После войны Нина Ивановна уехала в Москву к тетке, в столице получила образование и работала в серьезных учреждениях. Выйдя на пенсию, поменяла однушку на кирпичный дом в Серпухове и стала возиться с внуком. Недавно Томас — старший сын покойного моряка — купил в Интуристе экскурсию, в документах указал, что хотел бы приехать в Серпухов и познакомиться с родственниками Нины Ивановны. Томас работает в строительном профсоюзе. Он будет здесь в понедельник, зайдет в гости. Просьба: выпить с интуристом чаю, показать ему семейный альбом и пожелать доброго пути. Глава 27 Илья Ильич был растроган любовной историей и поступком этого странного Томаса, который интересуется жизнью своего отца, уже покойного, его любовным увлечением, пронесенным через войну, через долгую жизнь. Да, эта история беспокоила и волновала тем, что Илья Ильич не находил разумного объяснения человеческим поступкам. Ну, зачем любить женщину, с которой не можешь встретиться? Зачем надеяться, если надежды почти нет? Зачем ждать, если ничего не дождешься? Он проводил сотрудника «Интуриста», пообещав, что все сделает в лучшем виде. Приходько напоследок сказал: — Этот Томас положительно относится к советской власти. Он говорит по-русски. Но все-таки… Он гражданин капиталистической страны, которая входит во враждебный военный блок НАТО. Вы уж следите за языком. — За языком я всегда слежу, — ответил Илья Ильич. — Правильно, — одобрил Приходько и задал новый вопрос, хотя знал ответ. — Вы ведь член партии? — А как же, на моей-то работе… Я материально ответственное лицо. Тут на складе товаров — почти на три миллиона рублей. Без партии в таком деле нельзя. И взносы уплачены. Кстати, тут такое дело: охлажденное мяса завезли, свежее. Я скажу, чтобы вам хороший кусок сделали, филе? — Давайте без этого, — Приходько нахмурился. — Вы вот что… После встречи напишите бумагу. Ну, о чем говорили, чем иностранец интересовался, какие мысли высказывал, пожелания. Понимаете? — Понимаю. Бдительность — прежде всего. Не сомневайтесь, уж я напишу. Карпов подумал, что про мясо он напрасно заикнулся, но ведь хотелось человеку приятное сделать. Илья Ильич целый день обдумывал историю любви английского моряка, — и не переставал удивляться человеческой наивности. Уже под вечер он все-таки нашел объяснение поступкам Ника и его старшего сына Томаса. Дело тут в том, что они в своей Англии на капиталистических харчах совсем зажрались, и теперь просто с жиру бесятся. Именно так — с жиру бесятся. Да и Коля этот, наверное, к старости немного умом двинулся, вот от безделия, от пустой праздной жизни и лезла ему в голову чепуха про любовь и красивые чувства, которых на самом деле нет, не было и быть не могло. И все встало на свои места, Илья Ильич успокоился и больше уже эту сентиментальную историю не вспоминал. * * * Сидя в кресле, он поглядывал на накрытый стол. Накануне Карпов попросил жену что-нибудь сообразить по кулинарной части. Только ни борщей, ни пирогов. Салатик, колбаски и селедочки. Ожидание скрашивала уборщица Даша, дальняя родственница супруги, не так давно нанятая на работу. Девушка красивая, с фигурой. И манерам научилась, не подумаешь, что она всего год как из деревни. Жена Наталья Ивановна устроила Дашу у себя в магазине на какую-то пустую копеечную должностишку, чтобы зарплата капала и стаж шел, по совместительству Даша убирает и готовит еще в двух семьях, у хороших людей. Супруга Карпова, оберегавшая мужа от красивых женщин, так рассчитала, чтобы Даша приходила и успевала переделать все дела, приготовить и постирать, когда Илья Ильич еще на работе. Чтобы не было случайных встреч и прочей лирики. Но пару месяцев назад Илья Ильич, как бы случайно, нагрянул домой днем, затащил домработницу в спальню и осквернил супружеское ложе, — эта девчонка тут не первая осквернительница, и дай бог, не последняя. Она сильно не брыкалась, деваться некуда, если что не так, отправится в родной колхоз свеклу дергать. Потом поплакала немного, прибрала постель, получила червонец за молчание и ушла, поджав губы. Сегодня Даше поручили разобрать посуду в обеих сервантах, почистить серебряные вилки и ложечки. Она уже перетаскала тарелки и винные бокалы на кухню и там, в тазике, их мыла. Наверно, она сейчас думала, что хозяин отлучился с работы, чтобы к ней под юбку залезть, но ошибалась. Он, когда Даша входила в комнату и шла обратно, косил плотоядными, налитыми кровью глазами и тяжело сопел, будто воз тащил. На девушке были тренировочные брючки, тесно обтягивающие зад, и маечка без рукавов. Это отвлекало хозяина дома от серьезных мыслей. Тут запиликал звонок, Илья Ильич выскочил в прихожую, на ходу велел Даше сидеть в кухне и не рыпаться. На пороге стоял человек среднего роста в простой куртке и кепке, в руках сумка, за спиной рюкзак, — даже сомнение взяло, что иностранец. Карпов пустил Томаса в прихожую, помог раздеться. Гость помыл руки, вошел в комнату. Илья Ильич, имевший опыт встречи иностранных гостей, открыл бутылку «Рябины на коньяке», наполнил рюмки. Через полчаса взаимопонимание на международном уровне было налажено, англичанин раскраснелся, с новыми подробностями пересказал историю любви и разлуки своего отца и девушки Нины. Томас дважды пытался приехать в Мурманск, но разрешения не дали. — Проклятый КГБ, — воскликнул он. Илья Ильич закашлялся, подавившись колбасой. — Ты поосторожней, — сказал он. — Как тебе объяснить… Это у вас там — болтай, сколько хочешь, и никакой ответственности. А здесь слово лишнее — и привет. Тебе что… Ну, в следующий раз визу не дадут — и всех дел. А я могу партийный билет на стол положить. Черт с ним, с билетом. Сейчас у меня крупный склад, с которого полгорода кормится. Плюс кое-какой ширпотреб. А если погонят? Сторожем на том складе, может, возьмут… Христа ради. После четвертой рюмки Илья Ильич, позабыв об осторожности и бдительности, пожаловался иностранцу, что в провинции с продуктами туго, если так дальше пойдет, скоро на карточки сядем. Налил еще по одной, вдогонку пульнул пару анекдотов про Брежнева и добавил, что этого хмыря скоро Андропов сменит. * * * Илья Ильич спохватился, перевел разговор в безопасное русло, рассказал, что после войны мать переехала к тетке в Москву, та работала секретарем декана на историческом факультете МГУ, и помогла племяннице поступить на вечернее отделение по специальности история и теория искусств. А дальше все пошло как в фильме «Светлый путь», мать выучилась, получила направление в музей имена Пушкина и доросла там, кажется, до ученого секретаря. Потом ее переманили на ответственную должность в Гохран, это серьезная организация, там хранятся такие вещи, которые ни в каких музеях не выставляют. Нина Ивановна и о личной жизни не забывала: родила сына, правда, с мужем рассталась быстро, она не выносила пьянства. Обменяла московскую квартиру на частный кирпичный дом, не дом, а дворец, в пригороде Серпухова и переехала поближе к сыну. И была бы счастлива еще долгие годы, но болезнь подкосила. Илья Ильич показал пальцем на журнальный столик, где лежал тяжелый, как могильная плита, альбом со старыми фотографиями, откопанный на антресолях. Гость долго переворачивал страницы, а когда закончил, кажется, готов был прослезиться. — А вы можете показать дом, где жила Нина Ивановна перед смертью? — спросил Томас. — Я только раз взгляну… Это очень важно для меня… Карпов замялся и путанно объяснил, что хороший кирпичный дом уже продали, когда мать заболела. Потому как ей дом был не нужен, — сил не хватит убирать. Взамен купили деревянный сруб, с ним дров немного уходило. Деньги, разницу в стоимости, мать отдала ему на новую машину, как раз очередь подошла. Этот сруб стоит нетопленный уже год, Карпов пытался продать его, просил совсем недорого, но все норовят за бесценок, на шару, а там земли четыре сотки… Тут иностранец полез в сумку и вытащил подарки: два блока сигарет «Ротманс», бутылку шотландского виски в темной коробке, отрез черно-желтого кримплена на платье супруге Карпова и фирменную рубашку для хозяина. Даже размер правильно угадал. Илья Ильич потеплел душой и сказал, что запросто отвезет Томаса к тому дому, раз есть желание. Они спустились вниз, сели в «жигули» и отправились на экскурсию. По дороге Карпов показал достопримечательности: серое здание райкома партии, над которым развивался красный флаг, и памятник павшим воинам. * * * По мосту переехали на другой берег Оки, свернули с шоссе, дорога шла через лес, потом через голое поле, перерезанное оврагами, еще полными талого снега. Свернули к лесопосадкам, за ними оказалась небольшая деревня. На окраине нашли собственность Нины Ивановны, за повалившимся забором стоял некрашеный дом, одно окошко выходило на дорогу, два в огород. Вошли на крыльцо, низкое, всего одна ступенька, сверху навес из листовой жести. Карпов долго возился с навесным замком, наконец оказались в комнате, где стоял фанерный шкаф и голая железная кровать, окна закрывали истлевшие тряпки, в другой комнате был стол и печка с глубокой трещиной, от основания до трубы. Пахло сыростью и тленом. — Я же говорю: зря только мотались, — сказал Карпов, чувствуя неловкость момента. — Не сезон. Вы не смотрите, что так пусто. Летом тут хорошо. Привольно… В лесу грибы, ягоды. Одним словом, — курорт. Приезжай и отдыхай. Тут еще где-то велосипед был… Чтобы сгладить неловкость, предусмотрительный Карпов положил на стол сверток, который принес за пазухой. Развернул газету, вытащил стеклянную фляжку коньяка, стакан и порезанную крупными ломтями рыбу. — Давай… Чем бог послал… Помянем по русскому обычаю. Иностранец выпил полстакана мелкими глоточками, Карпов рванул свою дозу одним махом и занюхал рыбьим хвостом, — душу согрел. — А где же вещи Нины Ивановны? — А тут все. Я ее книжки, тетрадки в чемоданы сложил. В сундук кое-какие носильные вещи упаковал. Вообще от матери много дорогих вещей осталось. Она модницей в Москве была. Ну, кое-что супруга себе перешила, шубу каракулевую, пальто реглан, остальное продала. А старое осеннее пальто и платья вон соседке отдал, многодетной матери. — Значит, Нина Ивановна здесь и умерла? — Да, на этой самой кровати. Я ее неделей раньше забрал из больницы. Хотел к себе, но она попросилась сюда. Ну, думаю, тут хоть целебным воздухом подышит. Напоследок… За ней соседка приглядывала, ну, которая многодетная. Вот так, значит… Илья Ильич распахнул дверь в чулан, в его темноте можно было разглядеть сундук, два фанерных чемодана, большую коробку, полную каких-то бумаг, свернутый половик. Иностранец вздохнул и покачал головой. Потоптались немного, вышли на воздух, сели в машину и отправились обратно. — Я бы и на кладбище тебя доставил, — сказал Карпов. — Вот, если бы ты летом… Да и смотреть там пока не на что. Крест железный — и всех дел. Карпов хотел отвезти иностранца на станцию, но тот, оказывается, снял номер в местной гостинице. Тем лучше, и дорога короче. Карпов высадил Томаса, где тот показал, потряс его руку и заспешил домой, втайне надеясь, что домработница еще не ушла, и времени на все хватит. Глава 28 Двухкомнатная квартира в Серпухове, которую на ночь отвели Колодному, оказалась неподалеку от гостиницы, чистая и теплая, в спальне две неширокие кровати со свежим бельем, в большой комнате диван и цветной телевизор «темп». Колодный отпустил провожатого, нашел в кухне чай, печенье и пакет пряников, подкрепился и прилег на диван, собираясь дождаться Орлова. Но после всей этой бестолковой суеты и долгой дороги, быстро задремал, проснулся за полночь, пошел в спальню, прилег и, укрывшись одеялом, снова заснул. Орлов явился под утро, снял пальто и устроился на кухне. Колодный в трусах и майке вышел к нему, без единого слова понял, что оперативники ничего не дождались, но будущий день еще оставляет надежду. Орлов закурил, глотнул заварки из носика чайника и сказал: — В номере Эшланда нашли леску, рыбацкую. Опросили персонал гостиницы, говорят, что иностранец спрашивал о подледной рыбалке. Оказывается, он в этом что-то смыслит. Ему ответили, что на реке уже никто не ловит, лед местами вскрылся, опасно. — И ты в эту туфту веришь? Что Платт пойдет черт знает куда, чтобы головастиков в реке ловить? — Я уже давно ничему не верю, — ответил Орлов. — Иду и проверяю. — Очередной его трюк. Черт… А ведь задержание Платта могло стать историческим событием советской контрразведки. — В каком смысле? — В самом, что ни на есть, прямом. Как ты знаешь, наша контора получила свое теперешнее название — КГБ тридцать лет назад, в 1954-м году. Три прошедших десятилетия — время медленной деградации.