффективности контрразведки. Может быть, никакой шпионской сети внутри Союза вовсе нет? Ну, в этом случае мы можем расслабиться. Кстати, ты веришь, что в Союзе нет американских шпионов, кроме посольских? — Это вопрос к председателю КГБ, а не ко мне. Но если вам интересно мое мнение, — да, шпионы есть. Первый раз я задумался об этом еще в 1976-м году, когда лейтенант военно-воздушных сил Виктор Беленко угнал строго секретный МиГ-25, — прошел нашу и японскую систему ПВО, как нож масло, и посадил истребитель в Японии. Если такое возможно, значит, что-то не так с госбезопасностью, — сказал я себе. И Беленко, я подозреваю, не тот парень, за которого себя выдавал. Слишком уж легко все получилось, как в кино, в жизни такого не бывает. И в его биографии слишком много нестыковок. А сейчас я бы вздремнул пару часов. Может, сегодня нам больше повезет. — Ты не сердитесь, Виктор, моя критика к тебе лично не относится. — И на том спасибо. * * * Разин вынул из холодильника «бирюса» недоеденные вчера бутерброды, бросил в железную кружку пару щепоток чая и позавтракал. Он хотел выпить вторую чашку, но в дверь постучали, на пороге стоял Платт, одетый в зимнюю куртку, черные штаны, вздувшиеся на коленках, и грубые башмаки. Он вошел и положил на дедову кровать фанерный чемодан, крашенный морилкой, снял с плеч небольшой рюкзак. Разин поднялся навстречу, протянул руки. Платт улыбнулся, обнял Разина за плечи, скинул куртку и сел на табурет. — Как ты думаешь, что в чемодане? — спросил он. — Неужели получилось? — Все записи Нины Карповой — в этом фанерном ящике. Вот, что значит человек старой закалки… Она ничего не выбрасывала, берегла даже черновики. А у сына руки не дошли выбросить. Платт умылся, перекусил и выпил чая. Он рассказал, как с сыном Карповой посидели за столом, потом побывали в запущенном деревенском доме, где Нина Ивановна, по словам сына, скончалась. Нищета, тлен, запах мышей, пустые комнаты, кухня и чулан, забитый коробками и никчемными поломанными чемоданами. Сын сказал, что в чулане старье, которое никто не перебирал со смерти матери. Платт хотел спросить, можно ли покопаться в чулане, вдруг найдутся старые письма или фотографии, но не рискнул. Карпов не хотел оставаться там лишнюю минуту, ему было неприятно показывать чужому человеку неприкрытую нищету дома, где мать провела последние дни и часы. Интерес гостя к бумагам мог показаться подозрительным. Платт возвращался в Серпухов, мечтая отоспаться, а на следующий день вернуться в тот дом и обследовать чулан. По привычке он, страхуясь, вышел из машины, не доехав до места пару кварталов. Мимо гостиницы он прошел по другой стороне улицы. Два мужчины стояли у парадного подъезда. Один торчал, как часовой, у самых дверей и листал записную книжку, второй прогуливался по тротуару. Он обошел гостиницу, встал с той стороны, куда выходили окна его номера. Он некоторое время стоял, наблюдая. И ясно увидел в окне темную человеческую фигуру. Постояв у подоконника, мужчина ушел вглубь комнаты и пропал из вида. Конечно, Платт мог ошибиться, но есть в жизни моменты, когда надо верить не глазам, а опыту. Он был уверен, что в номере его ждали комитетчики. Возможно, они уже нагрянули к Карпову, а оттуда поедут в деревенский дом матери, там все перекопают. Он завернул в магазин, который попался по дороге, купил бутылку водки, батон хлеба и пару банок рыбных консервов. Поймал служебную машину, водитель в рабочее время подрабатывал извозом. Он вылез, не доехав до деревни километра полтора. Окольным путем, по краю леса, добрался до дома. Казалась, будто люди не жили в деревне с прошлого лета, с другого края поднимались к небу два столбика печного дыма. Он разбил окно фонарем, залез в дом и отрыл кладовку. Фанерный чемодан со сломанным замком хранил в себе все записи Нины Ивановны. Платт выложил это богатство на пол, светя фонарем, читал страницу за страницей. Потом он выпил стакан водки, свалил все тряпки в одну кучу, зарылся в них и пропал до рассвета. Запутав следы, ушел той же дорогой. Разин не стал приставать с расспросами, решив, что с этим успеется. Напившись чаю, Платт вытянулся на раскладушке и мгновенно заснул. Дядя Ваня так и не появился, видимо, привалила работенка, а он отказывать не умел. Еще через час Платт проснулся. Они сели в «волгу» и отправились в путь. * * * Съехали с шоссе на грунтовую дорогу и километра полтора ехали до затона. Слева был холм с ровными склонами, берег нависал над водой, сколько хватало глаз. Справа берег был пологим, между землей и ледяной коркой узкая полоска воды. Там из воды и льда торчали камыши. На берегу стояла палатка, рядом с ней тлел костерок, на земле остывал закопченный чайник. Неподалеку от берега, на металлическом ящике, сидел рыбак в светлом тулупе, валенках и черной вязанной шапке. Мужчина снял рукавицы, закурил и помахал приезжим рукой. Разин помахал в ответ и сказал: — Только его нам не хватало. Через полчаса на дороге показались голубые «жигули». Машина подъехала и встала сбоку метрах в шести. Гарус, сидевший за рулем, не выходил, делая вид, что занят с магнитолой. На самом деле, надвинув на глаза козырек кепки, он осматривал окрестности и что-то решал про себя. Картина не радовала. Платт в замызганной куртке и простых штанах был похож на работягу с торфяных разработок или бродягу, но не на иностранца. Разин стоял, опустив руки в карманы потертого пальто. Но больше других Гарусу не понравился рыбак. Откуда он взялся этот третий, зачем он тут… С пассажирского места катапультировался Валерий Гриценко, немного бледный и утомленный дальней дорогой. В своем теплом ратиновом полупальто и джинсах он выглядел на миллион рублей. Косо глянув на Разина, он размашистым шагом, почти бегом, подошел к Платту, стал его тискать, как ребенка, потом руку трясти. Через запотевшие очки он заглядывал в глаза американца, изображая радость встречи. — Дальняя дорога, но что делать, — Гриценко нервно поеживался. — Рад вас видеть. Чертовски рад. Уж сколько не встречались… Даже не помню. Ну, как добрались? — Спасибо, все хорошо, — сказал Платт. — А вы как, без приключений? — Мы тронулись пораньше, покрутились по Москве. Надо было точно знать, что нет слежки. Я предупреждал, со мной водитель. Сам плохо ориентируюсь, когда за рулем. А что это там за человек на льду? — Это не наш, — ответил Платт. — Видимо, мужик из местных. Бумаги привезли? Облака разошлись, ненадолго выглянуло солнце. — Да, все при мне, — кивнул Гриценко. — Я насчет денег хотел сказать… Вы не поймите превратно, что я незаслуженную надбавку выпрашиваю. Я свои деньги сто раз отработал. Я рисковал каждую минуту, когда собирал и хранил архив. Столько риска, сколько бессонных ночей… — Ладно, с деньгами все решили, — скороговоркой ответил Платт. — Двадцать тысяч со мной. Глава 29 Гарус опустил стекло, он слышал весь разговор. Снова подумал, что иностранец липовый. Говорит по-русски без акцента, словно за границу сроду не выезжал, даже в Болгарию по турпутевке. И словам Платта, что этот рыбак — местный мужик, тоже веры нет. Ясно же, что лишнего человека привезли для страховки. И приехали они вместе, втроем, — ведь машина здесь только одна, другой не видно. Впрочем, теперь эти нюансы, двое их или трое, — не имели большого значения. Волнение быстро улеглось. Нагнувшись, Гарус вытащил из-под сидения обрез, сунул его под расстегнутое пальто. Он прикурил сигарету, вылез и встал в шаге от машины. Изнутри на подкладку пальто был пришит глубокий узкий карман, как раз под размер обреза. Перед выстрелом надо будет обхватить ладонью рукоятку, одним движением вытащить оружие, уже заряженное, со взведенными курками. Тут важно иметь твердую руку и выбрать цель, — подумал Гарус. Первым лучше положить фраера, он по-прежнему стоит в стороне, опустив руки в карманы. Возможно, у него есть ствол. Рыбак тоже может быть вооружен. — Хорошо, я понял, — кивнул Гриценко. — Приятно иметь дело с деловым человеком. Один момент. Он вернулся к машине, открыл заднюю дверцу, вытащил из салона темный чемодан. Но обратно его не понес, поставил на капот «жигулей» и стал ковыряться с замками. Разин заранее прикинул проблемы, которые могли возникнуть. Водитель, приехавший с Гриценко, был похож на человека, видавшего в жизни разные виды. Лишь на несколько секунд, когда тот прикуривал, Разин увидел внешнюю сторону его ладоней, но успел заметить татуировку и наколотые на пальцах перстни. Пистолет оттягивал правый карман пальто, курок на взводе, сделать прицельный выстрел он успеет, — эта мысль успокаивала. Платт тронулся с места, чтобы заглянуть в чемодан, но посмотрел в сторону и остановился, будто передумал. Гриценко открыл замки, откинул крышку чемодана и замер. Не сговариваясь, все повернулись к дороге. Приближался «москвич» зеленовато-серого цвета, похожий на крокодила, забрызганного грязью. Городские и районные милиционеры с утра были привлечены к поискам некоего иностранца средних лет и проверке подозрительных лиц, как местных, так и приезжих. Два офицера оперативника в штатском на машине без милицейских знаков уже третий час объезжали пригороды, сожгли полбака бензина и теперь собирались заехать на заправку, а потом пообедать. Напоследок, для очистки совести, повернули к затону. * * * Колодный долго не мог заснуть, выходил курить на кухню, наконец все-таки задремал, во сне ему хотелось есть, к утру аппетит усилился. В девять явился Приходько, который догадался принести хлеб, сыр и колбасу из ведомственного буфета. Он доложил, что Эшланд в гостинице не появлялся, на месте остаются оперативники. Если Эшланд пошел рыбу удить, возможен несчастный случай, рыбаки по весне гибнут почти каждый год. Через час силами местного управления КГБ, милиции, дружинников и добровольцев начнется поиск иностранца вдоль обеих берегов реки Нары и Оки, а также прудов и затонов. Силы привлечены большие, к обеду картина будет более или менее ясная. — А как насчет этого кладовщика Карпова? — спросил Орлов. — Я позвонил ему, — сказал Приходько. — Попросил, чтобы он сегодня на работу не ходил. Могут быть вопросы. — У вас есть место, где с ним можно потолковать? Помещение управления КГБ не годится. Подойдет какой-нибудь склад, подвал… Изолированное нежилое помещение. — Есть отдельно стоящий дом, на окраине. Он был на балансе водоканала, а теперь вроде как бесхозный. Дом из красного кирпича был обнесен двухметровым забором, на окнах решетки. Тут была одна большая комната, две поменьше и что-то вроде подсобки, где хранили дрова, ведра и дворницкую лопату. Контора водоканала оставила после переезда пару рабочих столов, стулья, шкаф с пожелтевшими бумагами и коричневые шторы на окнах. Новые хозяева поставили железную печку. Колодный повесил пальто на гвоздь, торчавший из стены, сел у печки. Он курил, подкладывал дровишки и читал газету «Социалистическая индустрия». Когда привезли Карпова, он сразу решил, что перед ним человек насквозь подлый и лживый, такой будет вертеть вола, пока язык не отнимется. Завскладом устроился на стуле посреди комнаты, Орлов сел за письменный стол и заполнил бланк протокола допроса свидетеля, проверил документы и задал десяток общих вопросов. Карпов рассказал душещипательную историю любви покойной матери к английскому моряку. Достал платок, вытер сухие глаза, а потом сказал, что он не очень понимает, откуда такой международный интерес к Нине Ивановне.