Что нам ела, – сказал ребенок. Правильно, – сказала она. – Что нам с этим делать? Ну и что же они сделали? Очень большие хи, – сказал ребенок. Очень большой флакон духов. А когда прошло лето и наступила зима? Нюх, – сказал ребенок. Правильно, они открыли флакон, поднесли его к носу, понюхали и насладились прелестным ароматом. И что они вспомнили? Циток, – сказал ребенок. Цветы, – сказала Ханна. В другие вечера она рассказывала ребенку о детях, которые спят всю ночь под звездами – под брезентом на рыночной площади города, чтобы на следующее утро оказаться первыми в очереди за овощами. Какие они? – говорит она ребенку. Уные, – говорит ребенок. Правильно. Они умные, – говорит она. Ханна рассказывает ребенку сказку о матери, которой приходится уезжать и оставлять свою малышку, но это не означает, что мать не любит свою малышку, это означает, что мать любит свою малышку как? Шебоше, – говорит ребенок. Правильно, – говорит Ханна. – Еще больше. «Когда в полях темнеет, глаза твои светлеют, а вот уже и звездочка зажглась, букашки песнь заводят, стрекочут и смелеют. И все знакомые картины меняют облик свой, чужими кажутся в потемках, хотя дерев верхушки зажигаются зарей. И незаметно тьма ночная подчеркивает этот свет, а тот, от сумрака избавясь, к тебе отныне с лаской льнет». Старое стихотворение, написанное сыном лесоруба. Когда лучи касаются верхушек деревьев из стихотворения, ребенок моргает и закрывает глаза. Ханна закрывает своими руками свои глаза. Итальянцы ушли. Нацисты – по всему городу. Она укладывает ребенка в кроватку, осторожно спускается по лестнице и спрашивает мадам Этьенн, можно ли с ней поговорить. Мадам Этьенн наливает три рюмки жидкости, которая выглядит и пахнет, как натуральный бренди. Она ставит рюмки на стол. Настоящий, мадам Альбер, – говорит она. Своим изящным жестом она приглашает Ханну сесть. Ханна, оставаясь стоять, говорит, что ее работа стала слишком обременительной. Да, – говорит мадам Этьенн. Ханна спрашивает, позволят ли они с мужем оставить ребенка у них на неопределенное время, если случится так, что ее долго не будет. Разумеется, в качестве пансионерки, – говорит она. – Ведь учитывая, как вы о нас обеих заботитесь, я знаю, что здесь она будет в безопасности. Но скорее всего, я уеду надолго. На красивом лбу мадам Этьенн появляются складки между бровями. Мы не возьмем никаких денег, мадам Альбер, – говорит она. – Нам не нужны за это деньги. Я настаиваю, – говорит Ханна. Она засовывает пачку банкнот в карман передника мадам Этьенн. Вы научите ее читать, – говорит она. Мадам Этьенн кивает. Спасибо, – говорит Ханна. Мадам Этьенн зовет мужа. Он приходит из кухни, вытирая руки, и они стоят втроем вокруг стола. Жена рассказывает ему, показывает деньги. Я буду приезжать как можно чаще, – говорит Ханна. – Если повеет какими-то переменами, я тут же вернусь и заберу ее. Поль, любимый, – говорит мадам Этьенн. До сих пор Ханна даже не знала его имени. Ей нельзя знать его имя. Ей нельзя хранить его имя в памяти. Она стирает его. Ей нельзя хранить в памяти имя собственного ребенка. Разумеется, она его знает, оно прописано сквозь нее. Но она дисциплинирована. Она готова. Она постоянно его изглаживает. С этой целью она представляет себе могильную плиту, надгробную плиту, на которой ничего не написано. Это ее ребенок. За что выпьем? – спрашивает жена мужа. За братство, – говорит он. Они чокаются. «Мой дорогой старый (дряхлый, ха-ха) летний брат (я всегда буду младше тебя, тут уж ничего не поделаешь). Это что-то типа автопортрета. Я иду к тебе. Узнаешь меня? Сразу видно, как давно я не рисовала. Совсем отвыкла. Но такой уж я человек. Дорогой Дани. Столько времени прошло. Я вычеркиваю всю эту уйму времени, записывая что-нибудь о времени на бумаге, которую, как тебе будет интересно узнать, я очень аккуратно вырвала, не повредив саму книгу, сзади из экземпляра «Прометея» Жида[52]. Дани, когда я думаю о тебе, я думаю о том, как мы сидим на солнце и говорим друг другу что-то свое или ничего своего, и я всегда закидываю одну руку тебе на плечи если не в действительности, то хотя бы в воображении, ведь я знаю, как резко ты отпихнул бы мою руку, сделай я это в реальной жизни. Мы сказали, что будем писать и сжигать написанное. Помнишь? Тепло, которое выделится от этой записки, когда я ее сожгу, как-то изменит равновесие тепла и холода в мире. Эту энергию я посылаю к тебе. Только посмотри, какая я безнадежная. Кажется, по-английски я могу выражаться лишь высокопарно. Поэтому скажу просто. Я думаю о тебе. Я думаю об отце. Надеюсь, он не слишком болен, не слишком пал духом и не вынуждает тебя самого пасть духом. Я увижу вас, когда все это закончится. Жду не дождусь. А вот мои новости. Теперь у меня есть ребенок. ! Девочка похожа на своего отца, который был мне хорошим другом. При определенном освещении она еще очень похожа на тебя.