— Заткнись, наконец, — ответил Разин. — Что ты мелешь, дебил? * * * Орлов допил кофе, повернулся назад к трем оперативникам и сказал: — Ну, с богом. Ваш ход. Только не перестарайтесь. Никаких телесных повреждений. Ни синяков, ни царапин… Через минуту три оперативника в штатском вошли в прозекторскую. Лаборант уже снял датчики, Разин, натянул белую футболку и взял в руки рубашку, но остановился. Горох шагнул вперед, доставая из подплечной кобуры пистолет, и скомандовал: — Не дергайся — иначе пристрелю. Поднять руки. Встать лицом к стене. Расставить ноги. Разин стоял у кресла, замерев. В одной руке о держал рубашку, не зная, что теперь с ней делать, другая рука оставалась свободной. Глава 29 Горох приподнял руку с оружием до уровня плеча. Стало тихо, в этой тишине был хорошо слышен сухой щелчок, Горох большим пальцем поставил курок в положение боевого взвода. Лаборант, впервые наблюдавший сцену задержания, впал в полуобморочное состояние, задом отступил в угол. Приподнял руки и замер. — Ну, чего ждешь? — рявкнул Горох. — Лицом к стене… — Какого черта тут происходит? — спросил Разин. Из-за спины Гороха выступили двое оперативников, подошли, повисли на руках. Заставили встать лицом к стене, но не слишком близко, упереться в нее раскрытыми ладонями и широко расставить ноги. Один из оперативников наступил мыском ботинка на ногу Разина, другой присел на корточки и стал ощупывать икроножные мышцы и бедра, словно старался найти под складками брюк заточку или шило. Ничего не обнаружив, он поднялся на ноги, левой рукой вцепился Разину в волосы, дернул на себя, опрокидывая голову назад, правой ладонью уперся в поясницу. В это время первый оперативник прошелся по карманам брюк и убедился, что за поясом нет ни ножа, ни пистолета. — Шире раздвинь ноги, зараза, — крикнул один из оперов. — Еще шире… Теперь на колени. Сказано тебе… Один из оперов, державший поднятые руки Разина, заломил их за спину и вывернул. Стали укладывать задержанного на пол, чтобы без малейшего риска надеть наручники. Разин дернул головой, оставив в ладони оперативника клок волос, резко развернулся и ударил его кулаком наотмашь по носу, а носком ботинка в колено. Второй оперативник, не ожидавший сопротивления, сначала отступил назад, потом передумал и пошел в атаку. Занес кулак. Разин левым предплечьем отбил удар и ботинком нанес прямой удар в низ живота. Когда противник согнулся, ударил сверху по шее основанием кулака. Человек боком повалился на пол, Разин шагнул к Гороху, державшему его на мушке. Противников разделяло метра три и тумбочка, на которую Максимыч положил свои листки. Задача, поставленная перед Горохом, была проста. Действуя осторожно, провести личный обыск, заковать Разина в наручники, а затем затащить в темную подвальную комнату с железной кроватью, унитазом и умывальником, что-то вроде тюремного карцера. Там Разина подержат сутки, в течении этого времени Горох и его парни должны запугать его, повторяя, что проверку на полиграфе он не прошел, а значит, впереди ждут бесконечные допросы, на которых хочется или нет, но придется говорить правду, потому что умирать медленно и больно, — слишком суровое испытание даже для крутых парней. Но весь план рухнул и теперь, перед лицом реальной опасности, Горох соображал, что делать дальше, но решения не было. В руке боевой пистолет, в обойме четыре патрона, но воспользоваться оружием, стреляя на поражение, он не имел права. Оба оперативника теперь не помощники, один валялся на полу, кажется без чувств, другой стоя на колеях держался ладонями за разбитое лицо и сломанный нос. Пост охраны в конце коридора, там двое, им еще надо прибежать, но сначала необходимо разблокировать входную дверь в «прозекторскую», которая открывалась из соседней «смотровой» комнаты. — Стреляю, — заорал Горох. — Поднять руки… Разин шагнул вперед и пнул ногой тумбочку. Падая, она краем больно задела ногу Гороха. Алексей сделал еще один шаг, даже не стараясь уйти с линии огня. В этот момент Максимыч, пребывавший в состоянии столбняка, стоял у дальней стены, в нескольких шагах от лаборанта. Он видел все со стороны, хорошо понимал, что в следующую секунду начнется стрельба, а пуля дура, отстрелит полголовы — и спасибо не скажет. Он ожил, сложил руки на груди, инстинктивно шагнул к лаборанту, словно молил молодого человека о защите и покровительстве. Горох решил, что в одиночку он с противником не сладит, поднял руку и дважды выстрелил в потолок. Одна пуля, срикошетив, отскочила в зеркало, но двойное стекло не рассыпалось на мелкие осколки, просто помутнело и пошло трещинами. Вторая пуля ударила сначала в потолок, а затем в полиграф, выбив из него сноп искр и короткую вспышку пламени. Разин рванулся вперед. Горох в отчаянии выпустил оставшиеся две пули вверх. Кусочек свинца разбил яркий светильник под потолком или повредил кабель. Свет погас. Из этой темноты дико, как подстреленная собака, завыл Максимыч, что-то прокричал лаборант. Горох почувствовал удар в живот и верхнюю челюсть, срубившие его с ног. В темноте ему показалось, словно из глаз, как из простреленного полиграфа, посыпались мириады искр, похожих на золотые монетки. Надо вытянуть руки, набрать монеток и рассовать их по карманам, тогда станешь богатым. Он так и не выпустил пистолета из руки, но, изловчившись, взял его за ствол и попытался ударить насевшего на него Разина по голове, словно молотком. В дверь уже ломилась охрана. Стало светлее, это вспыхнули резервные лампочки на стенах, защищенные толстыми противоударными плафонами. Горох сумел еще раз садануть Разина рукояткой пистолета, но тут противник приподнял его и с силой опустил на пол, приложив затылком о кафельные плитки. Входная дверь распахнулась, вломились три охранника в штатском, навалившись на Разина, сумели заломить руки за спину и защелкнуть стальные браслеты. Кто-то натянул на его голову черный матерчатый мешок, его подняли и потащили по коридору. Разин, не желая облегчать работу тюремщиков, подгибал ноги. Он еще долго слышал чью-то ругань и завывания Максимыча. Колодный и Орлов вошли в «прозекторскую», встали у двери, будто парализованные зрелищем разгрома. Горох кое-как поднялся на ноги и встал у стены, потому что его штормило, и без опоры он боялся упасть. Один из оперативников так и не встал. Второй занял кресло возле полиграфа, стараясь салфеткой протереть глаза от попавшей в них крови. У дальней стены на спине лежал Максимыч, пуля от которой он прятался, все же нашла его, по касательной задев живот. Он согнул ноги, обхватив ладонями рану, громко стонал. Лаборант в перепачканном кровью халате столкнулся в дверях с Колодным, отступил, стал копаться в карманах в поисках носового платка. — Вы ранены? — спросил Колодный. — Нет, это он меня всего перепачкал, — лаборант показал пальцем на Максимыча. — Вцепился, как черт в грешную душу, и не отпускает. Я ему: отстань. А он — нет… — Тогда вызовите врача. Тут, кажется, всем нужна помощь. Лаборант убежал наверх. Плохая новость разнеслась мгновенно, появилась еще парочка охранников, а с ними какой-то человек в верхней одежде, в пальто с каракулевым воротником и шапке пирожком, видимо, местный начальник. Колодный поднял с пола листок, подошел в раненому Максимычу. Бедняга перестал стонать, надеясь, что ждать помощи недолго, врач будет буквально через минуту. Колодный, злой как черт, присел на корточки, развернул листок и прочитал в слух первые фразы, попавшиеся на глаза: — Вы насиловали женщин? Вы сотрудничаете с западными спецслужбами? Вы занимались сексом с подростками? Максимыч шмыгнул носом и горько застонал. Колодный скомкал бумажный лист и бросил ему в лицо. * * * Разина притащили в полутемную комнату, сырую и душную. Бросили на кровать и сняли наручники. Захлопнулась дверь, обитая листами железа, лязгнул засов и все звуки пропали. Он хотел взглянуть на светящийся в темноте циферблат часов на стальном браслете, но часы кто-то снял. Кончиками пальцев он ощупал два рассечения на затылке, кажется, довольно глубоких. Сочилась кровь, она уже залила правый висок и щеку, запеклась, превратилась в мелкие чешуйки, но кровотечение не успокоилась. Разин некоторое время пребывал в полуобморочном состоянии, вроде того, что он испытал прошлой ночью. Временами он проваливался в темный поток дремоты, словно в подземную реку, которая несла туда, где было еще глубже, еще темнее, откуда уже не подняться наверх. Он не пытался сопротивляться, понимая, что с этим потоком ему не сладить. Но вдруг становилось светлее, и появились новые силы, чтобы бороться. В камере включили верхний свет, поставили переноску на треноге: яркую лампочку с отражателем. Два незнакомых охранника помогли Разину сесть на складной стул. На другой стул села женщина в белом халате, она сняла салфетку с низкого столика, на котором в ряд были разложены хирургические инструменты. Низким голосом она попросила Разина наклонить голову, осмотрела рассечения, промыла их. Взяла опасную бритву и одним движением сняла волосы на линии их роста, сделала укол обезболивающего, взяла из эмалированного поддона изогнутую хирургическую иглу, попросила не шевелить головой. Она наложила несколько швов, закрепила повязку-сеточку. Поднялась и без лишних слов ушла. Разина пересадили со стула на кровать, забрали подушку, испачканную кровью, и принесли свежую. Он снова задремал и очнулся, когда включили свет. У кровати на раскладном стульчике устроился генерал Деев. От неожиданности Разин сморгнул глазами, с усилием спустил ноги и сел. Сбоку поставили столик на колесиках, вроде того, что использовала врачиха, на нем две тарелки со стеклянными крышками, под ними свежий омлет и какая-то каша. Деев протянул руку, грустно улыбнулся и похлопал Разина по плечу. Генерал умел стильно одеваться, сегодня он выбрал зелено-серый пиджак из английской шерсти в темную клетку, белую рубашку и бордовый галстук с золотой заколкой. Это был ухоженный мужчина того редкого типа, который сразу же, с первого взгляда, располагает к себе. Еще не сказав ни слова, лишь взглянув на тебя, — он сумеет внушить доверие и симпатию. Такого человека хочется похлопать по плечу и сказать: какой ты, братец, симпатяга. Деев пригладил ладонью темно-каштановые волосы, потрогал усы, словно проверял, на месте ли, и сказал: — Алеша, тебя хотели наверх перевести, в твою комнату наверху. Но я скомандовал, чтобы не трогали, пока спишь. Сейчас пожуешь и сам отправишься туда. — Рад вас видеть, Павел Ильич. — Если трудно сидеть, лежи. Эх, Алексей, хотелось с тобой встретиться по какому-то приятному поводу. Посидеть вечерок. Но жизнь нас не очень балует. Мне на работу отсюда позвонили часа четыре назад. Я примчался, как сумасшедший, чтобы просить прощения за наших раздолбаев. Старина, прости. Ты крепкий малый, два рассечения на затылке для тебя все равно что пара царапин. Но все равно, черт побери, обидно. — Не стоило так спешить из-за меня, — сказал Разин. — У вас сигареты с собой? — А тебе можно? Ладно, под мою ответственность. Он угостил Разина американской сигаретой и закурил сам. — Трое местных охранников пришли в смотровую комнату, когда ты проходил проверку, хотя не имели права там находиться. Сидели и семечки щелкали. Когда все шло к концу, Максимыч сказал, что ты не прошел проверки, эта троица вскочила, чтобы заковывать тебя в наручники. Хотя такой команды не было и быть не могло… Началась безобразная потасовка, а потом и стрельба. Сейчас охранники под арестом. Будут сидеть, пока создадим комиссию, та разберется, что к чему. — А этот, как там его… — Максимыч? В больнице с пулевым ранением. Врачи борются за его жизнь… Ты сам-то как? — Все в порядке. — Слушай, я ведь тоже проходил проверку на полиграфе. Мог отказаться, просто послать всех к черту. Но сначала хотел спросить этих проверяльщиков: разве всей своей жизнью, своей работой, тридцатилетним партийным стажем я не доказал, что честный человек? Вам обязательно нужно пропустить меня через эту унизительную процедуру? Но для чего, за каким чертом? Короче, я передумал задать эти вопросы. Оставил их при себе. И не стал отказываться, хотя, — подчеркиваю, — имел такое право. Ты вернулся из командировки, где… Короче, ты сам все знаешь… Там, в Америке, среди наших людей мог оказаться предатель. На эти вещи даже Рудольф Иванович Абель не обижался. А что уж нам с тобой, простым смертным… Тут уж надо без обид и оскорбленного самолюбия. — Я все понимаю, — кивнул Разин. — Надо, значит, надо. Эта проверка для меня не первая. И, может быть, не последняя. — И молодец, что все правильно понимаешь, — одобрил Деев. Генерал посидел еще минут десять, поговорил о пустяках, пожал руку Разина, похлопал по плечу и пропал. Скоро появились два охранника в белых халатах с больничной каталкой, но Разин поднялся и сказал, что наверх сам поднимется. Глава 30 Половину ночи Роман Греков промаялся без сна, а потом впал в полуобморочную дремоту, странную и зыбкую, когда кажется, что провалился в глубокий колодец, но сознание почему-то ловит звуки внешнего мира, шорохи, автомобильные гудки за окном и сирену скорой помощи, вплетает эти звуки в ткань беспокойного сна, где действующие лица и не люди вовсе, а какие-то упыри с опухшими рожами, собрались в комнате или подвале, чтобы сделать с Грековым что-то отвратительное, но что именно, — не совсем понятно. И от этой неизвестности становилось еще страшнее, холодела душа, а тело покрывалось потом. Все ждали знака, удара напольных часов, стоявших в углу, или чьей-то реплики, что время вышло, пора начинать. Греков переступал с ноги на ногу, чувствуя слабость и неспособность к осмысленным действиям, к сопротивлению, он ждал вместе со всеми, поглядывал на часы и чувствовал, что время идет, срок жизни истекает, стрелки подошли к шести без двух минут. Но дальше не двигаются. Он хотел протиснуться к двери, но почему-то заранее знал, что она закрыта, выхода нет. Кажется, он крикнул и, проснувшись, увидел утренний свет и перевел дух. Вспоминая подробности сна, принял душ. Он залез в махровый халат, вышел на кухню и сделал чашку крепкого кофе. План будущих действий, их очередность, выстроилась в голове без усилий, будто бы он ночью об этом думал. Около девяти он позвонил на кафедру, но никого там не застал, тогда набрал номер старшего преподавателя, милейшего старичка Ильи Михайловича Шкловского, попросил передать начальству, что он сегодня и завтра вряд ли появится. Накануне вечером якобы была температура, он сходит к врачу, но бюллетень, пожалуй, брать не станет, договорится, чтобы его подменил доцент Юра Давыдов, тоже милейший человек, филателист и заядлый театрал. Сегодня и завтра в расписании всего два семинара, да и те по старому материалу, новых тем пока нет, Давыдов справится. — Привет супруге передавайте, — сказал он Шкловскому. — Пусть не болеет.