— Это только на расходы, — сказал Орлов. — За четвертной на Савеловском рынке возьмешь коробок канабиса. Квартиру ты знаешь, ты там работал уже. Двушка на Большой Полянке, рядом с книжным магазином «Молодая гвардия». Недалеко винный магазин и пивная. И милиция в двух шагах. Шлюхе, чтобы дала показания, сотню. Ну, еще полтинник добавь на маникюр. Остальное тебе. Обещаю: как все закончится, получишь штуку. С недовольным видом Серж убрал конверт. — Только для вас, из уважения. Вы же знаете, что я к вам всегда нормально относился. И вы вроде не обижали. Но тут дело такое: милиция, протоколы… Стремно все. — Ладно, старина, родина тебя не забудет. Как только начнется вечеринка, звони, чтобы я в курсе был. Если что-то не так пойдет, мы сами этого Максима оформим. Без милиции. — Шлюху снимать не буду, Людку попрошу. Для экономии. Но точно знаю, что ей все это не понравится. — Эх, молодежь, всему учить надо. Объясни ей, — дело выгодное, хорошо платят. Трахаться не обязательно. Кстати, насчет самиздата мысль пришла… Вот что, Максим придет в гости после занятий, ну, с кейсом или портфелем. Сунь туда какую-нибудь книжку. Так, на всякий случай. Чтобы в протоколе отметили: читает «Архипелаг Гулаг» или что-то в этом роде. В деканате, когда будут с документами знакомиться, за головы схватятся. Как этот парень вообще в МГИМО пролез… — Сделаем, — кивнул Серж и разлил остатки коньяка по стаканам. — Кстати, вы бы чего-нибудь нового из литературы подбросили. А то читать совсем нечего. Хорошо бы Набокова. «Приглашение на казнь», «Лолиту», «Защиту Лужина». Обещали же и опять забыли. — Чего тебе этот Набоков? Ты лучше на свою книжку налегай. И не думай, что сейчас ее напечатать цензура не даст. Булгаковского «Мастера» все же напечатали, хоть и с опозданием. Не унывай и пиши. После смерти выяснится, что ты гений. — Только после смерти? — Не раньше. До смерти у нас никого не признают. В упор не видят. Они поболтали еще немного и разошлись. Орлов подумал, что Сержу можно доверить и не такие дела, сделает запросто. Глава 25 Орлов открыл дверь в квартиру своим ключом, он никогда не звонил, потому что тетя Лиза плохо слышала. Зажег свет в прихожей, скинул плащ и башмаки. Достав из-под ремня, положил на высокую полочку, до которой тетка не достает, пистолет, вторую снаряженную обойму, нож в кожаном чехле и латунный кастет. В своей комнате он скинул джинсы, пошел в ванную и принял душ. Вскоре Орлов устроился за столом на кухне и ел котлеты, купленные в буфете, и вчерашнюю картошку, разогретую на сковородке. Тетя Лиза сидела через стол, глядела куда-то в сторону и ни о чем не спрашивала. Она знала, что Виктор работает в какой-то конторе, очень важной, где ловят жуликов и убийц, — но не в милиции. Она была старая и Орлову казалось, что она родилась старухой, никогда не была молодой. К плохому слуху еще и видела неважно, спина сгорбилась, а голова клонилась куда-то на бок. И еще большая доброкачественная опухоль, похожая на горб, выросла на правом плече. Если посмотреть в теткины глаза, будет казаться, что они ничего не видят. Если о чем-то ясно и громко спросить, пожалуй, заволнуется и от волнения не поймет смысла вопроса. Но она не была развалиной, через день ходила в булочную за хлебом, возила на детских санках белье в прачечную, стирала вещи, свои и племянника, варила щи. У нее большая, по мнению самой тетки, пенсия: сорок пять рублей, недавно пятерку прибавили, с пенсии она каждый месяц платила за квартиру двенадцать рублей сорок пять копеек, и за свет. Он выпил вторую стопку водки и спросил себя, чем тетка занимается дома целыми днями? Иногда она разговаривает с собой, телевизор она не видит, радио почти не слышит, хотя оно громко играет целыми днями: повторяют одни и те же новости и поет Кобзон. Еще по телефону говорит, ну, всего два-три раза в месяц, она номеров ничьих не знает, изредка сюда звонят племянницы. Стирает, щи варит, его ждет с работы… Захотелось сказать тетке что-то хорошее, какую-то новость или про погоду, но хороших новостей давно не было, а погода уже месяц не менялась. Он отодвинул пустую тарелку и спросил: — Ну чего, как дела? — А-а-а? — Я спрашиваю, — Орлов возвысил голос, — спрашиваю, дела как? — А-а-а, — тетка махнула рукой. — Какие у меня дела… Вот и все общение, он поднялся и пошел в свою комнату, а тетка стала мыть посуду. * * * Орлов успел обосноваться на диване, когда позвонила подруга Рита Фомина, она сказала, что сегодня пятница и сам бог велел отдохнуть, прошедшая неделя была какая-то дикая, чудовищная. На «Интурист», где она работала старшим администратором, с понедельника свалилось месячная норма иностранцев. Поэтому надо срочно, прямо сейчас, отправляться в «Аист» и взять то немногое, что позволяет человеку скудный и убогий социалистический быт. Она уже начала одеваться и ждет его. Орлов ответил, что уже выпил, и в этом состоянии не может сесть за руль, а такси в пятницу не поймаешь, а поймаешь — водила не повезет даже за тройной счетчик. Рита ответила, что под хмельком он водит лучше, чем трезвый. Орлов не стал держать глухую оборону, — единственной женщиной, которой он не мог отказать, была Рита. Он ответил, что заедет через сорок минут и стал одеваться. Он надел джинсы и пиджак, во внутреннем кармане пистолет незаметен. Сказав тетке, что уезжает, надо запереть дверь и ушел. Дорога заняла минут двадцать, он остановился возле подъезда Риты и дважды посигналил. Она выглянула в окно и быстро спустилась. Парни, курившие у подъезда, при ее появлении расступились. Рита, одетая в короткую искусственную шубку и высокие сапоги, закрывавшие колени, ходила как манекенщица, ставила ноги в линию и ни на кого не смотрела. Кто-то из парней присвистнул, другой захлопал в ладоши. Она села на переднее сидение, чмокнула Орлова в щеку и сказала, что он настоящий рыцарь. Через полчаса они сидели в «Аисте», где Орлова в любое время ждал резервный столик. Рита была натуральной блондинкой с прямыми волосами ниже плеч и пышным бюстом, который она подчеркивала кофточками с вырезом и обтягивающими водолазками. Может быть, на Мерлин Монро она не тянула, но очень старалась. Рита была в новой ядовито-желтой кофточке и черной юбке. Официант, принимая заказ, поглядывал в разрез кофты, на выпирающий бюст, который Рита вывалила на стол, что-то записал в блокнотике, нарочито медленно, будто вдруг грамоту позабыл. Он пропал, но моментально вернулся, принес водку в графинчике, бокал вина для дамы и тарелочку с финской колбасой и сыром, медленно расставил на столе закуску и выпивку. Пропал, появился и поменял пепельницу. * * * Разговор зашел об общих знакомых, которые подали документы на выезд в Израиль, прошло уже полгода, но ответа из ОВИРа не было, а на их звонки отвечали одним словом: ждите. Прошло еще три месяца, знакомые продали все, что можно было продать, включая кооперативную квартиру, и теперь теснились у родственников, где очередь в туалет ползет медленнее черепахи. В результате распродажи имущества была выручена весьма значительная сумма, но тут выяснилось, что за границу нельзя вывести ничего ценного. — Я бы не поехала, — Рита не говорила, а шептала, а что шептала, можно понять по движению ее губ. — Чего я там забыла… В этой пустыне… Не дай бог… — Тебя пока и не зовут. Если позовут, я не отпущу. — Ну, перестань… У Миши я взяла три доски. Самые дорогие из его коллекции. Серебряные оклады с камнями, — шик. Он говорил — семнадцатый век. Но продать не может, боится, что заметут с деревяшками. И отправят на крайний север. Просил помочь. Короче, я отдала… Рита замолчала, показала пять растопыренных пальцев и нолик. Значит, пятьдесят долларов. Если попадется иностранец с толстым кошельком, многие приезжие теперь спрашивают, нет ли на продажу икон, — пятьдесят потраченных долларов легко превратятся в пятьсот, а то и в семьсот долларов, а при Ритином обаянии, если наденет кофточку с вырезом до пупа, — в тысячу. Явился официант и, глядя лунатическим взглядом в разрез кофточки, спросил, можно ли принести закуску. Орлов с аппетитом съел салат, махнул пару рюмок и почувствовал, что недельной усталости больше нет. Музыканты на сцене доиграли первое отделение: обязательные песни на военно-патриотическую тему, и теперь, после короткого перерыва, выдадут песенки отечественных композиторов и даже из репертуара «Битлз». Рита разрумянилась, позвала официанта и заказала бутылку вина. — Куда поедем после посиделок? — Ко мне, — сказал Орлов. — А завтра я тебя отвезу. — К тебе не поеду. Там сидит эта старуха и смотрит на меня, как на последнюю шлюху. — У тетки своя комната, она тебе не мешает. — Говорю же: я не хочу, чтобы на меня так смотрели. Она все время открывает дверь в коридор. Сядет на кровать, свет зажжет и смотрит. В ванну сходить неудобно. Надо какой-то халат надевать, от него пылью пахнет. Я с ней здороваюсь, а она молчит. Чувствую себя как шлюха на панели. — Господи, тетка почти не видит. И слышит плохо. — Все она видит и слышит лучше тебя. Но любит притворяться. Я тебе сто раз говорила, надо устроить ее в интернат. Она там еще с какой-нибудь старушкой подружится. Будешь иногда навещать ее, если соскучишься. В чем я очень сомневаюсь. Привезешь ей зефир в шоколаде. Она и рада будет. Лиза тебе не мать, всего лишь тетка. Ее давно надо было сплавить. — Когда мать умерла, Лиза меня растила, обувала и одевала. Она всю жизнь работала уборщицей. Она не была замужем, у нее нет своих детей. Я ей дороже всех на свете. И вдруг отправляю ее в богадельню, где старики с голоду пухнут. — Ну, смотри сам… Ты вечно все усложняешь. Ко мне сегодня нельзя. Из Питера на голову свалилась двоюродная сестра с дочерью. Орлов ел цыпленка, пил «нарзан» и старался не показать вида, что Рита, как и в прошлый раз, испортила ему настроение. Три года назад он вытащил ее из истории, о которой Рита сейчас не любит вспоминать. Ее взяли с поличным в номере богатого западного немца. Она принесла на продажу две старинные иконы, которые он заказал, и вернулся в Москву, узнав, что заказ готов. В тот вечер в люксе гостиницы «Москва» Рита уже получила на руки деньги. Она отказалась от секса, за который немец обещал хорошо заплатить, — это ее принципы, — не путать бизнес с развлечениями, особенно с развлечениями сомнительными. Она собиралась доесть пирожные, допить шампанское, уйти и все забыть. У оперативников КГБ, которые взяли ее прямо там, были все карты на руках, а у Риты никаких шансов отпереться. В гостиной немца была установлена не только прослушка, но и скрытая камера наблюдения. Тогда Рита работала гидом в «Интуристе», ездила с экскурсиями по Москве, водила иностранцев в Большой театр и на Таганку, а заодно проворачивала некие комбинации, без которых работа с интуристами теряла всякий смысл. Орлов с трудом вытащил Риту из той заварухи, ей пришлось задним числом написать агентурную расписку и превратиться в нештатного осведомителя КГБ. Позже, когда страсти улеглись, он помог Рите перебраться из гидов в центральный аппарат Интуриста и сделаться хоть и небольшим, но все-таки начальником. Теперь комитетские стукачи, а также сотрудники Интуриста, смотрели сквозь пальцы на Ритины эксперименты с валютой, иконами и модной одеждой. * * * Орлов доел цыпленка, но почувствовал, что аппетит еще не утолен. Поманив официанта, заказал еще одну мясную закуску и двести водки в графине. Рита болтала о работе, об иностранцах из капиталистических стран, которых в Москве почему-то все меньше и меньше, но мало того, те, что приезжают, как на подбор — жадные и наглые, позволяют себе такое, чего на родине никогда не позволят. Орлов расправился с водкой и закуской и сказал, что один приятель, холостяк, оставил ему ключ от своей квартиры, а сам, бедняга, в командировке. Через час они оказались на Сретенке, поднялись пешком. В квартире было тепло и чисто, пахло луком. Он кое-как открыл бутылку, потому что штопор не нашли, вместо магнитофона с записями «Роллинг стоунз» здесь было трехпрограммное радио, вызывавшее икоту. А потом они лежали на широком диване и о чем-то говорили, хотя смысл слов ускользал, Орлов начал забавную историю про то, как в детстве, в пионерском лагере, у него образовался фурункул на попе и что из этого вышло. Он говорил, пока Рита не уснула на его плече, потом поднялся, посмотрел на машину внизу и, открыв форточку, выкурил сигарету. Глава 26 Два дня потребовалось Разину, чтобы пройти медицинскую комиссию в больнице КГБ на севере Москвы, туда его отвозили на казенной машине. Вечером он возвращался, и, еще не успев принять душ, садился к столу на кухне и выпивал полстакана водки, но усталость и апатия не проходили. В следующий понедельник, в семь утра, Разин подхватил собранную накануне сумку с вещами, спустился вниз, где ждала служебная машина. На этот раз поехали не в контору и не в больницу, а в ближнее Подмосковье, там был какой-то методический центр, который свои люди называют домом отдыха. Разина никогда там не был, толком не знал, что это за место, в кадрах сказали, что там можно совместить приятное с полезным: хорошо отдохнуть, а заодно пройти кое-какие тесты. Водитель буркнул, что ехать недалеко, почти сразу за Мытищами. Дорога была незнакомой, запутанной. Когда выбрались за город, оказались в окружении пустырей, унылых производственных корпусов, мастерских с бетонными заборами и котельных, коптивших небо темным дымом. Потом начался лес, но быстро оборвался, снова потянулись склады, ангары, пустые заснеженные поля. Судя по времени, Мытищи они проехали уже давно. Свернули на узкую дорогу в хвойном лесу, с одной стороны за ближними деревьями — трехметровый дощатый забор, а поверху спираль колючей проволоки. Водитель посигналил на вахте, из будки с окном вышел солдат в шинели и с карабином, и прапорщик в коротком бушлате, проверили документы и открыли ворота. У административного трехэтажного корпуса, похожего на пансионат для заслуженных пенсионеров, ждал мужчина в коротком пальто и кроличьей шапке, он поздоровался с Разиным, но руки не протянул и не улыбнулся, попросил поскорей следовать за ним, потому что они и так уже опаздывают, надо спешить, но не уточнил, куда опаздывают. Здание изнутри оказалось пустым, будто сегодня воскресенье. Только на первом этаже в холле двое мужчин играли в шашки, а третий давал им советы. Мужчины, не сговариваясь, проводили Разина долгими взглядами и вернулись к своему занятию.